«Завтра, возможно...»
Похоже в мир возвращается кислота.
Не знаю...
В три часа ночи сериал про Робина Гуда. Солнечное затмение. Черный монах пытается выдать Гуда за бога. Шериф, орущий: «Монах наелся грибов!»
Это еще кто наелся...
Редактура воспоминаний о блокаде. Часы и часы бесконечного погружения... А адреса вокруг - те же, что в текстах. На полигоне что-то утилизуют - ухает.
За окном - стена. С крыши течет. Серо и желто...
В холодильнике - корень имбиря. На столе - тошнотворный инжир. Капля вишневого сока - на клавиатуре...
Из спальни видны красные буквы на гостинице - не летающий конь Буковски.
Снилось говно. Но не в бумажных пакетах Чарльза.
Психоделическая Жанна рвет горстями лепестки хризантем. А я вижу другую - давно. В тельняшке и туфлях на толстом каблуке. Танцует под пластинку.
«Выстрелом в сердце разбудишь меня...» Ну, да, как же! Скорее это будет телефонный звонок. «Не приходи и не мучай меня...»
Кто сказал, что телефон - современное воплощение бога Меркурия? Ах, да, престарелый ныне Эдя С.
Теперь он говорит, что Саркози похвалил книгу. О нем, об Эдичке. Why not?
Уэльбек похож на старого потасканного римского императора. О чем это они с Бегбедером? О Раскольникове? А-а-а, ну, конечно...
Rue des Deux Gares. «...Я не с тобой...»
Когда снег тает... Но - «нет, не закончились белые дни». И я возвращаюсь в блокаду. В голод. В бомбежки.
Аксолотль умер. И слониха тоже.
Три типа Conditional... И еще Imparfait. Кто-то подчеркивает в книге слова - чтобы познакомиться в метро. Dans un train.
Красная машина в выходные делает крюк. Ради «мужских» разговоров. Котлы. И турбинные лопатки.
Пробежка под колокольный звон.
«Медные трубы поют о своем...» Остров Евреев в цветах. А во дворе - болото на клумбе.
Кто же написал слова к песне?
Девочка мечтает о копченой бычьей ноге. Опять блокада? Да нет, ей только 25.
Ламбада по пяти этажам ресторана. И карточки на еду. Танки. Это 80-е. Или блокада?
Лепестки летят в оператора.
Не знаю...
В три часа ночи сериал про Робина Гуда. Солнечное затмение. Черный монах пытается выдать Гуда за бога. Шериф, орущий: «Монах наелся грибов!»
Это еще кто наелся...
Редактура воспоминаний о блокаде. Часы и часы бесконечного погружения... А адреса вокруг - те же, что в текстах. На полигоне что-то утилизуют - ухает.
За окном - стена. С крыши течет. Серо и желто...
В холодильнике - корень имбиря. На столе - тошнотворный инжир. Капля вишневого сока - на клавиатуре...
Из спальни видны красные буквы на гостинице - не летающий конь Буковски.
Снилось говно. Но не в бумажных пакетах Чарльза.
Психоделическая Жанна рвет горстями лепестки хризантем. А я вижу другую - давно. В тельняшке и туфлях на толстом каблуке. Танцует под пластинку.
«Выстрелом в сердце разбудишь меня...» Ну, да, как же! Скорее это будет телефонный звонок. «Не приходи и не мучай меня...»
Кто сказал, что телефон - современное воплощение бога Меркурия? Ах, да, престарелый ныне Эдя С.
Теперь он говорит, что Саркози похвалил книгу. О нем, об Эдичке. Why not?
Уэльбек похож на старого потасканного римского императора. О чем это они с Бегбедером? О Раскольникове? А-а-а, ну, конечно...
Rue des Deux Gares. «...Я не с тобой...»
Когда снег тает... Но - «нет, не закончились белые дни». И я возвращаюсь в блокаду. В голод. В бомбежки.
Аксолотль умер. И слониха тоже.
Три типа Conditional... И еще Imparfait. Кто-то подчеркивает в книге слова - чтобы познакомиться в метро. Dans un train.
Красная машина в выходные делает крюк. Ради «мужских» разговоров. Котлы. И турбинные лопатки.
Пробежка под колокольный звон.
«Медные трубы поют о своем...» Остров Евреев в цветах. А во дворе - болото на клумбе.
Кто же написал слова к песне?
Девочка мечтает о копченой бычьей ноге. Опять блокада? Да нет, ей только 25.
Ламбада по пяти этажам ресторана. И карточки на еду. Танки. Это 80-е. Или блокада?
Лепестки летят в оператора.