(no subject)
Жара. Забитое с утра шоссе, тошнотворно-душный запах автобуса, металлический шум, пыль, марево над дорогой, вокруг, масляно блестя, плавится асфальт. Я сижу, вжавшись лбом в стекло, и размышляю, что лучше, - наглотаться смога или продолжить дышать чужим потом. Смог побеждает: тяну неудобную ручку, открываю окно.
Вокруг люди. Едут на дачу, домой едут, отработав выходную «культурную программу» или магазинный поход. Я - не. По этой дороге я еду в детство. За двадцать километров успеваю измениться, вплыть в тонкие и длинные палево-рыжие косы, голубые - деда - глаза, в обгорелые плечи и нос, худые, поцарапанные коленки, разбитые и сморщенные темно-красные сандали (без второго «и» - его не было, пока в них жили мои ноги) и одежду, что висит, но неудобна - вплыть в телесность шести своих лет. Окружающее преломляется слезой в глазу - и снова мерзко тарахтит мотор, подкатывает тошнота, липнут кожаные сидения и руки плывут над головой, предавая билеты.
Автобус резко входит в поворот, дергается, мимо, теряя содержимое, летит сумка, которую мне доверили держать. «Умница!» - раздражение проливается в воздух, кошкой выгибает спину...
...Автобус резко входит в поворот, дергается, я врезаюсь лбом в предыдущее сиденье, вздрагиваю и просыпаюсь. Мимо окна, обернув хвостом отсыревший заборный столбик и пушась манишкой, проплывает давешнее раздражение - большой серый кот. Взгляд его через плечо - больше пинок, достойная награда нашему общему сумасшествию. Взгляд - едва ли не на всех - один: за удаленностью пирамид утрачены лавры и статус, за массовостью и отсутствием функциональной, бумажной полезности - уважение, за что из фигур или, хотя бы, элементов декора, в целом стали разжалованы в фон. Фон города кошек.
Иногда я задумываюсь - сколько их? Сумка тянет руку, над головой танцует пух, волосы на глаза - забыла очки. Одна под кустом - видишь? - полосатый бок цвета коры - осознайте топорность, убогость своих маск-халатов - и глаза блестят - травяным. Три оседлали дерево, кипельно-белый толстяк толкает старушку на лавочке, рыжий разбойник крадется по газовой трубе к черно-белой даме сердца.
В нашем подъезде четыре - на пять этажей - гуляют, расчерчивая двор зонами своих стратегических игр. Часть - домашних: из окна - сами по себе и вне себя от зависти - смотрят.
Город кошек. Спросишь, почему? Это просто.
Город прошлого, кирпично-кладочная память, обитаемый - доживаемый стариками. Поколение next, стремительно скалываясь или спиваясь, тает, остатки его улетают стайкой перепуганных птиц. Город порастает булыжным мхом - прорастает, и страшно вернуться в его болотный, безнадежный покой. Редкие поездки компенсируют счета за телефон, и вот уже первый гроб забит, и еловые лапы сзывают к подъезду соседей. Одиночество, раз встретив, заглянет в глаза, следом пойдет, дома сядет напротив. Незаметно, по чуть-чуть, в тебе прорастут шипы тишины, дорога к кладбищу забудется, как ничего не возвращающая, любая работа перестанет радовать, ты устанешь от людей, и дом, в бесплодной попытке согреться, будет пить тебя долгими глотками... Где-то здесь нужно выйти, не прикрыв дверь, и мучительно долго брести по улице, чтобы остановиться напротив. Подозвать, подобрать, дать неважное имя и ощущение - «мой», удивить всех и самому удивиться и с тоской осмыслить - принять - разочарование. Потому что кот - это то, что не смогло компенсировать. За что не любовью станет - сожителем.
Но - «мой». Следствием - поднадзорен, обласкан и свободен. За небольшой перечень услуг. Встречать. Разделять. Внимать. Сопровождать. Ночью слушать удары сердца.
И всегда, всегда возвращаться.
...Автобус резко входит в поворот, дергается, я врезаюсь лбом в предыдущее сиденье, вздрагиваю и просыпаюсь. Подхватываю сумки, по узкому проходу иду к двери, задеваю локти и ручки, спрыгиваю с подножки. Обувь погружается в пыль.
Мой морок исчез, оставив привкус сожаления, прохладный, как сок одуванчиков - но не вина - молочной горечи стебля, во рту свивающейся в кольца. Я возвращаюсь в город пыли, и выцветшей зелени, и тополей, что - зачем, господи? - каждое лето завьюживают, заметают стыдливо его в пуховые свои сугробы. Возвращаюсь в город снов, где ярчее небо, трава в рост, где играли в лесу и до слез терялись в кукурузном поле. Где коньки не-в-размер, «взрослые» велосипеды, система запретов и другая - их обход, где первые проблемы и - неудачные и свои - их решения, за которые - и гордость, и стыд, где на полках, в трещинах стен и зарытых секретах живет каждое мое до-семи-классное лето. Возвращаюсь в город забвения, в кирпичной крошке растворивший всех моих друзей, цементной пылью запорошивший до дна самого глаз - не кивнем, проходя мимо, и в памяти город - болезненной, непрощенной - за десять лет уже, которые, выходя из-за угла - бегом на последних шагах, - не нахожу запутанный в вылинявших занавесках бабушкин силуэт.
Вокруг люди. Едут на дачу, домой едут, отработав выходную «культурную программу» или магазинный поход. Я - не. По этой дороге я еду в детство. За двадцать километров успеваю измениться, вплыть в тонкие и длинные палево-рыжие косы, голубые - деда - глаза, в обгорелые плечи и нос, худые, поцарапанные коленки, разбитые и сморщенные темно-красные сандали (без второго «и» - его не было, пока в них жили мои ноги) и одежду, что висит, но неудобна - вплыть в телесность шести своих лет. Окружающее преломляется слезой в глазу - и снова мерзко тарахтит мотор, подкатывает тошнота, липнут кожаные сидения и руки плывут над головой, предавая билеты.
Автобус резко входит в поворот, дергается, мимо, теряя содержимое, летит сумка, которую мне доверили держать. «Умница!» - раздражение проливается в воздух, кошкой выгибает спину...
...Автобус резко входит в поворот, дергается, я врезаюсь лбом в предыдущее сиденье, вздрагиваю и просыпаюсь. Мимо окна, обернув хвостом отсыревший заборный столбик и пушась манишкой, проплывает давешнее раздражение - большой серый кот. Взгляд его через плечо - больше пинок, достойная награда нашему общему сумасшествию. Взгляд - едва ли не на всех - один: за удаленностью пирамид утрачены лавры и статус, за массовостью и отсутствием функциональной, бумажной полезности - уважение, за что из фигур или, хотя бы, элементов декора, в целом стали разжалованы в фон. Фон города кошек.
Иногда я задумываюсь - сколько их? Сумка тянет руку, над головой танцует пух, волосы на глаза - забыла очки. Одна под кустом - видишь? - полосатый бок цвета коры - осознайте топорность, убогость своих маск-халатов - и глаза блестят - травяным. Три оседлали дерево, кипельно-белый толстяк толкает старушку на лавочке, рыжий разбойник крадется по газовой трубе к черно-белой даме сердца.
В нашем подъезде четыре - на пять этажей - гуляют, расчерчивая двор зонами своих стратегических игр. Часть - домашних: из окна - сами по себе и вне себя от зависти - смотрят.
Город кошек. Спросишь, почему? Это просто.
Город прошлого, кирпично-кладочная память, обитаемый - доживаемый стариками. Поколение next, стремительно скалываясь или спиваясь, тает, остатки его улетают стайкой перепуганных птиц. Город порастает булыжным мхом - прорастает, и страшно вернуться в его болотный, безнадежный покой. Редкие поездки компенсируют счета за телефон, и вот уже первый гроб забит, и еловые лапы сзывают к подъезду соседей. Одиночество, раз встретив, заглянет в глаза, следом пойдет, дома сядет напротив. Незаметно, по чуть-чуть, в тебе прорастут шипы тишины, дорога к кладбищу забудется, как ничего не возвращающая, любая работа перестанет радовать, ты устанешь от людей, и дом, в бесплодной попытке согреться, будет пить тебя долгими глотками... Где-то здесь нужно выйти, не прикрыв дверь, и мучительно долго брести по улице, чтобы остановиться напротив. Подозвать, подобрать, дать неважное имя и ощущение - «мой», удивить всех и самому удивиться и с тоской осмыслить - принять - разочарование. Потому что кот - это то, что не смогло компенсировать. За что не любовью станет - сожителем.
Но - «мой». Следствием - поднадзорен, обласкан и свободен. За небольшой перечень услуг. Встречать. Разделять. Внимать. Сопровождать. Ночью слушать удары сердца.
И всегда, всегда возвращаться.
...Автобус резко входит в поворот, дергается, я врезаюсь лбом в предыдущее сиденье, вздрагиваю и просыпаюсь. Подхватываю сумки, по узкому проходу иду к двери, задеваю локти и ручки, спрыгиваю с подножки. Обувь погружается в пыль.
Мой морок исчез, оставив привкус сожаления, прохладный, как сок одуванчиков - но не вина - молочной горечи стебля, во рту свивающейся в кольца. Я возвращаюсь в город пыли, и выцветшей зелени, и тополей, что - зачем, господи? - каждое лето завьюживают, заметают стыдливо его в пуховые свои сугробы. Возвращаюсь в город снов, где ярчее небо, трава в рост, где играли в лесу и до слез терялись в кукурузном поле. Где коньки не-в-размер, «взрослые» велосипеды, система запретов и другая - их обход, где первые проблемы и - неудачные и свои - их решения, за которые - и гордость, и стыд, где на полках, в трещинах стен и зарытых секретах живет каждое мое до-семи-классное лето. Возвращаюсь в город забвения, в кирпичной крошке растворивший всех моих друзей, цементной пылью запорошивший до дна самого глаз - не кивнем, проходя мимо, и в памяти город - болезненной, непрощенной - за десять лет уже, которые, выходя из-за угла - бегом на последних шагах, - не нахожу запутанный в вылинявших занавесках бабушкин силуэт.