Две свежеиспеченные главы из моей книги. Реал.
С. 3.
Мама очень хотела назвать свою первую дочку Валерией. Но за день до моего рождения умерла бабушка, папина мама Анна Григорьевна. Судьба распорядилась по-своему, и появившуюся на свет девочку по настоянию папы пришлось зарегистрировать Анной. Свое имя я никогда не любила, есть на нем какая-то печать тяжкого груза, долга, креста; но оно уж точно лучше, чем Валерия. С моей строгой внешностью, далекой от пухленькой курносой миловидности; с неумением открыто, просто и приветливо общаться; да и с именем Валерия Львовна, я бы только отпугивала людей.
Если смотреть со стороны, то мое детство было, определенно, счастливым. Крепкая интеллигентная московская семья, родители без порочных привязанностей, культ детей, достаток немного выше среднего. Но мне дома жилось не очень комфортно, душевной близости с мамой я никогда не испытывала, да и папа, погрязший в своих лекциях, не давал никаких шансов на общение. Как-то мама подхватила маленькую сестричку Татку и укатила с ней на дачу, оставив нас с папой вдвоем. Так за эти трое суток мы не сказали друг другу ни словечка, пару раз столкнулись в институте между лекциями и только поздоровались.
Мне очень не хватало папиного внимания, но он был так неразговорчив! В памяти осталось лишь несколько фраз, адресованных лично мне; тогда они не укладывались в голове, ломали мозг, шли вразрез с тем, что говорили вокруг. Как бы сейчас хотелось с ним пообщаться, узнать мнение по многим мучившим меня вопросам; сверить свои внутренние убеждения с его видением жизни. Но, увы, время ушло. Долго существовавшая в глупой девчонке наивная уверенность в вечной жизни родителей не позволила вовремя растормошить папу-молчуна, приоткрыть его душу, познакомиться с близким человеком, которого я совсем не знала, выпросить у него мудрых советов и наставлений. Эх, как же я была глупа и расточительна.
А причина холодных и формальных отношений с мамой, думаю, была в том, что она честно придерживалась всех постулатов существующей тогда советской системы воспитания. Да еще и возведенной в степень, благодаря своей профессиональной принадлежности к педагогическому клану. Мы не просто жили в семье, а нас с братом и сестренкой мама постоянно воспитывала, ставила в жесткие рамки установленных правил и норм. Редкие попытки что-то вякнуть поперек, пробурчать себе под нос, заканчивались увесистым шлепком по губам. Как-то Татка не вытерла лужу, оставленную щенком, так получила за это по лицу не маминой ладонью, а мокрой от собачьих писулей тряпкой.
Соблюдение режима в нашей семье доходило до абсурда. Например, уже будучи студенткой, я не могла убежать на лекцию, не съев обязательную тарелку овсянки. Каждое утро папа варил кашу и впихивал ее в меня, сдабривая тертой морковкой. И лечь спать я была обязана не позднее десяти вечера, хотя так хотелось погулять или кино по телеку посмотреть; не давали - режим. В комплекс правильного советского воспитания входило еще и закаливание. Я всегда спала с открытым настежь окном, зимой по утрам от холода зуб на зуб не попадал.
Правда, мне удалось откосить от холодного обливания. Папа стеснялся заходить ко мне в душ, поэтому о ходе закаливания спрашивал из кухни, помешивая традиционную кашу. Я пользовалась этой ситуацией, снижая температуру воды лишь до приятной прохлады. Но как-то, после уж очень морозного утра, которое ухитрилось залезть под одеяло и съесть все ночное тепло, мне захотелось сделать душ теплее обычного. Вероятно, от холода у меня что-то сдвинулось в голове, и я заменила закаливание прогреванием. Когда же процедура закончилась, и на папин дежурный вопрос о температуре воды я ответила, естественно, что она холодная, из открывшейся двери ванной на кухню предательски выплыли клубы горячего пара. Папа хмыкнул и отстал от меня с дурацким закаливанием.
С. 4.
Во времена моего детства, в середине прошлого века, народ в СССР жил примерно одинаково. Разлет величины зарплат у людей был незначительным. От получки до получки всем хватало на нормальную, как теперь говорят, "потребительскую корзину". Хлеб с маслом и колбасой мог себе позволить каждый. Правда, колбасой приходилось жертвовать, если семья начинала откладывать деньги на крупное приобретение.
А какую вкуснятину мы тогда ели! Любительская и Докторская колбаска, которую покупали только по сто или двести граммов в нарезку, растворялась в наших детских желудках моментально, уж очень аппетитно она благоухала, я уж не говорю о ее замечательном вкусе. Жаль, что тоненьких до прозрачности ароматных кусочков растущему молодому организму всегда не хватало, насытиться ими было невозможно. А хлеб по 28 копеек с хрустящей корочкой! Иногда часть батона уничтожалась уже по пути от булочной до дома. И тот хлеб черствел постепенно, не меняя своего вкуса; из него и сухарики получались замечательные.
Еще помню потрясающую селедку по рубль пятьдесят четыре! Она продавалась на развес прямо из больших плоских пятикилограммовых железных банок, на которых было написано "Сельдь тихоокеанская жирная слабосоленая". Чтобы не простаивать за дефицитом в длинных очередях, мы покупали целую банку и делили селедку между знакомыми. Конечно, это было не дешевое удовольствие, ведь мороженая треска продавалась по 54 копейки; хорошая говядина стоила два рубля. Но отказать себе в удовольствии кинуть в рот лоснящийся, почти белого цвета кусочек малосольной селедочки, да пустить вдогонку рассыпчатой картошечки синеглазки, было просто невозможно.
В советские времена многовариантности не наблюдалось не только в доходах, но и в условиях жизни людей. Ассортимент товаров в магазинах был крайне скудным; все прилавки, в какую торговую точку не зайди, выглядели близнецами-братьями. А длинная очередь семафорила - выкинули дефицит. Если говорить о продуктах, то в данную категорию входили, например, долговязые худющие куры по рубль тридцать две. Такую синюю птицу невозможно было запихать в сумку из-за клювастой головы, болтающейся на длиннющей шее, и растопыренных когтистых лап, неизбежно цепляющих прохожих. При этом пробегающие мимо особи женского пола не обижались и обязательно спрашивали: "Где дают?". В разряд продуктового дефицита входили венгерские баночки томатов и маринованных огурчиков, кукурузное масло, говяжьи сосиски по семь копеек за штуку, икра, шпроты, лосось, сервелат, растворимый кофе.
Задачу по нормальному вскармливаю домочадцев в советские времена можно было решать тремя путями. Убивать время и нервы в жутких очередях, стоически выдерживая ненавистное подталкивание кулаками в спину от сзади стоящих теток. Или найти варианты для покупки дефицита "из-под полы", или получать еженедельные и праздничные заказы на работе. Все три варианта были вполне реализуемы, поэтому сейчас я твердо уверена, что отцы нашего государства создавали дефицит искусственно, делая его важным инструментом управления населением.
Этот же принцип действовал и с непродовольственными товарами, благодаря чему все мы, сражаясь за дефицит, в итоге жили в квартирах-близнецах с идентичными мебельными стенками и хрусталем. Примерно одинаково и одевались.
Но такого распределительного механизма не было при Хрущеве. Отлично помню, как мама по пути из Морозовской больницы домой, когда меня выписали после удаления аппендицита, завернула в маленький деревянный рыбный магазин на Октябрьской площади, чтобы побаловать меня вкусненьким. Так вот, тогда прилавки ломились от кулинарного изобилия. Я отлично помню выставленные на витрине большие металлические лотки с черной и красной икрой, огромных рыбин с хищными мордами и костяными нашлепками на коже. А на стенных полках - затейливые пирамиды из баночек с крабами. Позже эти магазинные пирамиды составляли из лосося, а потом им на смену пришла сайра.
При Хрущеве было много отличных продуктов, но у большинства не хватало денег на их покупку. А при Брежневе у людей появились небольшие деньги, но все исчезло с витрин. Как в мудрой сказке Катаева про дудочку и кувшинчик: или усыпанные земляникой поляны, но ее некуда собирать, или есть кувшинчик, но нечем его наполнять. Очень жизненная ситуация.