"Личная битва" глава вторая "Глафира"
Глава вторая
Глафира
Короткая летняя ночь в зале ожидания миланского аэропорта завершалась. Глафира утомленно поднялась с кресла. Поездка удалась, в сумке лежал подписанный Договор со всемирно известным полиграфическим концерном Милана.
Вокруг звучала иностранная речь, казалось, будто говорят умное. Она прогулялась по залу… молодежь, одна молодежь, стайками, парочками, беззаботные, дурашливые, все-то они знают, все-то им известно с младых ногтей.
Второй удачей стало новое платье, сшитое за полтора дня в модном центре Милана, также всемирно известном. Глафира настояла на полупрозрачной баске из вуали поверх плотного шелка пониже груди, и эта боярская сборка на полноватом стане, к изумлению сеньоры, и скрыла талию Глафиры, и оживила трепетанием весь образ, и, повторенная в рукавах, обнажала невзначай красивые, как на полотнах старых мастеров, руки Глафиры. У плеча, слева от полной шеи светился вышитый золотом цветок, чем-то похожий на старинный русский орден. Дорогая шелковая ткань не измялась и не растянулась от долгого сидения, швы с честью выдержали нагрузку, первый признак подлинного качества. .
Дожидаясь посадки, народ стеснился к выходу. На нее не смотрел никто. Никто. Глафира окинула толпу надменным взглядом. «Все равно я умнее вас всех, - привычно сказал голос, - я останусь на льдине, а вы утонете».
Сели в автобус, подъехали к трапу. Подняв головы, полюбовались необычным явлением: высоко-высоко над взлетным полем в рассветных сумерках стояли цветные облака, озаренные скрытым еще солнцем - прекрасные, чуждые.
- Сахарная вата, - провозгласил кто-то.
- С разными вареньями, - добавили, смеясь.
Засинели экранчики, чудо запечатлели, присвоили.
Взлетели, взяли направление, развернулись наискось к вращению покатого земного бока. С набором высоты стало светло, утренняя заря радостно обняла весь мир, и все наливалась, наливалась, пока из раскаленной купели не проглянул до боли огнистый малиновый околыш.
… Забыться, не думать. Неужели все? Я и женщиной-то не была. Почему так получилось? сердце чует… робеет… прочь, прочь! - она отмела мысли, но они словно зашли с другой стороны, - Аннета как-то вывернулась, исчезла из возраста… Решиться поговорить с нею … сегодня же.
И солнце, и дымка у горизонта … так дивно! В неоглядном голубом просторе захотелось покоя от самой себя.
Над Карпатами сонно полюбовались вихревым рисунком перистых облачков, после них - белыми, опушенными серебром кучевыми грядами, спустя время - высокой радугой, подсветившей опорой далекую зелень на земле, потом заскучали над плотными дождевыми равнинами, бугристыми, точно рассыпанный творог, пока не приблизились к неправдоподобно-огромному глыбообразному облачному нагромождению. Его серые обрывы нависали почти вровень с самолетом и с угрожающей быстротой росли ввысь и вширь, низы волочились по земле, а в середине, в дымных и мрачных недрах все содрогалось, сдвигалось, поминутно охватывалось молниями и белым внезапным огнем.
- Забирает… - Глафира прищурилась, - И что за страсти бушуют в холодных бездушных… - поискала определение, - сущностях, словами Аннеты.
По мере приближения к Москве небо вновь выровнялось в однообразные слоистые поля, из коих, судя по косым чертам на круглых стеклах, сеялся летний дождичек.
Вода, невольница земных тяготений,
Разлита в стаканы-моря-океаны,
И только в полёте под небом бескрайним
Вдруг обретаешь себя…
Точные строки. Ее, между прочим.
Не заезжая домой, появилась в издательстве, в ручном своем мировом господстве.
- Валя!! Зина!! Что такоэ? - зажмурившись, завизжала в голос.
Сотрудницы с довольными лицами предстали пред ясные очи. Это была дружеская ласка, и это были преданные боевые подруги, бухгалтер и редактор, смирные, закаленные. Одарив их круглыми коробочками «Пармезана», Глафира шагнула на середину и, по-итальянски всплескивая белыми ручками, упоенно воспела собственную доблесть в прекрасном Милане. Дамы порадовались, полюбовались платьем - ах, ах, под цвет глаз! - и похлопали в ладоши.
В кабинете, оставшись одна, устало опростила лицо. Это ли нужно? Глаза увлажнились. Повремени, мгновение! … о, не спеши! ... мама и пять кошек.
Потом кликнула номер Аннеты. Сердце стукнуло.
«Сначала о деле… а там… нынче спрошу».
- Вернулась? - отозвалась подруга. - O Sole Mio!? Или тоже дожди?
- Солнце, солнце. Помнится, дорогая, у тебя был рассказ о Ван-Гоге?
- Эва, хватилась, - неспроста звоночек.
- Можешь подъехать? Туда, в кафе.
- Подъеду.
… Погасив монитор, Аннета прошлась по квартире. Что-то стряслось… никогда не было такого голоса.
Низкая облачность, было унявшаяся, принялась частить и частить, едва Аннета шагнула с крыльца. Во дворе старушка с внучкой поспешно раскрыли зонты.
- Дождик? Так скоро? Только что передали.
К метро бежала с улыбкой сквозь седую стену ливня.
Кафе на Арбате было местом не случайным.
Они подружились в конце девяностых в рекламном агентстве, где обе отчаянно зарабатывали на хлеб насущный. Потом Аннета низала по словечку свой первый роман, а Глафира, смутно вторя, открыла издательство. И сходу замахнулась на объемные сборники о Строителях России в высоком общем смысле. Музыкант по образованию, она страстно отдалась новому вдохновению, с легкостью зажигала сердца, и скоро вокруг завихрился интересный народ, лучшие ученые, задвинутые лихолетьем в глухие углы, почли за честь разместиться за гроши в превосходном, на века, издании. Сам мэр возглавил список попечителей.
Успехи не замедлили. Издательство окрепло.
Спустя два года они встретились за столиком кафе, чтобы отметить первые победы. Получив в подарок великолепный том 250*335*45 в три килограмма весом, Аннета даже смутилась тогда своей легонькой книжки. Однако наутро Глафира позвонила чуть свет и сказала, что роман этот прославит Аннету, что она, Глафира, «словно поговорила с ними со всеми», и добавила не без грусти, что и написан он про нее, ведь «та девушка и красивая стала, а с мужчинами не получается».
- У меня нет детей. Пусть книги станут моим наследием.
Вот когда засветилась горькая сторона ее силы.
«Мама и пять кошек…» …
Сейчас, по завершении многотомного подвига во славу земного труда, издательство выпускало книги и альбомы по живописи.
… Легкие тучки растворялись в синеве. Сверкали лужи. Старый Арбат - не просто улица. Привет тебе, ароматная кофейня, и вам, уличные художники, и тебе, скрипач с футляром у ног, и дому 20, где редакция журнала «Москва» трижды приласкала Аннету на своих страницах. Забавно: у них за стеклянной дверью от самого порога вздымается крутая, как восхождение, деревянная лестница, скрипучая и сварливая на все лады, схождение по которой обучило всю редакцию бесстрашной матросской чечетке вниз по трапу. Слева на теневой стороне, вон там - темно-розовый с белыми просветами, трехэтажный дом-музей философа Лосева, нашего слепого Гомера-старца, чья приемная дочь Аза Тахо-Годи срéзала первокурсницу Аннету на экзамене по античной литературе вопросом «Кто такие клиенты?» из ее же, Азы, учебника, с последней страницы, до которой Аннета не добралась в хлопотах с маленьким сыночком. Аза Тахо-Годи в свои девяносто, дай Бог здоровья, преподает и поныне, а клиенты в императорском Риме - это малоимущие граждане, поступившие в свиту богатого человека, чтобы за ничтожное вознаграждение являться каждое утро и приветствовать патрона… дабы ублажить его страх смерти и чувство собственной важности. Что-нибудь изменилось?
И, наконец, разрисованный полотняный навес и живой зеленый кустарник, укрывшие кафе от досужих взглядов.
Глафира ожидала. Свежая, будто и не с самолета, она поднялась и залюбовалась подругой… в светло-голубом, стройная, румяная, а ведь постарше меня… спрошу, спрошу сегодня.
Они обнялись.
- Новое платье? Супер! Там купила?
- Сшили за полтора дня.
- Даже так… - Аннета всмотрелась в вышивку: во время óно, когда все хватались за всё, лишь бы выжить, ей тоже выпало расшивать узоры по заказам ателье.
- Плоская гладь серебром и золотом, персидский шелк на закрепках. На орденок смахивает… ась?
- Все знаешь. Коньячку со встречи? - Глафира качнула графинчиком.
- Ни-ни, - граммов под двести и в рюмке осталось.
- Обижаешь. Повод не из обычных.
Они уселись. На столе на белой скатерти свежо пестрели цветочки в низких плошках.
- И что за повод?
- Договор с миланской типографией на полноцветную печать мирового уровня для моих альбомов!
Аннета ахнула.
- Как тебе удалось? Поздравляю.
- То-то. Знай наших! - просияла Глафира и с орлиной гордостью обвела посетителей кафе. - Мои тетки так и заверещали от счастья. Угощаю на радостях. Заказывай, чего душа желает.
Аннета пробежалась по меню.
- Запеченную стерлядь потянешь?
- Легко. «От сих до сих и за разбитое зеркало», - рука ее небрежно скользнула по меню сверху вниз и обратно, будто в старинные купеческие времена, в память о которых и сохранилось это выражение.
- А себе?
- Уже на огне, - успех распирал ее. - Меня тут все знают. Правда, Коля?
Официант кивнул с мимолетной улыбкой, проворно уставляя стол салатиками, зеленью, маслинами, селедкой, ломтиками лимона, острым сыром, похожим на желтоватый мрамор с прожилками благородной плесени.
- У меня и дом и офис в двух шагах, - похвасталась вдогонку, после чего открыла экранчик с цветными облаками. - Нынче на рассвете в аэропорту. Как тебе?
- Уф... нездешнее творение. Взлет не задержали?
- Им все равно. «Сахарная вата».
С улицы задувал ветерок, поверх живых, освещенных солнцем ветвей, растущих из тесно составленных цветочных кадок, кружились мотыльки. Минувшие дожди освежили и насытили влагой московский воздух, омыли светлые плитки под ногами.
- Ни разу не была в Милане, - проговорила Аннета. - Только в Венеции. Красивый город?
- Современный, вобравший старинные замки и соборы. Но для меня-то главным был, конечно, театр Ла Скала, а в нем «Женитьба Фигаро».
- Еще бы… Великолепно?
- Не то слово. А роскошь, публика! Вот почему для полного счастья мне не хватило бриллиантов, платья «в пол» и статного богача под ручку. Учти при случае.
- Благодарю.
Они улыбнулись.
- Как дела? - Глафира нерешительно коснулась тонкой золотой цепочки на открытой шее. - Что пишешь?
- Так, ерундишку.
- Как внуки?
- Уехали, - Аннета суеверно отводила от детей чужое внимание, тем более, сейчас, когда от Глафиры нет-нет да и веяло иголочками нервного сквозняка. Что-то, что-то… - Маслины хороши. Селедочка просто тает.
- Плеснуть чуток?
- Не грузи, - Аннета наполнила бокал чистой водой.
- А я… приму, - она долила из графинчика и с наслаждением выпила, погрев в ладонях рюмку с толстым донышком. … После спрошу.
- Ох, подруга…
- Не переживай. Вы тут шибко счастливые все.
- Ну-ну… И что Ван-Гог?
- О! - Глафира по-директорски поправилась на стуле с высокой резной спинкой. - Альбом готов и сверстан, и пойдет первым, но текст суховат. «Его картины есть диалог художника с собой и мирозданием» … вяло как-то. А твой рассказ сможет настроить сразу все. Не сам, конечно, но твое вступление, увертюра. Сделай милость, сотвори в том же духе, а?
Подобные предложения обычно делаются по телефону, кафе - слишком дорогое место.
Аннета качнула головой.
- Невозможно, Глаша. Мировоззренчески.
- Здрасте… При чем тут? Сто лет прошло.
Ей принесли жареное на березовых углях мясо барашка на косточке и овощи-гриль с кедровыми орешками.
- Не слабо, - посмотрела Аннета. - Респект победителям!
Глафира довольно усмехнулась.
- Неужели. Отрезать кусочек?
- Отрежь для интереса.
- Под коньячок, ну?
- Не доставай, - о Ван-Гоге… под коньячок.
- Мясо с дымком, заметь себе…
- Бесподобно. Эти орешки… мы их в тайге под кедрами лущили, - она надкусила теплый смолистый комочек. - Надо же … тот самый вкус.
Все знает, все прошла … спрошу, спрошу.
- Ну, совсем простенькое вступление, дорогая, без закидонов. Ты ведь можешь.
- Нет, к сожалению. Все слишком непоправимо.
- Ты просто не хочешь.
Аннета молча взглянула на нее.
- Но альбом готов! - Глафира вскрикнула. - Полноцветный! В лом тебе, что ли?
Аннета поморщилась, но ответила мирно и спокойно.
- Пусть остается как есть. Там все известно, а, значит, правильно. Иначе «не так поймут».
- Да что случилось-то? Объясни.
Наступило молчание.
- Видишь ли… Ван-Гог обманулся. Ему не следовало браться за живопись. Такие люди - маяки человечества, избранные, у них особое свечение, им внятны тайны Вселенной. К несчастью, он не узнал самого себя, не угадал назначения и погиб на чуждом ему пути. Всего через три года Европа доросла до него, но…, - Аннета вздохнула. - О такой судьбе горько писать. И говорить тоже.
Маслина на вилке Глафиры застыла на полдороге … много знаешь. А я все равно успешнее тебя.
- Как же рассказ? -
- Бог с ним. Молодой ранний наив.
И второе горячее подали на стол: в свежих зеленых листьях лежала изящная стерлядка, современница динозавров, с длинным и тонким выгнутым носом. К ней подали соус Ali-Oli из чеснока и оливкового масла.
Аннета залюбовалась блюдом.
- Отдадим должное царской рыбе. Положить кусочек?
- Давай.
- Один аромат с ума сведет. А нежность!
- Капнуть грамм двадцать?
- Не сочетается.
- Сочтётся, - рюмка наполнилась и залпом опустела. Для храбрости.
Бровь Аннеты едва заметно дрогнула. Глафира метнула на нее острый взгляд.
- Возражаешь? Имею право, - и вдруг охмелела. - Думаешь, по кайфу было в Милане? Ха-ха! Это вы тут сидите, как квочки, ничем не рискуете, а к ним только сунься… живьем сожрут и не заметят! - лицо ее заблестело.
Так. Аннета вслушалась. Зачем я здесь? На что был запрос?
- Тупые они против нас! Поглядела бы ты на этих менов … как моськи передо мной бегали. Он еще и рта не раскрыл, а я уж отвечаю. Вот я какая!
На лавочку у входа присел гитарист, в переборе его струн чудился знакомый романс, хотелось внимать ему, но Глафиру, кажется, пора было выручать.
- Вкусная рыбка, спасибо, давно не пробовала, - Аннета вытягивала ее на себя. - А знаешь, на Иртыше один мужик ел стерлядь прямо из сетей, с солью
Дыхание Глафиры сбилось, на шее алели пятна, … все прошла, в своих романах вон что написала, Сейчас, сейчас, сейчас… Душа горела.
Наконец, отважилась.
- Хочу спросить… - начала протяжно, словно выползая из ракушки.
Аннета напряглась.
Но Глафира метнулась обратно.
- Ты … мужа любила?
- Уф …
- Он умер? Расскажи подробнее
Зуд любопытства - «расскажи подробнее» - водился за Глафирой. Значит, нравится. Самой же Аннете во «внутренних прохождениях» удалось слегка разобраться в тех смыслах, и давно бы следовало перевести записки в связное повествование, да все - надо ли, пора ли?
- … во всем меня обошла, - пробормотала Глафира себе под нос, бессознательно скручивая в жгутики тончайшую вуаль.
Аннета подвела черту.
- Красивый стол у нас получился, подруга, - и уверенной рукой поворошила цветочки в плошке. - Пол-но-цвет-ный. Ась?
Улыбнулась… и тем обрушила Глафиру.
- Что такое любовь? - выпалила та. И окаменела.
Опа… вот оно. Бабе под пятьдесят лет.
Словно молния осветила глубинные тайны Глафиры: не встреченные рассветы, нехоженые дорожки, истомленную невозделанную землю.
В оглушительном миге утонуло все. В ушах звенело.
- Что ты хочешь знать? - слова не схватывались., - Любовь - это состояние пылкого вожделения … когда две звезды, он и она, готовы возжечь третью, нового человека…
Хотелось убежать. Работаем. Раз-два-три…
- Любовь - это страсть…
- Ах, страсть! - кровь отхлынула от лица Глафиры, - тебе хорошо! ... а меня мать прокляла… ни с одним мужчиной… ребенок снится, коленки в зеленке… - глаза ее ненавистно впились в Аннету, - все равно я лучше тебя… полнее тебя, глубже, шире тебя…
- Пошлости говоришь, - отрешенно заметила Аннета.
Глафира с размаху остановилась.
- О-о! - откинулась со стоном.
Слезы ее покатились градом.
Аннета перевела дух.
- Чаю покрепче и лимон.
И пока он бесстрастно суетился, все гладила, гладила Глафиру по белым красивым рукам.
- Успокойся, успокойся.
Увы, все те же захватные ловушки: жгучая сладость обид и страхов, слепая жалость к самой себе. Понимания же, что все есть работа, и чем она мучительнее, тем полнее выход - и близко нет. Хотя… Глафира сильна.
- Успокойся, успокойся.
Глафира овладевала собой. Слезы облегчили ее и протрезвили, в лицо возвращалась свежесть. Опустив глаза, она пила душистый горячий чай. На столе оставались пирожные да красный чайник в белый горошек.
- Угощайся, сама же заказывала.
- Обижаешься на меня?
- Ни одной минуты. Тебя проводить?
- Я в порядке.
Они простились, избегая ненужных слов.
День перешел за три часа пополудни. В отличие от ранней поры народу на Арбате прибавилось, особенно, иностранцев, некрасивых, прекрасно одетых, вчуже глазеющих на стены домов, так много значащих для москвичей. Обе стороны улицы были освещены, солнце встроилось точно по ходу, на юго-юго-западе.
Помахивая сухим зонтом, Аннета шла к метро, ступая по собственной тени. Когда-то вот так же, спиной к закату, она возвращалась верхом в лагерь геопарии в предгорьях Монгун-Тайги, и впереди забавно мельтешили тени четырех лошадиных ног. Повторы, подобия, совпадения … мгновенные воронки в играющей стремнине жизни.
«Есть странные сближенья….»
Лишь состояние иное.
Уже не первая подруга покидала ее с горестным сердцем, пытаясь состязаться или вообразив читательски-простодушно, как легко, играючи прожила Аннета свою жизнь. С собою же, единственными, работать не желает никто, о неукротимом счастье свободы боятся и думать, встают на дыбы, как ревнивые жены.
Значит, пора отдавать, пора отчитаться «на пути».
Зов услышан.
http://astra.web-bib.ru/
Глафира
Короткая летняя ночь в зале ожидания миланского аэропорта завершалась. Глафира утомленно поднялась с кресла. Поездка удалась, в сумке лежал подписанный Договор со всемирно известным полиграфическим концерном Милана.
Вокруг звучала иностранная речь, казалось, будто говорят умное. Она прогулялась по залу… молодежь, одна молодежь, стайками, парочками, беззаботные, дурашливые, все-то они знают, все-то им известно с младых ногтей.
Второй удачей стало новое платье, сшитое за полтора дня в модном центре Милана, также всемирно известном. Глафира настояла на полупрозрачной баске из вуали поверх плотного шелка пониже груди, и эта боярская сборка на полноватом стане, к изумлению сеньоры, и скрыла талию Глафиры, и оживила трепетанием весь образ, и, повторенная в рукавах, обнажала невзначай красивые, как на полотнах старых мастеров, руки Глафиры. У плеча, слева от полной шеи светился вышитый золотом цветок, чем-то похожий на старинный русский орден. Дорогая шелковая ткань не измялась и не растянулась от долгого сидения, швы с честью выдержали нагрузку, первый признак подлинного качества. .
Дожидаясь посадки, народ стеснился к выходу. На нее не смотрел никто. Никто. Глафира окинула толпу надменным взглядом. «Все равно я умнее вас всех, - привычно сказал голос, - я останусь на льдине, а вы утонете».
Сели в автобус, подъехали к трапу. Подняв головы, полюбовались необычным явлением: высоко-высоко над взлетным полем в рассветных сумерках стояли цветные облака, озаренные скрытым еще солнцем - прекрасные, чуждые.
- Сахарная вата, - провозгласил кто-то.
- С разными вареньями, - добавили, смеясь.
Засинели экранчики, чудо запечатлели, присвоили.
Взлетели, взяли направление, развернулись наискось к вращению покатого земного бока. С набором высоты стало светло, утренняя заря радостно обняла весь мир, и все наливалась, наливалась, пока из раскаленной купели не проглянул до боли огнистый малиновый околыш.
… Забыться, не думать. Неужели все? Я и женщиной-то не была. Почему так получилось? сердце чует… робеет… прочь, прочь! - она отмела мысли, но они словно зашли с другой стороны, - Аннета как-то вывернулась, исчезла из возраста… Решиться поговорить с нею … сегодня же.
И солнце, и дымка у горизонта … так дивно! В неоглядном голубом просторе захотелось покоя от самой себя.
Над Карпатами сонно полюбовались вихревым рисунком перистых облачков, после них - белыми, опушенными серебром кучевыми грядами, спустя время - высокой радугой, подсветившей опорой далекую зелень на земле, потом заскучали над плотными дождевыми равнинами, бугристыми, точно рассыпанный творог, пока не приблизились к неправдоподобно-огромному глыбообразному облачному нагромождению. Его серые обрывы нависали почти вровень с самолетом и с угрожающей быстротой росли ввысь и вширь, низы волочились по земле, а в середине, в дымных и мрачных недрах все содрогалось, сдвигалось, поминутно охватывалось молниями и белым внезапным огнем.
- Забирает… - Глафира прищурилась, - И что за страсти бушуют в холодных бездушных… - поискала определение, - сущностях, словами Аннеты.
По мере приближения к Москве небо вновь выровнялось в однообразные слоистые поля, из коих, судя по косым чертам на круглых стеклах, сеялся летний дождичек.
Вода, невольница земных тяготений,
Разлита в стаканы-моря-океаны,
И только в полёте под небом бескрайним
Вдруг обретаешь себя…
Точные строки. Ее, между прочим.
Не заезжая домой, появилась в издательстве, в ручном своем мировом господстве.
- Валя!! Зина!! Что такоэ? - зажмурившись, завизжала в голос.
Сотрудницы с довольными лицами предстали пред ясные очи. Это была дружеская ласка, и это были преданные боевые подруги, бухгалтер и редактор, смирные, закаленные. Одарив их круглыми коробочками «Пармезана», Глафира шагнула на середину и, по-итальянски всплескивая белыми ручками, упоенно воспела собственную доблесть в прекрасном Милане. Дамы порадовались, полюбовались платьем - ах, ах, под цвет глаз! - и похлопали в ладоши.
В кабинете, оставшись одна, устало опростила лицо. Это ли нужно? Глаза увлажнились. Повремени, мгновение! … о, не спеши! ... мама и пять кошек.
Потом кликнула номер Аннеты. Сердце стукнуло.
«Сначала о деле… а там… нынче спрошу».
- Вернулась? - отозвалась подруга. - O Sole Mio!? Или тоже дожди?
- Солнце, солнце. Помнится, дорогая, у тебя был рассказ о Ван-Гоге?
- Эва, хватилась, - неспроста звоночек.
- Можешь подъехать? Туда, в кафе.
- Подъеду.
… Погасив монитор, Аннета прошлась по квартире. Что-то стряслось… никогда не было такого голоса.
Низкая облачность, было унявшаяся, принялась частить и частить, едва Аннета шагнула с крыльца. Во дворе старушка с внучкой поспешно раскрыли зонты.
- Дождик? Так скоро? Только что передали.
К метро бежала с улыбкой сквозь седую стену ливня.
Кафе на Арбате было местом не случайным.
Они подружились в конце девяностых в рекламном агентстве, где обе отчаянно зарабатывали на хлеб насущный. Потом Аннета низала по словечку свой первый роман, а Глафира, смутно вторя, открыла издательство. И сходу замахнулась на объемные сборники о Строителях России в высоком общем смысле. Музыкант по образованию, она страстно отдалась новому вдохновению, с легкостью зажигала сердца, и скоро вокруг завихрился интересный народ, лучшие ученые, задвинутые лихолетьем в глухие углы, почли за честь разместиться за гроши в превосходном, на века, издании. Сам мэр возглавил список попечителей.
Успехи не замедлили. Издательство окрепло.
Спустя два года они встретились за столиком кафе, чтобы отметить первые победы. Получив в подарок великолепный том 250*335*45 в три килограмма весом, Аннета даже смутилась тогда своей легонькой книжки. Однако наутро Глафира позвонила чуть свет и сказала, что роман этот прославит Аннету, что она, Глафира, «словно поговорила с ними со всеми», и добавила не без грусти, что и написан он про нее, ведь «та девушка и красивая стала, а с мужчинами не получается».
- У меня нет детей. Пусть книги станут моим наследием.
Вот когда засветилась горькая сторона ее силы.
«Мама и пять кошек…» …
Сейчас, по завершении многотомного подвига во славу земного труда, издательство выпускало книги и альбомы по живописи.
… Легкие тучки растворялись в синеве. Сверкали лужи. Старый Арбат - не просто улица. Привет тебе, ароматная кофейня, и вам, уличные художники, и тебе, скрипач с футляром у ног, и дому 20, где редакция журнала «Москва» трижды приласкала Аннету на своих страницах. Забавно: у них за стеклянной дверью от самого порога вздымается крутая, как восхождение, деревянная лестница, скрипучая и сварливая на все лады, схождение по которой обучило всю редакцию бесстрашной матросской чечетке вниз по трапу. Слева на теневой стороне, вон там - темно-розовый с белыми просветами, трехэтажный дом-музей философа Лосева, нашего слепого Гомера-старца, чья приемная дочь Аза Тахо-Годи срéзала первокурсницу Аннету на экзамене по античной литературе вопросом «Кто такие клиенты?» из ее же, Азы, учебника, с последней страницы, до которой Аннета не добралась в хлопотах с маленьким сыночком. Аза Тахо-Годи в свои девяносто, дай Бог здоровья, преподает и поныне, а клиенты в императорском Риме - это малоимущие граждане, поступившие в свиту богатого человека, чтобы за ничтожное вознаграждение являться каждое утро и приветствовать патрона… дабы ублажить его страх смерти и чувство собственной важности. Что-нибудь изменилось?
И, наконец, разрисованный полотняный навес и живой зеленый кустарник, укрывшие кафе от досужих взглядов.
Глафира ожидала. Свежая, будто и не с самолета, она поднялась и залюбовалась подругой… в светло-голубом, стройная, румяная, а ведь постарше меня… спрошу, спрошу сегодня.
Они обнялись.
- Новое платье? Супер! Там купила?
- Сшили за полтора дня.
- Даже так… - Аннета всмотрелась в вышивку: во время óно, когда все хватались за всё, лишь бы выжить, ей тоже выпало расшивать узоры по заказам ателье.
- Плоская гладь серебром и золотом, персидский шелк на закрепках. На орденок смахивает… ась?
- Все знаешь. Коньячку со встречи? - Глафира качнула графинчиком.
- Ни-ни, - граммов под двести и в рюмке осталось.
- Обижаешь. Повод не из обычных.
Они уселись. На столе на белой скатерти свежо пестрели цветочки в низких плошках.
- И что за повод?
- Договор с миланской типографией на полноцветную печать мирового уровня для моих альбомов!
Аннета ахнула.
- Как тебе удалось? Поздравляю.
- То-то. Знай наших! - просияла Глафира и с орлиной гордостью обвела посетителей кафе. - Мои тетки так и заверещали от счастья. Угощаю на радостях. Заказывай, чего душа желает.
Аннета пробежалась по меню.
- Запеченную стерлядь потянешь?
- Легко. «От сих до сих и за разбитое зеркало», - рука ее небрежно скользнула по меню сверху вниз и обратно, будто в старинные купеческие времена, в память о которых и сохранилось это выражение.
- А себе?
- Уже на огне, - успех распирал ее. - Меня тут все знают. Правда, Коля?
Официант кивнул с мимолетной улыбкой, проворно уставляя стол салатиками, зеленью, маслинами, селедкой, ломтиками лимона, острым сыром, похожим на желтоватый мрамор с прожилками благородной плесени.
- У меня и дом и офис в двух шагах, - похвасталась вдогонку, после чего открыла экранчик с цветными облаками. - Нынче на рассвете в аэропорту. Как тебе?
- Уф... нездешнее творение. Взлет не задержали?
- Им все равно. «Сахарная вата».
С улицы задувал ветерок, поверх живых, освещенных солнцем ветвей, растущих из тесно составленных цветочных кадок, кружились мотыльки. Минувшие дожди освежили и насытили влагой московский воздух, омыли светлые плитки под ногами.
- Ни разу не была в Милане, - проговорила Аннета. - Только в Венеции. Красивый город?
- Современный, вобравший старинные замки и соборы. Но для меня-то главным был, конечно, театр Ла Скала, а в нем «Женитьба Фигаро».
- Еще бы… Великолепно?
- Не то слово. А роскошь, публика! Вот почему для полного счастья мне не хватило бриллиантов, платья «в пол» и статного богача под ручку. Учти при случае.
- Благодарю.
Они улыбнулись.
- Как дела? - Глафира нерешительно коснулась тонкой золотой цепочки на открытой шее. - Что пишешь?
- Так, ерундишку.
- Как внуки?
- Уехали, - Аннета суеверно отводила от детей чужое внимание, тем более, сейчас, когда от Глафиры нет-нет да и веяло иголочками нервного сквозняка. Что-то, что-то… - Маслины хороши. Селедочка просто тает.
- Плеснуть чуток?
- Не грузи, - Аннета наполнила бокал чистой водой.
- А я… приму, - она долила из графинчика и с наслаждением выпила, погрев в ладонях рюмку с толстым донышком. … После спрошу.
- Ох, подруга…
- Не переживай. Вы тут шибко счастливые все.
- Ну-ну… И что Ван-Гог?
- О! - Глафира по-директорски поправилась на стуле с высокой резной спинкой. - Альбом готов и сверстан, и пойдет первым, но текст суховат. «Его картины есть диалог художника с собой и мирозданием» … вяло как-то. А твой рассказ сможет настроить сразу все. Не сам, конечно, но твое вступление, увертюра. Сделай милость, сотвори в том же духе, а?
Подобные предложения обычно делаются по телефону, кафе - слишком дорогое место.
Аннета качнула головой.
- Невозможно, Глаша. Мировоззренчески.
- Здрасте… При чем тут? Сто лет прошло.
Ей принесли жареное на березовых углях мясо барашка на косточке и овощи-гриль с кедровыми орешками.
- Не слабо, - посмотрела Аннета. - Респект победителям!
Глафира довольно усмехнулась.
- Неужели. Отрезать кусочек?
- Отрежь для интереса.
- Под коньячок, ну?
- Не доставай, - о Ван-Гоге… под коньячок.
- Мясо с дымком, заметь себе…
- Бесподобно. Эти орешки… мы их в тайге под кедрами лущили, - она надкусила теплый смолистый комочек. - Надо же … тот самый вкус.
Все знает, все прошла … спрошу, спрошу.
- Ну, совсем простенькое вступление, дорогая, без закидонов. Ты ведь можешь.
- Нет, к сожалению. Все слишком непоправимо.
- Ты просто не хочешь.
Аннета молча взглянула на нее.
- Но альбом готов! - Глафира вскрикнула. - Полноцветный! В лом тебе, что ли?
Аннета поморщилась, но ответила мирно и спокойно.
- Пусть остается как есть. Там все известно, а, значит, правильно. Иначе «не так поймут».
- Да что случилось-то? Объясни.
Наступило молчание.
- Видишь ли… Ван-Гог обманулся. Ему не следовало браться за живопись. Такие люди - маяки человечества, избранные, у них особое свечение, им внятны тайны Вселенной. К несчастью, он не узнал самого себя, не угадал назначения и погиб на чуждом ему пути. Всего через три года Европа доросла до него, но…, - Аннета вздохнула. - О такой судьбе горько писать. И говорить тоже.
Маслина на вилке Глафиры застыла на полдороге … много знаешь. А я все равно успешнее тебя.
- Как же рассказ? -
- Бог с ним. Молодой ранний наив.
И второе горячее подали на стол: в свежих зеленых листьях лежала изящная стерлядка, современница динозавров, с длинным и тонким выгнутым носом. К ней подали соус Ali-Oli из чеснока и оливкового масла.
Аннета залюбовалась блюдом.
- Отдадим должное царской рыбе. Положить кусочек?
- Давай.
- Один аромат с ума сведет. А нежность!
- Капнуть грамм двадцать?
- Не сочетается.
- Сочтётся, - рюмка наполнилась и залпом опустела. Для храбрости.
Бровь Аннеты едва заметно дрогнула. Глафира метнула на нее острый взгляд.
- Возражаешь? Имею право, - и вдруг охмелела. - Думаешь, по кайфу было в Милане? Ха-ха! Это вы тут сидите, как квочки, ничем не рискуете, а к ним только сунься… живьем сожрут и не заметят! - лицо ее заблестело.
Так. Аннета вслушалась. Зачем я здесь? На что был запрос?
- Тупые они против нас! Поглядела бы ты на этих менов … как моськи передо мной бегали. Он еще и рта не раскрыл, а я уж отвечаю. Вот я какая!
На лавочку у входа присел гитарист, в переборе его струн чудился знакомый романс, хотелось внимать ему, но Глафиру, кажется, пора было выручать.
- Вкусная рыбка, спасибо, давно не пробовала, - Аннета вытягивала ее на себя. - А знаешь, на Иртыше один мужик ел стерлядь прямо из сетей, с солью
Дыхание Глафиры сбилось, на шее алели пятна, … все прошла, в своих романах вон что написала, Сейчас, сейчас, сейчас… Душа горела.
Наконец, отважилась.
- Хочу спросить… - начала протяжно, словно выползая из ракушки.
Аннета напряглась.
Но Глафира метнулась обратно.
- Ты … мужа любила?
- Уф …
- Он умер? Расскажи подробнее
Зуд любопытства - «расскажи подробнее» - водился за Глафирой. Значит, нравится. Самой же Аннете во «внутренних прохождениях» удалось слегка разобраться в тех смыслах, и давно бы следовало перевести записки в связное повествование, да все - надо ли, пора ли?
- … во всем меня обошла, - пробормотала Глафира себе под нос, бессознательно скручивая в жгутики тончайшую вуаль.
Аннета подвела черту.
- Красивый стол у нас получился, подруга, - и уверенной рукой поворошила цветочки в плошке. - Пол-но-цвет-ный. Ась?
Улыбнулась… и тем обрушила Глафиру.
- Что такое любовь? - выпалила та. И окаменела.
Опа… вот оно. Бабе под пятьдесят лет.
Словно молния осветила глубинные тайны Глафиры: не встреченные рассветы, нехоженые дорожки, истомленную невозделанную землю.
В оглушительном миге утонуло все. В ушах звенело.
- Что ты хочешь знать? - слова не схватывались., - Любовь - это состояние пылкого вожделения … когда две звезды, он и она, готовы возжечь третью, нового человека…
Хотелось убежать. Работаем. Раз-два-три…
- Любовь - это страсть…
- Ах, страсть! - кровь отхлынула от лица Глафиры, - тебе хорошо! ... а меня мать прокляла… ни с одним мужчиной… ребенок снится, коленки в зеленке… - глаза ее ненавистно впились в Аннету, - все равно я лучше тебя… полнее тебя, глубже, шире тебя…
- Пошлости говоришь, - отрешенно заметила Аннета.
Глафира с размаху остановилась.
- О-о! - откинулась со стоном.
Слезы ее покатились градом.
Аннета перевела дух.
- Чаю покрепче и лимон.
И пока он бесстрастно суетился, все гладила, гладила Глафиру по белым красивым рукам.
- Успокойся, успокойся.
Увы, все те же захватные ловушки: жгучая сладость обид и страхов, слепая жалость к самой себе. Понимания же, что все есть работа, и чем она мучительнее, тем полнее выход - и близко нет. Хотя… Глафира сильна.
- Успокойся, успокойся.
Глафира овладевала собой. Слезы облегчили ее и протрезвили, в лицо возвращалась свежесть. Опустив глаза, она пила душистый горячий чай. На столе оставались пирожные да красный чайник в белый горошек.
- Угощайся, сама же заказывала.
- Обижаешься на меня?
- Ни одной минуты. Тебя проводить?
- Я в порядке.
Они простились, избегая ненужных слов.
День перешел за три часа пополудни. В отличие от ранней поры народу на Арбате прибавилось, особенно, иностранцев, некрасивых, прекрасно одетых, вчуже глазеющих на стены домов, так много значащих для москвичей. Обе стороны улицы были освещены, солнце встроилось точно по ходу, на юго-юго-западе.
Помахивая сухим зонтом, Аннета шла к метро, ступая по собственной тени. Когда-то вот так же, спиной к закату, она возвращалась верхом в лагерь геопарии в предгорьях Монгун-Тайги, и впереди забавно мельтешили тени четырех лошадиных ног. Повторы, подобия, совпадения … мгновенные воронки в играющей стремнине жизни.
«Есть странные сближенья….»
Лишь состояние иное.
Уже не первая подруга покидала ее с горестным сердцем, пытаясь состязаться или вообразив читательски-простодушно, как легко, играючи прожила Аннета свою жизнь. С собою же, единственными, работать не желает никто, о неукротимом счастье свободы боятся и думать, встают на дыбы, как ревнивые жены.
Значит, пора отдавать, пора отчитаться «на пути».
Зов услышан.
http://astra.web-bib.ru/