Парамахамса Йогананда - "Вино мистики. Духовный взгляд на "Рубайят" Омара Хайяма"
Здравствуйте, читатель.
Недавно мне преподнесли замечательный подарок - шикарно изданный том стихов-рубаи Омара Хайама - с "западными" иллюстрациями (совсем не тот, что на картинке). Именно на Западе рубаи Омара Хайама воспринимают как откровения пьяницы и распутника, тогда как на родине, в Иране, его почитают как гениального поэта-мистика и богослова.
Там же, в книге-подарке, обнаружилось изображение обложки переведённой с английского книги комментариев к стихам Омара «Парамахамса Йогананда - "Вино мистики. Духовный взгляд на "Рубайят" Омара Хайяма"». Напомню, что Парамахамса Йогананда - автор широко известной книги "Автобиография Йога".
Поспешил найти это издание в интернете http://www.universalinternetlibrary.ru/book/hayam/1.shtml. Оказалось, что в шикарном томе эта скромная обложка оказалась самым для меня ценным. Комментарии Свами Парамахамса Йогананды - ценнейший подарок искателю истины.
Кроме того, предисловие переводчика (стр. 7-32) оказались вполне самостоятельной книгой специалиста высочайшего уровня: Дмитрий Бурба не только переводчик, но и исследователь, и поэт.
Привожу здесь часть этого предисловия. Рекомендую эту книгу всем читателям, в особенности - участникам Движения “За государственность и духовное возрождение Святой Руси.” [Spoiler (click to open)]
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
Уважаемый читатель, я, как и ты, давно влюблен в поэзию Омара Хайяма. Как и тебя, меня с детства сопровождают его строки:
Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало.
Два важных правила запомни для начала:
Ты лучше голодай, чем что попало есть,
И лучше будь один, чем вместе с кем попало.
(Перев. О. Румера)
Когда-то у меня даже вышел сборник стихов, стилизованных "под Хайяма". Но я всегда чувствовал внутренний протест, если на пирушке с обильными возлияниями тамада брал себе в помощники великого поэта. Еще больше, чем упоминание его имени всуе, меня возмущал укоренившийся взгляд на Омара Хайяма как на беспросветного пьяницу, сумевшего написать несколько строф в промежутках между похмельной дрожью рук и невменяемостью очередного опьянения. Будь Хайям действительно таким, разве смог бы он стать учеником шейха аль-Раиса Абу Али Хусейна ибн Сины (Авиценны) и почти сравниться с ним в научной известности? Когда ухитрился "бесшабашный гуляка" построить величайшую в мире обсерваторию, разработать новый календарь (который точнее современного на 7 секунд), в совершенстве изучить Коран и арабский язык (и перевести с него на фарси сочинения Авиценны), стать искусным врачом и астрологом, написать массу трактатов по философии, медицине, теории музыки, физике, геометрии, алгебре (в частности, на 600 лет раньше своего английского коллеги применить "бином Ньютона" )? Стоит помнить об этом, когда читаешь, что "смысла нет в изученье наук" ...
Однако из песни слова тоже не выкинешь; как быть с вином, упоминаемом чуть ли не в каждом рубай (четверостишии) Хайяма? В послесловии к вышедшему в Петербурге (в 1993 г.) сборнику стихов Омара Хайяма под редакцией А. Ш. Шахвердова читаем: "Чаще всего образ вина в хайямовских четверостишиях следует понимать расширительно, как олицетворение всех доступных житейских утех". Предложенное "расширенное" понимание выглядит очень узким (а нередко и вовсе неверным) - особенно если вспомнить, как к образу запретного у мусульман хмельного напитка обращались исламские поэты задолго до Хайяма. Лишь один пример - отрывок из поэмы Абу Нуваса (756-813):
Отдаешь ты Белокурую с нежным именем Вино,
Много золота червонного ей в приданое дано.
Соблюдай ее, чтоб недруги не смеялись за глаза,
А не то откажет в ягодах виноградная лоза.
Не жалея меру золота я отсыпал за вино,
Несверленых меру яхонтов отвалил я заодно.
А вино в кувшине плачется: "Пожалей, кувшин, меня!
Я, кувшин, дрожу от ужаса, увидав язык огня".
Я сказал: "Бояться нечего, коль останешься со мной".
"Даже солнца?" - "Разумеется! Спал уже полдневный зной".
Та спросила: "Кем я сватана?" Я ответил: "Сам я сват".
"Кто жених?" - "Он именуется то Ручей, то Водопад.
Та спросила: "Кто оженит нас?" Я сказал: "Оженит лед!"
А она: "Но Белокурая в дом из бревен не пойдет!"
Я: "Твой дом - изделье звонкое фараоновых времен!"
А она: "Любовь горячая забрала меня в полон.
Только пьянице безвкусному ты меня не подноси,
Драгоценность благовонную пить сквалыгу не проси.
Не давай огнепоклонникам - мне огонь невмоготу.
Ни потомкам израиловым, ни молящимся кресту.
'Не давай юнцу, приличиям не ученому пока,
Или день и ночь нетрезвому посидельцу кабака.
Наливай меня способному чтить достоинства мои,
Кличь покраше Виночерпия и арабов напои!"
Пить тебя, вино запретное, допустимо лишь тому,
Кто оставил в винном погребе опустевшую суму.
(Перев. С. Шервинского)
Не увидеть в этих строках (многие из которых почти дословно повторяются в четверостишиях Хайяма) скрытого символизма может разве что слепой. О символике такого мистического направления в исламе, как суфизм (течение, близкое к экстатическому индийскому культу бхакти - всепоглощающей любви и преданности Божеству), а также о сходстве воззрений Хайяма с суфийскими написано немало (см. Предисловие и Введение). Характер опьяненного Богом дервиша-суфия гениально передал Николай Гумилев:
Соловьи на кипарисах и над озером луна.
Камень черный, камень белый, много выпил я вина.
Мне сейчас бутылка пела громче сердца моего:
"Мир лишь луч от лика Друга, все иное - тень Его!"
Виночерпия взлюбил я не сегодня, не вчера.
Не вчера и не сегодня пьяный с самого утра.
И хожу и похваляюсь, что узнал я торжество:
"Мир лишь луч от лика Друга, все иное - тень Его!"
Я бродяга и трущобник, непутевый человек.
Все, чему я научился, все забыл теперь навек
Ради розовой усмешки и напева одного:
"Мир лишь луч от лика Друга, все иное - тень Его!"
Вот иду я по могилам, где лежат мои друзья.
О любви спросить у мертвых неужели мне нельзя?
И кричит из ямы череп тайну гроба своего:
"Мир лишь луч от лика Друга, все иное - тень Его!"
Под луною всколыхнулись в дымном озере струи.
На высоких кипарисах замолчали соловьи.
Лишь один запел так громко, тот, не певший ничего:
"Мир лишь луч от лика Друга, все иное - тень Его!"
Это стихотворение, как и рубай Хайяма, насыщено классическими символами: Друг, Виночерпий, вино, бутылка, камень черный, камень белый... Игорь Голубев, автор современного полного перевода "Рубайята", пишет, что "Хайям подменил в стихах философские формулы художественными образами; он же превратил их в криптограмму, применив условный язык, слова-символы, потребовавшие разгадки". К этому его подтолкнула отнюдь не одна лишь любовь к составлению ребусов.
Секрет от подлецов приходится скрывать,
От болтунов-глупцов приходится скрывать.
Смотри, для всех людей ты что-то делать начал?
От всех людей лицо приходится скрывать.
(Перев. И. Голубева)
Одна моя знакомая, попавшая за "религиозную пропаганду" в годы советской власти за решетку, рассказывала, как на зоне ее притесняли в качестве "самой опасной преступницы". Однажды она не выдержала: "Неужели я страшнее имярек, которая убивала людей, перемалывала их трупы через мясорубку, а потом спускала в унитаз?" Ответ был просто потрясающим по своей правдивости: "Да, потому что у нее наше (материалистическое) мировоззрение". В тоталитарном обществе свободомыслие - самое тяжкое преступление. После смерти покровителей Хайяма (визиря Низам аль-Мулька во сне зарезали воинствующие исмаилиты; они же, вероятно, отравили правителя Ирана - Мелик-шаха), когда всю страну захлестнула война террора и насилия, ему, чтобы доказать религиозным фундаменталистам свою правоверность, даже пришлось совершить хадж (паломничество в Мекку). От всего этого у поэта вырвалось:
И минареты пусть, и медресе - падут,
Иначе каландар вотще вершит свой труд!..
Здесь веру ересью, здесь ересь верой чтут,
А божий человек - не мусульманин тут.
(Перев. И. Голубева)
Носители любого "единственно верного" учения могут простить какое угодно прегрешение, лишь бы человек оставался послушным слугой "нашей" идеологии. Вот и вынужден был Хайям говорить эзоповым языком: уж лучше прослыть пьяницей и развратником, чем быть казненным за "проповедь древней философии", как Сухраварди (XII в.), или четвертованным, как в десятом веке мученик Хусейн ибн-Мансур аль-Халладж (которому в вину вменяли повторение фразы, являющейся сущностью Упанишад: "Я есмь Брахман").
Во мне вы видите чудовище разврата? Пустое!
Вы ль, ханжи, живете так уж свято?
Я, правда, пьяница, блудник и мужелюб,
Но в остальном - слуга послушный шариата.
(Перев. О. Румера)
Омар Хайям на много веков опередил свое время. Ни одно из его научных открытий не было по достоинству оценено современниками. Как все выдающиеся люди, которые чувствуют свою чужеродность серому окружению, Хайям был одинок.
О тайнах Бытия, что стали ясны мне,
Тайком пишу в тетрадь: болтать опасно мне.
Во всей Вселенной нет такого человека,
Кто понял бы меня... Вот что ужасно мне.
(Перев. И. Голубева)
К поэзии Хайяма в полной мере применимо его же четверостишие:
Все, что видим мы, - видимость только одна.
Далеко от поверхности мира до дна.
Полагай несущественным явное в мире,
Ибо тайная сущность вещей - не видна.
(Перев. Г. Плисецкого)
И все же если внимательно приглядеться к стихам Хайяма, то прямо в них можно частично найти разгадку его тайнописи. Например, вот расшифровка символов из рубай LXXV ("камень" и "бокал"):
Я знаю, небосвод, мой добрый опекун:
Смерть - камень, жизнь - стекло, а ты - палач и лгун.
До мерки "семьдесят" наполнится мой кубок,
Ты выхватишь его и ахнешь об валун.
(Перев. И. Голубева)
Много лет назад я подчеркнул в переведенном Германом Плисецким "Рубайяте" несколько слов одного из четверостиший, а рядом нарисовал "ключ к интерпретации" главных символов Хайяма:
Алый лал наливай в пиалу из ковша,
Пиала - это тело, а влага - душа.
Символы у Хайяма не статичны: по отношению к телу душа - "вино", но она сама становится "кубком" для Бога:
Вино - мой Бог и вера, о Кравчий благосклонный,
Моя душа, о Кравчий, сей кубок благовонный.
Вино ты отвергаешь, как беззаконье, ересь,
А я вина и кубка всегда блюду законы.
(Перев. С. Липкина)
Свойства этого "вина" (оно же "сок лоз", "живая вода", "вино познанья" и т. п.) кардинально отличаются от обычного хмельного напитка. Духовное вино не притупляет чувства, а пробуждает духовное восприятие:
Зачем я пью вино? Шататься под луной?
Прохожего пугать бравадою хмельной?..
Я из бесчувствия вытягиваю душу,
Затем и пью всегда, причины нет иной.
(Перев. И. Голубева)
И тем не менее духовное "трезвление" (так этот процесс называется в православной мистике) в конце концов приводит к опьянению Богом:
Чем ближе к смерти я, тем каждый день живей ;
Чем царственнее дух, тем плоть моя скудней...
Все удивительней вино существованья:
Чем отрезвленней я, тем становлюсь хмельней.
(Перев. И. Голубева)
"Дом питейный" ("кабак", "майхана", "трущобы") Хайяма тоже весьма необычен; его описание заставляет подумать о монашеской келье:
В дом питейный ты зря, наугад, не ходи,
Коль с монахами терпишь разлад - не ходи.
Этот путь - путь людей одиноких и гордых, -
В уголок этот ты для услад не ходи!
(Перев. Н. Тенигиной)
Как видим, воспринимать "вино" Хайяма всегда буквально (как спиртосодержащую жидкость) - все равно что дословно перевести известные слова Христа spin/us quidem promptus est, caro autem infirma как "спирт хорош, а мясо протухло". Хайям противопоставляет свое "вино" дурманящим субстанциям:
Говорят: есть гашиш - так тоска не страшна,
С ним ни арфа, ни чаша вина не нужна.
По учению знающих точно известно:
Лучше сотни наркотиков - капля вина!
(Перев. Н. Тенигиной)
"Виночерпий" ("Кравчий", "Саки") у Хайяма тоже явно не простой виноторговец:
О Кравчий, Ты всех луноликих краше,
Твой лик сравню с Джамшидовой чашей.
Когда идешь, у ног Твоих лучится пыль,
Как сонм светил над головою нашей.
(Перев. Д. Седых)
Кравчий, знанья вино - благородный бальзам,
Лишь невежды обходят познания храм.
Без познанья - ничто человек во Вселенной!
Это - цель! Ее свет пусть сопутствует нам!
(Перев. Н. Тенигиной)
"Вино знанья" просветляет душу и дарует ей вселенское видение:
Дайте чашу! Сей мир в вечном мраке живет,
И живая вода от Тебя лишь идет.
Мир и то, что есть в мире, - хвала Мухаммаду, -
Это Ты, кто творит и творимых ведет.
(Перев. Н. Тенигиной)
Здесь мы подходим ко второму (по частоте употребления) после "вина" и тесно с ним связанному слову-символу "Друг". Посвященные Ему стихи (в которых данный термин обычно переводят как "подруга") образуют целый пласт так называемой "любовной лирики" Хайяма.
Друг, Твое вино питает существо мое живое,
Лик Твой нежный мне сияет, словно солнце заревое.
Встань и дай мне на мгновенье замереть у ног Твоих,
Смерть у ног Твоих мне лучше сотни жизней старца Ноя.
(Перев. В. Державина)
Подобные стихи вполне созвучны поэзии индийских бхактов, воспевающих Высшего Возлюбленного. В качестве примера приведем знаменитые строки Кришна-даса, бывшего в XVI в. настоятелем расположенного у холма Говардхан храма Шри Натхаджи:
Я к Стопам припал прекрасным, слезы вырвались наружу,
Разум мой пленен навечно красотою Гиридхара;
Кришна-дас служенью Кришне отдает всю свою Душу,
Ну а тело, если хочет, пусть потреплет здесь сансара.
Примечательно, что первая исполнительница этого песнопения, лишь только закончила его, тут же "отдала Богу душу" (и в бытовом смысле этого выражения); Иогананда сказал бы, что она "вошла в окончательное самадхи, слившись с вездесущим Духом":
Вдруг Любовь, словно кровь, пронизала меня,
Мысль о Друге моем пропитала меня.
Друг мой всем овладел, бренной плотью и сутью -
Живо имя мое, но не стало меня.
(Перев, Н. Теншиной)
На "Друга" Хайяма устремлены мысли и взоры не только мусульман и индусов, но и последователей всех остальных религий:
К христианам, к евреям я в храмы ходил -
Обращен на Тебя взор молящихся был,
Я к язычникам шел, помня встречу с Тобою,
Твой кудрей завиток им для четок служил!
(Перев. Н. Тенигиной)
Обвинять Хайяма в пропаганде разврата не менее нелепо, чем в призыве к пьянству, - божественная Любовь не имеет ничего общего с похотью, они взаимоисключают друг друга:
Страсть не может с глубокой Любовью дружить,
Если сможет, то вместе не долго им быть.
Вздумай курица с соколом рядом подняться,
Даже выше забора - увы - ей не взмыть.
(Перев. Н. Теншиной)
Когда к жизни Любовь меня в мир призвала,
Мне уроки Любви она сразу дала,
Ключ волшебный сковала из сердца частичек
И к сокровищам Духа меня привела.
(Перев. Н. Теншиной)
Если низменной похоти станешь рабом -
Будешь в старости пуст, как покинутый дом.
Оглянись на себя и подумай о том,
Кто ты есть, где ты есть и - куда же потом?
(Перев. Г. Плисецкого)
К сожалению, людям свойственно гораздо чаще оглядываться на других, ища в окружающих поддержки своим заблуждениям. Точно так же, как в девятнадцатом веке на Западе (а у нас в двадцатом - как всегда, с опозданием) Хайяму приписывали "передовое" материалистическое мировоззрение, так сегодня его причисляют к своим и ортодоксальные мусульмане (например, иранский исследователь Фуруги), и суфии.
Идрис-шах в книге "Путь суфиев" называет Омара Хайяма "практическим наставником суфизма" и не упускает возможности высказать свое неудовольствие первому из западных переводчиков "Рубайята" Эдвину Фитцджеральду, который "подобно многим востоковедам-схоластам вообразил, что поскольку Хайям время от времени выдвигает существенно расходящиеся точки зрения, то он должен страдать психической неуравновешенностью. Такое отношение, хотя и характерное для множества представителей академической науки, столь же обоснованно, как мнение человека, считающего, что если кто-то показывает вам нечто, то он непременно должен этому верить; а если он показывает вам несколько вещей, то подлежит отождествлению со всеми ими. Но Фитцджеральд повинен гораздо в большем, чем в слабых мыслительных способностях. То, что он придал своим переводам Хайяма характер антисуфийской пропаганды, не может быть оправдано даже его наиболее рьяными защитниками. Как следствие этого, они норовят обходить молчанием такую поразительную непорядочность".
Действительно, у Хайяма есть (или ему приписываются) явно суфийские стихи, например:
Нищим дервишем ставши - достигнешь высот.
Сердце в кровь изодравши - достигнешь высот.
Прочь, пустые мечты о великих свершеньях!
Лишь с собой совладавши - достигнешь высот.
(Перев. Г. Плисецкого)
Однако как быть с не менее красноречивыми антисуфийскими четверостишиями?
Зовешься суфием, а в сердце мрак? - увы.
В призывах ханжеских большой мастак? - увы.
Лохмотья раздобыл - отшельникам на зависть!
Посмотрит завтра Бог и скажет так: "Увы!"
(Перев. И. Голубева)
Саки! Так хочется свободы сердцу! Но
Как морю из себя излиться не дано,
Не то что суфию: он так наполнен мутью,
Что льются чушь - из уст и мимо рта - вино.
(Перев. И. Голубева)
"Психическая неуравновешенность"? Думается, что дело в другом. Стихи Хайяма - не строгий логически последовательный философский трактат. Многие рубай были произнесены им экспромтом, под влиянием каких-то конкретных обстоятельств. А в душе человека (особенно с богатым внутренним миром) все вовсе не так уж гладко и непротиворечиво:
О чадо четырех стихий, внемли ты вести
Из мира тайного, не знающего лести!
Ты зверь и человек, злой дух и ангел ты;
Все, чем ты кажешься, в тебе таится вместе.
(Перев. О. Румера)
Жизнь многогранна и не поддается линейному описанию. Каждое утверждение несет в себе отрицание, во всяком отрицании содержится скрытое утверждение. Герман Гессе в своем "Кратком жизнеописании" рассказывает: "Будь так или иначе мыслимо, чтобы человек совершенно свободно избирал себе религию, я по сокровеннейшей душевной потребности присоединился бы к одной из консервативных религий - к Конфуцию, или к брахманизму, или к римской церкви. Однако сделал бы я это из потребности в противоположном полюсе, отнюдь не из прирожденного сродства, ибо я не только случайно родился как сын благочестивых протестантов, но и семь протестант по душевному складу и сути (чему нимало не противоречит моя глубокая антипатия к наличным на сегодняшний день протестантским вероисповеданиям).
Ибо истинный протестант обороняется и против собственной церкви, как против всех других, ибо его суть принуждает его стоять больше за становление, нежели за бытие. И в этом смысле, пожалуй, Будда тоже был протестантом". В этом смысле и Омар Хайям тоже был "протестантом", самостоятельным мыслителем и человеком с настолько широким кругозором, что это обезопасило его от порабощенное™ узкими рамками какого-либо учения - даже такого, как суфизм, который сам первоначально возник как протест против ограниченности официального ислама. (Увы, похоже, что определенная степень косности является непременным атрибутом любой организованной религии...)
Дух рабства кроется в кумирне и в Каабе,
Трезвон колоколов - язык смиренья рабий,
И рабства черная печать равно лежит
На четках и кресте, на церкви и михрабе .
(Перев. О. Румера)
Как надоели мне несносные ханжи!
Вина подай, Саки, и, кстати, заложи
Тюрбан мой в кабаке и мой молельный коврик:
Не только на словах я враг всей этой лжи.
(Перев. О. Румера)
Хайяму совершенно не свойственна духовная гордыня, столь заметная в поведении и высказываниях суфиев (по крайней мере, современных):
Хоть власяницу ты почтенную припас,
Дерюгой нищенской едва ль обманешь нас.
Спесивости не скрыть, в обноски обрядясь;
Похоже, для тебя привычнее - атлас.
(Перев. И. Голубева)
Лично мне больше всего импонирует в Хайяме такое бесценное (и не так уж часто встречающееся) качество, как самоирония, умение не смотреть на себя со "звериной серьезностью":
В науке странствуя, порой менял я взгляд,
В утрате цельного пути я виноват.
Такой диковинке любой зевака рад:
У однорукого в сто рукавов халат.
(Перев. И. Голубева)
Просмотров -
Недавно мне преподнесли замечательный подарок - шикарно изданный том стихов-рубаи Омара Хайама - с "западными" иллюстрациями (совсем не тот, что на картинке). Именно на Западе рубаи Омара Хайама воспринимают как откровения пьяницы и распутника, тогда как на родине, в Иране, его почитают как гениального поэта-мистика и богослова.
Там же, в книге-подарке, обнаружилось изображение обложки переведённой с английского книги комментариев к стихам Омара «Парамахамса Йогананда - "Вино мистики. Духовный взгляд на "Рубайят" Омара Хайяма"». Напомню, что Парамахамса Йогананда - автор широко известной книги "Автобиография Йога".
Поспешил найти это издание в интернете http://www.universalinternetlibrary.ru/book/hayam/1.shtml. Оказалось, что в шикарном томе эта скромная обложка оказалась самым для меня ценным. Комментарии Свами Парамахамса Йогананды - ценнейший подарок искателю истины.
Кроме того, предисловие переводчика (стр. 7-32) оказались вполне самостоятельной книгой специалиста высочайшего уровня: Дмитрий Бурба не только переводчик, но и исследователь, и поэт.
Привожу здесь часть этого предисловия. Рекомендую эту книгу всем читателям, в особенности - участникам Движения “За государственность и духовное возрождение Святой Руси.” [Spoiler (click to open)]
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
Уважаемый читатель, я, как и ты, давно влюблен в поэзию Омара Хайяма. Как и тебя, меня с детства сопровождают его строки:
Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало.
Два важных правила запомни для начала:
Ты лучше голодай, чем что попало есть,
И лучше будь один, чем вместе с кем попало.
(Перев. О. Румера)
Когда-то у меня даже вышел сборник стихов, стилизованных "под Хайяма". Но я всегда чувствовал внутренний протест, если на пирушке с обильными возлияниями тамада брал себе в помощники великого поэта. Еще больше, чем упоминание его имени всуе, меня возмущал укоренившийся взгляд на Омара Хайяма как на беспросветного пьяницу, сумевшего написать несколько строф в промежутках между похмельной дрожью рук и невменяемостью очередного опьянения. Будь Хайям действительно таким, разве смог бы он стать учеником шейха аль-Раиса Абу Али Хусейна ибн Сины (Авиценны) и почти сравниться с ним в научной известности? Когда ухитрился "бесшабашный гуляка" построить величайшую в мире обсерваторию, разработать новый календарь (который точнее современного на 7 секунд), в совершенстве изучить Коран и арабский язык (и перевести с него на фарси сочинения Авиценны), стать искусным врачом и астрологом, написать массу трактатов по философии, медицине, теории музыки, физике, геометрии, алгебре (в частности, на 600 лет раньше своего английского коллеги применить "бином Ньютона" )? Стоит помнить об этом, когда читаешь, что "смысла нет в изученье наук" ...
Однако из песни слова тоже не выкинешь; как быть с вином, упоминаемом чуть ли не в каждом рубай (четверостишии) Хайяма? В послесловии к вышедшему в Петербурге (в 1993 г.) сборнику стихов Омара Хайяма под редакцией А. Ш. Шахвердова читаем: "Чаще всего образ вина в хайямовских четверостишиях следует понимать расширительно, как олицетворение всех доступных житейских утех". Предложенное "расширенное" понимание выглядит очень узким (а нередко и вовсе неверным) - особенно если вспомнить, как к образу запретного у мусульман хмельного напитка обращались исламские поэты задолго до Хайяма. Лишь один пример - отрывок из поэмы Абу Нуваса (756-813):
Отдаешь ты Белокурую с нежным именем Вино,
Много золота червонного ей в приданое дано.
Соблюдай ее, чтоб недруги не смеялись за глаза,
А не то откажет в ягодах виноградная лоза.
Не жалея меру золота я отсыпал за вино,
Несверленых меру яхонтов отвалил я заодно.
А вино в кувшине плачется: "Пожалей, кувшин, меня!
Я, кувшин, дрожу от ужаса, увидав язык огня".
Я сказал: "Бояться нечего, коль останешься со мной".
"Даже солнца?" - "Разумеется! Спал уже полдневный зной".
Та спросила: "Кем я сватана?" Я ответил: "Сам я сват".
"Кто жених?" - "Он именуется то Ручей, то Водопад.
Та спросила: "Кто оженит нас?" Я сказал: "Оженит лед!"
А она: "Но Белокурая в дом из бревен не пойдет!"
Я: "Твой дом - изделье звонкое фараоновых времен!"
А она: "Любовь горячая забрала меня в полон.
Только пьянице безвкусному ты меня не подноси,
Драгоценность благовонную пить сквалыгу не проси.
Не давай огнепоклонникам - мне огонь невмоготу.
Ни потомкам израиловым, ни молящимся кресту.
'Не давай юнцу, приличиям не ученому пока,
Или день и ночь нетрезвому посидельцу кабака.
Наливай меня способному чтить достоинства мои,
Кличь покраше Виночерпия и арабов напои!"
Пить тебя, вино запретное, допустимо лишь тому,
Кто оставил в винном погребе опустевшую суму.
(Перев. С. Шервинского)
Не увидеть в этих строках (многие из которых почти дословно повторяются в четверостишиях Хайяма) скрытого символизма может разве что слепой. О символике такого мистического направления в исламе, как суфизм (течение, близкое к экстатическому индийскому культу бхакти - всепоглощающей любви и преданности Божеству), а также о сходстве воззрений Хайяма с суфийскими написано немало (см. Предисловие и Введение). Характер опьяненного Богом дервиша-суфия гениально передал Николай Гумилев:
Соловьи на кипарисах и над озером луна.
Камень черный, камень белый, много выпил я вина.
Мне сейчас бутылка пела громче сердца моего:
"Мир лишь луч от лика Друга, все иное - тень Его!"
Виночерпия взлюбил я не сегодня, не вчера.
Не вчера и не сегодня пьяный с самого утра.
И хожу и похваляюсь, что узнал я торжество:
"Мир лишь луч от лика Друга, все иное - тень Его!"
Я бродяга и трущобник, непутевый человек.
Все, чему я научился, все забыл теперь навек
Ради розовой усмешки и напева одного:
"Мир лишь луч от лика Друга, все иное - тень Его!"
Вот иду я по могилам, где лежат мои друзья.
О любви спросить у мертвых неужели мне нельзя?
И кричит из ямы череп тайну гроба своего:
"Мир лишь луч от лика Друга, все иное - тень Его!"
Под луною всколыхнулись в дымном озере струи.
На высоких кипарисах замолчали соловьи.
Лишь один запел так громко, тот, не певший ничего:
"Мир лишь луч от лика Друга, все иное - тень Его!"
Это стихотворение, как и рубай Хайяма, насыщено классическими символами: Друг, Виночерпий, вино, бутылка, камень черный, камень белый... Игорь Голубев, автор современного полного перевода "Рубайята", пишет, что "Хайям подменил в стихах философские формулы художественными образами; он же превратил их в криптограмму, применив условный язык, слова-символы, потребовавшие разгадки". К этому его подтолкнула отнюдь не одна лишь любовь к составлению ребусов.
Секрет от подлецов приходится скрывать,
От болтунов-глупцов приходится скрывать.
Смотри, для всех людей ты что-то делать начал?
От всех людей лицо приходится скрывать.
(Перев. И. Голубева)
Одна моя знакомая, попавшая за "религиозную пропаганду" в годы советской власти за решетку, рассказывала, как на зоне ее притесняли в качестве "самой опасной преступницы". Однажды она не выдержала: "Неужели я страшнее имярек, которая убивала людей, перемалывала их трупы через мясорубку, а потом спускала в унитаз?" Ответ был просто потрясающим по своей правдивости: "Да, потому что у нее наше (материалистическое) мировоззрение". В тоталитарном обществе свободомыслие - самое тяжкое преступление. После смерти покровителей Хайяма (визиря Низам аль-Мулька во сне зарезали воинствующие исмаилиты; они же, вероятно, отравили правителя Ирана - Мелик-шаха), когда всю страну захлестнула война террора и насилия, ему, чтобы доказать религиозным фундаменталистам свою правоверность, даже пришлось совершить хадж (паломничество в Мекку). От всего этого у поэта вырвалось:
И минареты пусть, и медресе - падут,
Иначе каландар вотще вершит свой труд!..
Здесь веру ересью, здесь ересь верой чтут,
А божий человек - не мусульманин тут.
(Перев. И. Голубева)
Носители любого "единственно верного" учения могут простить какое угодно прегрешение, лишь бы человек оставался послушным слугой "нашей" идеологии. Вот и вынужден был Хайям говорить эзоповым языком: уж лучше прослыть пьяницей и развратником, чем быть казненным за "проповедь древней философии", как Сухраварди (XII в.), или четвертованным, как в десятом веке мученик Хусейн ибн-Мансур аль-Халладж (которому в вину вменяли повторение фразы, являющейся сущностью Упанишад: "Я есмь Брахман").
Во мне вы видите чудовище разврата? Пустое!
Вы ль, ханжи, живете так уж свято?
Я, правда, пьяница, блудник и мужелюб,
Но в остальном - слуга послушный шариата.
(Перев. О. Румера)
Омар Хайям на много веков опередил свое время. Ни одно из его научных открытий не было по достоинству оценено современниками. Как все выдающиеся люди, которые чувствуют свою чужеродность серому окружению, Хайям был одинок.
О тайнах Бытия, что стали ясны мне,
Тайком пишу в тетрадь: болтать опасно мне.
Во всей Вселенной нет такого человека,
Кто понял бы меня... Вот что ужасно мне.
(Перев. И. Голубева)
К поэзии Хайяма в полной мере применимо его же четверостишие:
Все, что видим мы, - видимость только одна.
Далеко от поверхности мира до дна.
Полагай несущественным явное в мире,
Ибо тайная сущность вещей - не видна.
(Перев. Г. Плисецкого)
И все же если внимательно приглядеться к стихам Хайяма, то прямо в них можно частично найти разгадку его тайнописи. Например, вот расшифровка символов из рубай LXXV ("камень" и "бокал"):
Я знаю, небосвод, мой добрый опекун:
Смерть - камень, жизнь - стекло, а ты - палач и лгун.
До мерки "семьдесят" наполнится мой кубок,
Ты выхватишь его и ахнешь об валун.
(Перев. И. Голубева)
Много лет назад я подчеркнул в переведенном Германом Плисецким "Рубайяте" несколько слов одного из четверостиший, а рядом нарисовал "ключ к интерпретации" главных символов Хайяма:
Алый лал наливай в пиалу из ковша,
Пиала - это тело, а влага - душа.
Символы у Хайяма не статичны: по отношению к телу душа - "вино", но она сама становится "кубком" для Бога:
Вино - мой Бог и вера, о Кравчий благосклонный,
Моя душа, о Кравчий, сей кубок благовонный.
Вино ты отвергаешь, как беззаконье, ересь,
А я вина и кубка всегда блюду законы.
(Перев. С. Липкина)
Свойства этого "вина" (оно же "сок лоз", "живая вода", "вино познанья" и т. п.) кардинально отличаются от обычного хмельного напитка. Духовное вино не притупляет чувства, а пробуждает духовное восприятие:
Зачем я пью вино? Шататься под луной?
Прохожего пугать бравадою хмельной?..
Я из бесчувствия вытягиваю душу,
Затем и пью всегда, причины нет иной.
(Перев. И. Голубева)
И тем не менее духовное "трезвление" (так этот процесс называется в православной мистике) в конце концов приводит к опьянению Богом:
Чем ближе к смерти я, тем каждый день живей ;
Чем царственнее дух, тем плоть моя скудней...
Все удивительней вино существованья:
Чем отрезвленней я, тем становлюсь хмельней.
(Перев. И. Голубева)
"Дом питейный" ("кабак", "майхана", "трущобы") Хайяма тоже весьма необычен; его описание заставляет подумать о монашеской келье:
В дом питейный ты зря, наугад, не ходи,
Коль с монахами терпишь разлад - не ходи.
Этот путь - путь людей одиноких и гордых, -
В уголок этот ты для услад не ходи!
(Перев. Н. Тенигиной)
Как видим, воспринимать "вино" Хайяма всегда буквально (как спиртосодержащую жидкость) - все равно что дословно перевести известные слова Христа spin/us quidem promptus est, caro autem infirma как "спирт хорош, а мясо протухло". Хайям противопоставляет свое "вино" дурманящим субстанциям:
Говорят: есть гашиш - так тоска не страшна,
С ним ни арфа, ни чаша вина не нужна.
По учению знающих точно известно:
Лучше сотни наркотиков - капля вина!
(Перев. Н. Тенигиной)
"Виночерпий" ("Кравчий", "Саки") у Хайяма тоже явно не простой виноторговец:
О Кравчий, Ты всех луноликих краше,
Твой лик сравню с Джамшидовой чашей.
Когда идешь, у ног Твоих лучится пыль,
Как сонм светил над головою нашей.
(Перев. Д. Седых)
Кравчий, знанья вино - благородный бальзам,
Лишь невежды обходят познания храм.
Без познанья - ничто человек во Вселенной!
Это - цель! Ее свет пусть сопутствует нам!
(Перев. Н. Тенигиной)
"Вино знанья" просветляет душу и дарует ей вселенское видение:
Дайте чашу! Сей мир в вечном мраке живет,
И живая вода от Тебя лишь идет.
Мир и то, что есть в мире, - хвала Мухаммаду, -
Это Ты, кто творит и творимых ведет.
(Перев. Н. Тенигиной)
Здесь мы подходим ко второму (по частоте употребления) после "вина" и тесно с ним связанному слову-символу "Друг". Посвященные Ему стихи (в которых данный термин обычно переводят как "подруга") образуют целый пласт так называемой "любовной лирики" Хайяма.
Друг, Твое вино питает существо мое живое,
Лик Твой нежный мне сияет, словно солнце заревое.
Встань и дай мне на мгновенье замереть у ног Твоих,
Смерть у ног Твоих мне лучше сотни жизней старца Ноя.
(Перев. В. Державина)
Подобные стихи вполне созвучны поэзии индийских бхактов, воспевающих Высшего Возлюбленного. В качестве примера приведем знаменитые строки Кришна-даса, бывшего в XVI в. настоятелем расположенного у холма Говардхан храма Шри Натхаджи:
Я к Стопам припал прекрасным, слезы вырвались наружу,
Разум мой пленен навечно красотою Гиридхара;
Кришна-дас служенью Кришне отдает всю свою Душу,
Ну а тело, если хочет, пусть потреплет здесь сансара.
Примечательно, что первая исполнительница этого песнопения, лишь только закончила его, тут же "отдала Богу душу" (и в бытовом смысле этого выражения); Иогананда сказал бы, что она "вошла в окончательное самадхи, слившись с вездесущим Духом":
Вдруг Любовь, словно кровь, пронизала меня,
Мысль о Друге моем пропитала меня.
Друг мой всем овладел, бренной плотью и сутью -
Живо имя мое, но не стало меня.
(Перев, Н. Теншиной)
На "Друга" Хайяма устремлены мысли и взоры не только мусульман и индусов, но и последователей всех остальных религий:
К христианам, к евреям я в храмы ходил -
Обращен на Тебя взор молящихся был,
Я к язычникам шел, помня встречу с Тобою,
Твой кудрей завиток им для четок служил!
(Перев. Н. Тенигиной)
Обвинять Хайяма в пропаганде разврата не менее нелепо, чем в призыве к пьянству, - божественная Любовь не имеет ничего общего с похотью, они взаимоисключают друг друга:
Страсть не может с глубокой Любовью дружить,
Если сможет, то вместе не долго им быть.
Вздумай курица с соколом рядом подняться,
Даже выше забора - увы - ей не взмыть.
(Перев. Н. Теншиной)
Когда к жизни Любовь меня в мир призвала,
Мне уроки Любви она сразу дала,
Ключ волшебный сковала из сердца частичек
И к сокровищам Духа меня привела.
(Перев. Н. Теншиной)
Если низменной похоти станешь рабом -
Будешь в старости пуст, как покинутый дом.
Оглянись на себя и подумай о том,
Кто ты есть, где ты есть и - куда же потом?
(Перев. Г. Плисецкого)
К сожалению, людям свойственно гораздо чаще оглядываться на других, ища в окружающих поддержки своим заблуждениям. Точно так же, как в девятнадцатом веке на Западе (а у нас в двадцатом - как всегда, с опозданием) Хайяму приписывали "передовое" материалистическое мировоззрение, так сегодня его причисляют к своим и ортодоксальные мусульмане (например, иранский исследователь Фуруги), и суфии.
Идрис-шах в книге "Путь суфиев" называет Омара Хайяма "практическим наставником суфизма" и не упускает возможности высказать свое неудовольствие первому из западных переводчиков "Рубайята" Эдвину Фитцджеральду, который "подобно многим востоковедам-схоластам вообразил, что поскольку Хайям время от времени выдвигает существенно расходящиеся точки зрения, то он должен страдать психической неуравновешенностью. Такое отношение, хотя и характерное для множества представителей академической науки, столь же обоснованно, как мнение человека, считающего, что если кто-то показывает вам нечто, то он непременно должен этому верить; а если он показывает вам несколько вещей, то подлежит отождествлению со всеми ими. Но Фитцджеральд повинен гораздо в большем, чем в слабых мыслительных способностях. То, что он придал своим переводам Хайяма характер антисуфийской пропаганды, не может быть оправдано даже его наиболее рьяными защитниками. Как следствие этого, они норовят обходить молчанием такую поразительную непорядочность".
Действительно, у Хайяма есть (или ему приписываются) явно суфийские стихи, например:
Нищим дервишем ставши - достигнешь высот.
Сердце в кровь изодравши - достигнешь высот.
Прочь, пустые мечты о великих свершеньях!
Лишь с собой совладавши - достигнешь высот.
(Перев. Г. Плисецкого)
Однако как быть с не менее красноречивыми антисуфийскими четверостишиями?
Зовешься суфием, а в сердце мрак? - увы.
В призывах ханжеских большой мастак? - увы.
Лохмотья раздобыл - отшельникам на зависть!
Посмотрит завтра Бог и скажет так: "Увы!"
(Перев. И. Голубева)
Саки! Так хочется свободы сердцу! Но
Как морю из себя излиться не дано,
Не то что суфию: он так наполнен мутью,
Что льются чушь - из уст и мимо рта - вино.
(Перев. И. Голубева)
"Психическая неуравновешенность"? Думается, что дело в другом. Стихи Хайяма - не строгий логически последовательный философский трактат. Многие рубай были произнесены им экспромтом, под влиянием каких-то конкретных обстоятельств. А в душе человека (особенно с богатым внутренним миром) все вовсе не так уж гладко и непротиворечиво:
О чадо четырех стихий, внемли ты вести
Из мира тайного, не знающего лести!
Ты зверь и человек, злой дух и ангел ты;
Все, чем ты кажешься, в тебе таится вместе.
(Перев. О. Румера)
Жизнь многогранна и не поддается линейному описанию. Каждое утверждение несет в себе отрицание, во всяком отрицании содержится скрытое утверждение. Герман Гессе в своем "Кратком жизнеописании" рассказывает: "Будь так или иначе мыслимо, чтобы человек совершенно свободно избирал себе религию, я по сокровеннейшей душевной потребности присоединился бы к одной из консервативных религий - к Конфуцию, или к брахманизму, или к римской церкви. Однако сделал бы я это из потребности в противоположном полюсе, отнюдь не из прирожденного сродства, ибо я не только случайно родился как сын благочестивых протестантов, но и семь протестант по душевному складу и сути (чему нимало не противоречит моя глубокая антипатия к наличным на сегодняшний день протестантским вероисповеданиям).
Ибо истинный протестант обороняется и против собственной церкви, как против всех других, ибо его суть принуждает его стоять больше за становление, нежели за бытие. И в этом смысле, пожалуй, Будда тоже был протестантом". В этом смысле и Омар Хайям тоже был "протестантом", самостоятельным мыслителем и человеком с настолько широким кругозором, что это обезопасило его от порабощенное™ узкими рамками какого-либо учения - даже такого, как суфизм, который сам первоначально возник как протест против ограниченности официального ислама. (Увы, похоже, что определенная степень косности является непременным атрибутом любой организованной религии...)
Дух рабства кроется в кумирне и в Каабе,
Трезвон колоколов - язык смиренья рабий,
И рабства черная печать равно лежит
На четках и кресте, на церкви и михрабе .
(Перев. О. Румера)
Как надоели мне несносные ханжи!
Вина подай, Саки, и, кстати, заложи
Тюрбан мой в кабаке и мой молельный коврик:
Не только на словах я враг всей этой лжи.
(Перев. О. Румера)
Хайяму совершенно не свойственна духовная гордыня, столь заметная в поведении и высказываниях суфиев (по крайней мере, современных):
Хоть власяницу ты почтенную припас,
Дерюгой нищенской едва ль обманешь нас.
Спесивости не скрыть, в обноски обрядясь;
Похоже, для тебя привычнее - атлас.
(Перев. И. Голубева)
Лично мне больше всего импонирует в Хайяме такое бесценное (и не так уж часто встречающееся) качество, как самоирония, умение не смотреть на себя со "звериной серьезностью":
В науке странствуя, порой менял я взгляд,
В утрате цельного пути я виноват.
Такой диковинке любой зевака рад:
У однорукого в сто рукавов халат.
(Перев. И. Голубева)
Просмотров -