«Надоело быть хорошим человеком…»
«Кем бы ты ни был в молодости - оптимистом или пессимистом, наивным или реалистом, радужным или сумрачным, все равно с возрастом становишься брюзгой. И чем дальше, тем все брюзжее и брюзжее. Главное, сам это чувствуешь, но ничего не можешь с этим поделать.
Накопление всеядности приводит к паническому раздражению, а тут и до ненависти - рукой подать.
Я себя ненавижу! Ненавижу необходимость любить окружающих, ненавижу все время делать то, что ненавижу, ненавижу людей, делающих то, что я ненавижу, предметом творческого вожделения.
Ненавижу ненависть к тому, что вообще никакой эмоции не заслуживает.
Я ненавижу злых, скупых и без юмора. Социальная принадлежность, политическая платформа, степень воровства меня совершенно не волнуют. Воруй, но с юмором. Фашист, но дико добрый.
Я думаю, характер человека складывается уже месяцам к трем. Но у меня почему-то не сложился до сих пор, поэтому о себе говорить трудно. Я, например, незлопамятный. Это плохо, потому что благодаря злопамятности можно делать выводы, а так - наступаешь на одни и те же грабли.
Я процентов на 80 соответствую самому себе. Процент этот в течение жизни не менялся. Но последнее время я стал эту цифру формулировать. Чего делать нельзя. Вообще нельзя ничего говорить всерьез вслух. Особенно употреблять слова «кредо» или «гражданская позиция». Любая формула - это смерть.
Я находчив. Мне сказал об этом не самый добрый человек - Андрюша Битов. На очередном юбилее, на котором я нашелся, чего-то вякнул, подошел ко мне Андрей: «Тебе не надоело быть круглосуточно находчивым?»
Сколько украдено у меня профессионалами. Услышанное, увиденное, запомненное у простодушно-застольных словоблудов типа меня сделали многим биографию, а тут по глупости помрешь в безвестности.
Я со всеми на «ты». В этом моя жизненная позиция. На «ты» - значит, приветствую естественность, искренность общения. Это не панибратство, а товарищество. Кроме того, я сегодня старше почти всех. Помню, у нас была хорошая партийная традиция - коммунисты все называли друг друга по отчеству и на «ты». «Григорьич, как ты вчера?» Или: «Ну ты даешь, Леонидыч!» Очевидно, это у меня от времени застоя.
Я умею слушать друзей. У друзей, особенно знаменитых, - постоянные монологи о себе. Друг может позвонить и спросить: «Ну, как ты? А я...» - и дальше идет развернутый монолог о себе. Это очень выгодно, когда есть такой, как я, которому можно что-то рассказывать, не боясь, что тебя перебьют. И потом я - могила. Когда я читаю современную мемуаристику, особенно про то, где я был и в чем участвовал... Если все, что я знаю, взять и написать...
Поздно менять друзей, ориентацию и навыки существования. Смысл существования - в душевном покое и отсутствии невыполненных обязательств. Но обязательства все время нахлестывают. Кажется: вот это сделаешь и это - а дальше покой и тишина. Нет - появляются новые.
Иногда думаешь: ой, пора душой заняться. Пора, пора. А потом забываешь - обошлось, можно повременить.
Верить мне поздно, но веровать... И хотя я воспитывался атеистом, с годами прихожу к выводу, что есть Нечто. Нечто непонятное. Не от инопланетян же оно.
Глупо, когда вчерашнее Политбюро начинает истово креститься.
Любая вера - марксистская, православная или иудейская - с одной стороны, создает какие-то внутренние ограничения, а с другой - дает какую-то целенаправленность развитию организма. Самое главное: молодой особи она дает этакий поджатый хвост. Нельзя жить безбоязненно. Нельзя ничего не бояться с точки зрения космического - там непонятно что. И нельзя не бояться, когда переходишь улицу. А сейчас никто ничего не боится.
Какой красочный религиозный театр, как выпущенный дух из крепко закупоренной бутылки, царит сегодня над безграмотно выхолощенной толпой. Я, получающий совершенно законно приглашения и поздравления от всех религиозных конфессий, постепенно становлюсь религиозным космополитом, что меня, с одной стороны, настораживает, а с другой - успокаивает.
Действительно, сложно быть религиозно цельным, если мама - под родовой одесской фамилией Кобиливкер, папа - Теодор Ширвиндт, сменивший имя на Анатолий, боясь своих немецких корней, а я с рождения до почти половозрелого возраста пребывал в церкви на руках у моей любимой няньки Наташи, которая меня воспитывала. Перед смертью она все-таки на ушко призналась мне, что я тайно крещеный. Так что с полным правом я посещаю костелы, церкви и синагоги. Некоторая напряженка с мечетями, но если посоветоваться с директором нашего театра Мамедом Агаевым...
К старости вообще половые и национальные признаки как-то рассасываются.
Все время ловил себя на мысли, что я совсем перестаю себе нравиться. Что случилось?
Наконец понял: надоело быть хорошим человеком! Немодно, нерентабельно, а подчас просто стыдно!»
Александр Ширвиндт «Склероз, рассеянный по жизни»