Места памяти
Омаха-бич - крупнейшее мемориальное кладбище американских солдат в Европе; главное место памяти о высадке союзников в июне 1944-го; точка, с которой, по местной историографии, США начали единолично спасать Европу.
Спасенная Европа в этом году отмечает 70 лет с D-Day, и все нормандские городки увешаны флажками участников операции, включая немецкий. От этого жеста включения/исключения - понятного, в общем-то, жеста - внутри закипает какая-то детская совсем обида.
Попасть на кладбище можно по сосновым аллеями, а можно - через убранный под землю, чтобы не вторгаться в ландшафт, музейный комплекс. Аранжировка экспозиции безупречная - операция разложена по часам, подана с акцентом через личные истории, масса исторических объектов, включая пробитые каски, фляжки… Прежде, чем выйти наружу, проходишь бетонный коридор, где женский голос бесконечно зачитывает имена павших.
Но впечатляет не эти, в общем-то, отработанные и повсеместные приемы, отточенные до голливудского блеска. Впечатляет, собственно, как организовано само место памяти.
По существу это не мемориальный комплекс, это именно кладбище. Десять тысяч белых крестов на зеленой траве, над высоким берегом. Сосны. Одинокая статуя в окружении колоннады, часовня. Полоска пляжа. И, собственно, все.
Занятно, что Омаха-Бич и Мамаев курган устроены так, что посетитель повторяет маршрут проигравших. Движение с высокого берега к океану, от подножия волжского холма - к вершине противоположно движению тех, кто в конечном счете победил.
Но в остальном Мамаев Курган и Омаха-бич - это две полярные стратегии презентации памяти.
Волгоград - предельная концентрация в одной символической неличностной метафигуре; вертикальная организация пространства; восхождение к вершине сквозь вереницу мифологических фигур служит постепенной эмоциональной возгонке. Переформулированный архитекторами - и самой войной - ландашафт.
Омаха-бич - децентрация и распыленность крестов; почти на каждом - имя; горизонтальная организация пространства; когда идешь по аллее, монотонная ритмика белых силуэтов вгоняет в отрешенность. Нарочито минимальное архитектурное вмешательство в пейзаж. Нисхождение на берег, к дюнам и странно спокойной воде как логический финал посещения. Пожалуй, контраст между безмятежностью природы и знанием «того-что-здесь-было» и образует главный драматический эффект.
Вообще эмоция покоя для Омаха-бич центральная, что, впрочем, для кладбища неудивительно. Даже статуя-памятник павшим десантникам взмывает из морской пены к небу в томном, расслабленном каком-то изгибе. Ни тени героического сверхнапряжения матери-с-мечом, за спиной стоят рядами надгробные прямоугольники.
Тающая расслабленность обсидиановой фигуры десантника выдает, с одной стороны, как мне кажется, некоторую не-принадлежность тех, кто высаживался, к земле, на которой они пали, особое скользящее к ней отношение. Они пали не за землю, но за демократию. С другой, кладбище не решает задачи производства коллективной идентичности, за исключением, быть может, статуса спасителей Старого мира; эта задача - стать братьями - снята по ту сторону Атлантики.
Томный десантник, no more war against brothers, равенство флагов, постисторическое примирение. Облака над ровной водой.
Напротив, сверхконцентрированная фигура на Мамаевом кургане - это в первую очередь персонификация и продолжение самой земли, призвавшей частные судьбы. 50-метровая родительская фигура, через отношение к которой миллионы людей обрели отношения братской идентичности. Олицетворение мобилизационного ресурса такой мощи, что к нему трудно занять дистанцию так, чтобы не быть обвиненным в дезертирстве.
(
Comments |Comment on this)