Вторая часть марлезонского балета...
К нам в четверг опять пообещала прийти комиссия (да-да, все по поводу истории с газом, которая началась еще в последних числах сетября и так до сих пор не закончилась, хотя писала я об этом всего лишь 2 раза - здесь и здесь).
Меня уже заранее трясет, потому что видеть "милые", "добродушные" и "открытые" "лица" этой "комиссии" сил моральных уже не осталось (в том числе после их последнего "доброго совета" - а вы переезжайте из этих квартир, раз не нравится!).
А разговаривать с ними просто невозможно. Поэтому чтобы отвлечься я полезла по жж и наткнулась на рассказ Тэффи, который очень точно описывает поведение наших местных мастеров-ремонтников (нашла я его, конечно же, у Мышки; я и раньше читала этот рассказ, даже хотела выложить у себя, но руки не доходили; вот теперь зато дошли да и очень уж "в тему" пришлось)
Тэффи
Маляр
Тебе, пришедшему ко мне на рассвете дня,
Тебе, озарившему мое тусклое время,
Тебе, рыжему маляру с коричневой бородавкой,
Посвящаю я, благодарная, эти строки.
* * *
Он пришел действительно рано, часов в девять утра.
Вид у него был деловой, озабоченный. Говорил он веско, слегка прищуривал глаза и проникал взглядом до самого дна души собеседника. Губы его большого редкозубого рта слегка кривились презрительной улыбкой существа высшего.
- Аксинья говорила - нужно вам двери покрасить. Эти, что ли? - спросил он меня.
- Да, голубчик. Вот здесь, в передней, шесть дверей. Нужно их выкрасить красной краской в цвет обоев. Понимаете?
Он презрительно усмехнулся.
- Я вас очень понимаю.
И, прищурив глаз, посмотрел на дно моей души.
Я слегка смутилась.
Никто не любит, когда его очень понимают.
- Так вот, не можете ли вы сейчас приняться за дело?
- Сейчас?
Он усмехнулся и отвернул лицо, чтобы не обидеть меня явной насмешкой.
- Нет, барыня. Сейчас нельзя.
- Отчего же?
Ему, видимо, неприятно было объяснять тонкости своего ремесла перед существом, вряд ли способным понять его. И, вздохнув, он сказал:
- Теперича десятый час. А в двенадцать я пойду обедать. А там, то да се, смотришь, и шесть часов, а в шесть я должен шабашить. Приду завтра, в семь, тогда и управлюсь.
- А вы хорошо краску подберете?
- Да уж будьте спокойны. Потрафим.
На другое утро, проснувшись, услышала я тихое пение:
«Последний нонешний дене-очек!».
Оделась, вышла в переднюю.
Маляр мазал дверь бледно-розовой краской.
- Это что же, голубчик, верно, грунт?
Он презрительно усмехнулся.
- Нет, это не грунт, а окраска. Это уж так и останется.
- Да зачем же? Ведь я просила красную, под цвет обоев.
- Вот эту самую краску вы и хотели.
Я на минутку закрыла глаза и обдумала свое положение. Оно было довольно скверное.
Неужели я вчера сошла с ума и заказала розовые двери?
- Голубчик, - робко сказала я. - Насколько мне помнится, я просила красные, а не розовые.
- Энто и есть красные, только от белил оне кажутся светлее. А без белил, так оне совсем красные были бы.
- Так зачем же вы белила кладете?
Он смерил меня с ног до головы и обратно. Усмехнулся и сказал:
- Нам без белил нельзя.
- Отчего?
- Да оттого, что мы без белил не можем.
- Да что же: краска не пристанет или что?
- Да нет! Какое там не пристанет. Где же это слыхано, чтобы масляная краска да не пристала. Очень даже вполне пристанет.
- Так красьте без белил.
- Нет, этого мы не можем!
- Да что вы, присягу, что ли, принимали без белил не красить?
Он горько задумался, тряхнул головой и сказал:
- Ну, хорошо. Я покрашу без белил. А как вам не пондравится, тогда что?
- Не бойтесь, понравится.
Он тоскливо поднял брови и вдруг, взглянув мне прямо на дно души, сказал едко:
- Сурику вам хочется, вот чего!
- Что? Чего? - испугалась я.
- Сурику! Я еще вчерась понял. Только сурику вы никак не можете.
- Почему? Что? Почему же я не могу сурику?
- Не можете вы. Тут бакан нужен.
- Так берите бакан.
- А мне за бакан от хозяина буча будет. Бакан восемь гривен фунт.
- Вот вам восемь гривен, только купите краску в цвет.
Он вздохнул, взял деньги и ушел.
Вернулся он только в половине шестого, чтобы сообщить мне, что теперь он «должен шабашить», и ушел.
«Последний нонешний дене-очек» разбудил меня утром.
Маляр мазал дверь тусклой светло-коричневой краской и посмотрел на меня с упреком.
- Это что же… грунт? - с робкой надеждой спросила я.
- Нет-с, барыня, это уж не грунт. Это та самая краска, которую вы хотели!
- Так отчего же она такая белая?
- Белая-то? А белая она известно отчего - от белил.
- Да зачем же вы опять белил намешали? Красили бы без белил.
- Без бели-ил? - печально удивился он. - Нет, барыня, без белил мы не можем.
- Да почему же?
- А как вам не пондравится, тогда что?
- Послушайте, - сказала я, стараясь быть спокойной. - Ведь я вас что просила? Я просила выкрасить двери красной краской. А вы что делаете? Вы красите их светло-коричневой. Поняли?
- Как не понять. Очень даже понимаю. Слава Богу, не первый год малярией занимаюсь! Краска эта самая настоящая, которую вы хотели. Только как вам нужно шесть дверей, так я на шесть дверей белил и намешал.
- Голубчик! Да ведь она коричневая. А мне нужно красную, вот такую, как обои. Поняли?
- Я все понял. Я давно понял. Сурику вам хочется, вот что!
- Ну, так и давайте сурику.
Он потупился и замолчал. - В чем же дело? Я не понимаю. Если он дорого стоит, я приплачу. - Нет, какое там дорого. Гривенник фунт. Уж коли это вам дорого, так уж я и не знаю. Он выразил всем лицом, не исключая и бородавки, презрение к моей жадности. Но я не дала ему долго торжествовать - Вот вам деньги. Купите сурику. Он вздохнул, взял деньги. - Только сурик надо будет завтра начинать. Потому теперь скоро обед, а там, то да се, и шесть часов. А в шесть часов я должон шабашить. - Ну, Бог с вами. Приходите завтра. «Последний нонешний дене-очек»… Он мазал дверь тускло-желтой мазью и торжествовал. - Я же говорил, что не пондравится. - Отчего же она такая светлая? - спросила я, и смутная догадка сжала мое сердце. - Светлая? Он удивлялся моей бестолковости. - Светлая? Да от белил же! Я села прямо на ведро с краской и долго молчала. Молчал и он. Какой-то мыслитель сказал, что есть особая красота в молчании очень близких людей. «Он» очнулся первый. - Можно кобальту к ей подбавить. - Кобальту? - чуть слышно переспросила я и сама не узнала своего голоса. - Ну, да. Кобальту. Синего. - Синего? Зачем же синего? - А грязнее будет. Я встала и молча вышла. А он пошел шабашить. На следующее утро я встала рано, раньше, чем он пришел. Пошла в переднюю и стала ждать. Было около шести утра. Меня слегка знобило, щеки горели и руки тряслись. Кажется, охотники на тетеревином току испытывают нечто подобное. Наконец он пришел. Он шел, деловито сдвинув рыжие брови. Он нес большое ведро белил. - Стой! - крикнула я. - Это что? - А белила. - Ставьте тут за дверь. Давайте краску сюда. Это сурик? - Сурик. - Это бакан? - Бакан. - Мешайте вместе. Он взглянул на меня, как смотрят на забравшего власть идиота: «куражься, мол, до поры, до времени». Нехотя поболтал кистью. - Видите этот цвет? - спросила я. - Вижу. Ну? - Ну, вот этим цветом вы мне и выкрасите все шесть дверей. - Ладно, - усмехнулся он. - А как вам не пондравится, тогда что с вами заведем? А? - Красьте двери этим цветом, слышите? - твердо сказала я и вся задрожала. - Это я вам заказываю. Поняли? - Ладно, - презрительно скривился он и вдруг деловито направился к ведру с белилами. - Куда-а! - закричала я не своим голосом. Он даже руками развел от удивления. - Да за белилами же!
* * *
С тех пор прошла неделя. Двери выкрасил другой маляр, выкрасил в настоящий цвет, но это не радует меня.
Я отравлена.
Я целые дни сижу одна и мысленно беседую с ним, с рыжим, бородавчатым.
- Голубчик, - говорю я, - почему же вы не можете без белил?
Он молчит, и жуткая мистическая тайна окутывает это молчание.
Ему, - о, слабое утешение! - ему, неизъяснимому, озарившему странной загадкой мое тусклое время, непонятно зачем пришедшему, неведомо куда ушедшему, рыжему маляру с коричневой бородавкой, посвящаю я эти строки.
И как перед тайной, равной тайне смерти, склоняюсь и благоговейно шепчу:
- Я ни-че-го не по-ни-маю!
Меня уже заранее трясет, потому что видеть "милые", "добродушные" и "открытые" "лица" этой "комиссии" сил моральных уже не осталось (в том числе после их последнего "доброго совета" - а вы переезжайте из этих квартир, раз не нравится!).
А разговаривать с ними просто невозможно. Поэтому чтобы отвлечься я полезла по жж и наткнулась на рассказ Тэффи, который очень точно описывает поведение наших местных мастеров-ремонтников (нашла я его, конечно же, у Мышки; я и раньше читала этот рассказ, даже хотела выложить у себя, но руки не доходили; вот теперь зато дошли да и очень уж "в тему" пришлось)
Тэффи
Маляр
Тебе, пришедшему ко мне на рассвете дня,
Тебе, озарившему мое тусклое время,
Тебе, рыжему маляру с коричневой бородавкой,
Посвящаю я, благодарная, эти строки.
* * *
Он пришел действительно рано, часов в девять утра.
Вид у него был деловой, озабоченный. Говорил он веско, слегка прищуривал глаза и проникал взглядом до самого дна души собеседника. Губы его большого редкозубого рта слегка кривились презрительной улыбкой существа высшего.
- Аксинья говорила - нужно вам двери покрасить. Эти, что ли? - спросил он меня.
- Да, голубчик. Вот здесь, в передней, шесть дверей. Нужно их выкрасить красной краской в цвет обоев. Понимаете?
Он презрительно усмехнулся.
- Я вас очень понимаю.
И, прищурив глаз, посмотрел на дно моей души.
Я слегка смутилась.
Никто не любит, когда его очень понимают.
- Так вот, не можете ли вы сейчас приняться за дело?
- Сейчас?
Он усмехнулся и отвернул лицо, чтобы не обидеть меня явной насмешкой.
- Нет, барыня. Сейчас нельзя.
- Отчего же?
Ему, видимо, неприятно было объяснять тонкости своего ремесла перед существом, вряд ли способным понять его. И, вздохнув, он сказал:
- Теперича десятый час. А в двенадцать я пойду обедать. А там, то да се, смотришь, и шесть часов, а в шесть я должен шабашить. Приду завтра, в семь, тогда и управлюсь.
- А вы хорошо краску подберете?
- Да уж будьте спокойны. Потрафим.
На другое утро, проснувшись, услышала я тихое пение:
«Последний нонешний дене-очек!».
Оделась, вышла в переднюю.
Маляр мазал дверь бледно-розовой краской.
- Это что же, голубчик, верно, грунт?
Он презрительно усмехнулся.
- Нет, это не грунт, а окраска. Это уж так и останется.
- Да зачем же? Ведь я просила красную, под цвет обоев.
- Вот эту самую краску вы и хотели.
Я на минутку закрыла глаза и обдумала свое положение. Оно было довольно скверное.
Неужели я вчера сошла с ума и заказала розовые двери?
- Голубчик, - робко сказала я. - Насколько мне помнится, я просила красные, а не розовые.
- Энто и есть красные, только от белил оне кажутся светлее. А без белил, так оне совсем красные были бы.
- Так зачем же вы белила кладете?
Он смерил меня с ног до головы и обратно. Усмехнулся и сказал:
- Нам без белил нельзя.
- Отчего?
- Да оттого, что мы без белил не можем.
- Да что же: краска не пристанет или что?
- Да нет! Какое там не пристанет. Где же это слыхано, чтобы масляная краска да не пристала. Очень даже вполне пристанет.
- Так красьте без белил.
- Нет, этого мы не можем!
- Да что вы, присягу, что ли, принимали без белил не красить?
Он горько задумался, тряхнул головой и сказал:
- Ну, хорошо. Я покрашу без белил. А как вам не пондравится, тогда что?
- Не бойтесь, понравится.
Он тоскливо поднял брови и вдруг, взглянув мне прямо на дно души, сказал едко:
- Сурику вам хочется, вот чего!
- Что? Чего? - испугалась я.
- Сурику! Я еще вчерась понял. Только сурику вы никак не можете.
- Почему? Что? Почему же я не могу сурику?
- Не можете вы. Тут бакан нужен.
- Так берите бакан.
- А мне за бакан от хозяина буча будет. Бакан восемь гривен фунт.
- Вот вам восемь гривен, только купите краску в цвет.
Он вздохнул, взял деньги и ушел.
Вернулся он только в половине шестого, чтобы сообщить мне, что теперь он «должен шабашить», и ушел.
«Последний нонешний дене-очек» разбудил меня утром.
Маляр мазал дверь тусклой светло-коричневой краской и посмотрел на меня с упреком.
- Это что же… грунт? - с робкой надеждой спросила я.
- Нет-с, барыня, это уж не грунт. Это та самая краска, которую вы хотели!
- Так отчего же она такая белая?
- Белая-то? А белая она известно отчего - от белил.
- Да зачем же вы опять белил намешали? Красили бы без белил.
- Без бели-ил? - печально удивился он. - Нет, барыня, без белил мы не можем.
- Да почему же?
- А как вам не пондравится, тогда что?
- Послушайте, - сказала я, стараясь быть спокойной. - Ведь я вас что просила? Я просила выкрасить двери красной краской. А вы что делаете? Вы красите их светло-коричневой. Поняли?
- Как не понять. Очень даже понимаю. Слава Богу, не первый год малярией занимаюсь! Краска эта самая настоящая, которую вы хотели. Только как вам нужно шесть дверей, так я на шесть дверей белил и намешал.
- Голубчик! Да ведь она коричневая. А мне нужно красную, вот такую, как обои. Поняли?
- Я все понял. Я давно понял. Сурику вам хочется, вот что!
- Ну, так и давайте сурику.
Он потупился и замолчал. - В чем же дело? Я не понимаю. Если он дорого стоит, я приплачу. - Нет, какое там дорого. Гривенник фунт. Уж коли это вам дорого, так уж я и не знаю. Он выразил всем лицом, не исключая и бородавки, презрение к моей жадности. Но я не дала ему долго торжествовать - Вот вам деньги. Купите сурику. Он вздохнул, взял деньги. - Только сурик надо будет завтра начинать. Потому теперь скоро обед, а там, то да се, и шесть часов. А в шесть часов я должон шабашить. - Ну, Бог с вами. Приходите завтра. «Последний нонешний дене-очек»… Он мазал дверь тускло-желтой мазью и торжествовал. - Я же говорил, что не пондравится. - Отчего же она такая светлая? - спросила я, и смутная догадка сжала мое сердце. - Светлая? Он удивлялся моей бестолковости. - Светлая? Да от белил же! Я села прямо на ведро с краской и долго молчала. Молчал и он. Какой-то мыслитель сказал, что есть особая красота в молчании очень близких людей. «Он» очнулся первый. - Можно кобальту к ей подбавить. - Кобальту? - чуть слышно переспросила я и сама не узнала своего голоса. - Ну, да. Кобальту. Синего. - Синего? Зачем же синего? - А грязнее будет. Я встала и молча вышла. А он пошел шабашить. На следующее утро я встала рано, раньше, чем он пришел. Пошла в переднюю и стала ждать. Было около шести утра. Меня слегка знобило, щеки горели и руки тряслись. Кажется, охотники на тетеревином току испытывают нечто подобное. Наконец он пришел. Он шел, деловито сдвинув рыжие брови. Он нес большое ведро белил. - Стой! - крикнула я. - Это что? - А белила. - Ставьте тут за дверь. Давайте краску сюда. Это сурик? - Сурик. - Это бакан? - Бакан. - Мешайте вместе. Он взглянул на меня, как смотрят на забравшего власть идиота: «куражься, мол, до поры, до времени». Нехотя поболтал кистью. - Видите этот цвет? - спросила я. - Вижу. Ну? - Ну, вот этим цветом вы мне и выкрасите все шесть дверей. - Ладно, - усмехнулся он. - А как вам не пондравится, тогда что с вами заведем? А? - Красьте двери этим цветом, слышите? - твердо сказала я и вся задрожала. - Это я вам заказываю. Поняли? - Ладно, - презрительно скривился он и вдруг деловито направился к ведру с белилами. - Куда-а! - закричала я не своим голосом. Он даже руками развел от удивления. - Да за белилами же!
* * *
С тех пор прошла неделя. Двери выкрасил другой маляр, выкрасил в настоящий цвет, но это не радует меня.
Я отравлена.
Я целые дни сижу одна и мысленно беседую с ним, с рыжим, бородавчатым.
- Голубчик, - говорю я, - почему же вы не можете без белил?
Он молчит, и жуткая мистическая тайна окутывает это молчание.
Ему, - о, слабое утешение! - ему, неизъяснимому, озарившему странной загадкой мое тусклое время, непонятно зачем пришедшему, неведомо куда ушедшему, рыжему маляру с коричневой бородавкой, посвящаю я эти строки.
И как перед тайной, равной тайне смерти, склоняюсь и благоговейно шепчу:
- Я ни-че-го не по-ни-маю!