Моя Айседора, или Второе плавание
Кому суждено быть повешенным, тот не утонет.
Она высовывается на улицу и кричит:
«Сергей Есенин - сволочь! Сергей Есенин - дикарь!
Сергей Есенин - противный мужик! Сергей Есенин - черт!
Сергей Есенин - ангел! Мой ангел!.. Ангел!.. Ангел!..»
- С ума сошла! Разбудишь весь город!
из книги "Айседора Дункан: роман одной жизни"
Я не играла год.
Но увидев - еще зимой! - анонс "Титаника", поняла, что готова вернуться. И не бояться ярлыка "танцетолчок", а нести этот титул с гордостью, сыграв сам символ современного Танца - Айседору Дункан. А потому что "хватит бояться своих желаний" и "кто, если не я")
Второй причиной был незакрытый со времен "Королевы Атлантики" гештальт "увидеть Париж и умереть" - "плыть на Титанике и утонуть". Результат получился, разумеется, усредненным - "плыть на Титанике и умереть', но это уже прогресс.
Настоятельно упросив мастеров "Топите, Киса, топите", я задумалась о компании в плавание. Мне хотелось такого вудди-алленовского синтеза аля "Полночь в Париже" - собрать на борту творческую элиту 10-20х годов (и потопить всех к чертям, да). Всех этих фицджеральдов, хемингуэев, роденов, Дягилева со всей труппой, Нижинского, Карсавину... Сузив масштаб поисков, остановилась на единственно важном для Айседоры человеке.
Встал вопрос, где бы найти кудрявого блондина.
Илья согласился тут же. И не было человека, наиболее подходящего под этот образ.
[+]
.
Так в одном дуэте воплотились две роли мечты.
В период подготовки вокруг меня, внутри меня выстраивался образ Айседоры.
Я читала ее биографию, то скептически смеясь, то поражаясь, то восхищаясь силой характера. Это была удивительная женщина, отличавшаяся необычайным бытовым легкомыслием, но при это глубочайшим пониманием искусства. Она была истинное дитя своей эпохи, родившись именно тогда, когда мир был готов принять ее Революцию - ни в какое другое время ее танцы не были бы восприняты так остро и так жадно; она была ответом на творческие поиски многих, в корне поменяв общее представление о танце и роли Женщины в нем.
Это была женщина-порыв, принимавшая решения по наитию, импульсивно (совершенно невероятная, скажем, идея построить Храм Танца в Греции, вложив в постройку все сбережения; через 3 месяца наигралась и бросила; фундамент простоял 50 лет, но таки был достроен в 80х). Уехать в глушь посреди турне, купить гоночный автомобиль, организовать танцевальную школу для сирот, растранжирить все до гроша - все решения принимались молниеносно, без доли сомнения.
И любила она так же - отдаваясь процессу полностью, без остатка, обожая своих гениальных безумцев, не видя возможности любить иначе чем с надломом и на износ. Она выбирала только таких - страстных, горячих, неистовых, тех кто ломал ее; истончалась, сгорала, несколько месяцев восстанавливалась в объятьях какого-нибудь не блещущего умом простака, и дальше снова ныряла в болезненные отношения с очередным обладателем горящего взора и скверного характера.
Когда я рассказывала Илье про роман Айдедоры и Сергея, мы приняли решение, что не хотим играть в ТУ, реальную жизнь. В те скандалы, ругань, попойки, в безудержные непристойные кутежи, в буйство скатывающегося в безумие Есенина, в отчаяние стареющей женщины, цепляющейся за "последнюю любовь". Все это будет... позже, десять лет спустя, в далеких двадцатых. Мы же выбрали иное - рассвет чувств, чистую радость первой встречи, творческое единение и какую-то невероятную, иномирную нежность. "Золотая голова..." - шептала Айседора, лаская светлые локоны. "Эй, хмырь, пшел вон от моей жены!" - грубовато бурчал Серьежа.
У настоящих Айседоры и Сергея не было десяти лет... Мы почему-то запомнили так - "Айседора Дункан была женой Сергея Есенина", словно бы в этом и было ее единственное предназначение, ее суть. На деле их брак продержался менее трех лет, из которых счастливыми были... дни? Дни, когда они понимали друг друга (оба не знали языка), не терзали взаимными претензиями, дни, когда он не пил и не бил ее, дни, когда она не изводила его излишней опекой. Дни, когда златоволосый ангел побеждал черного человека...
У нас не было и десяти часов... И пусть чаще всего Айседора видела спину Есенина, беспечно шныряющего по всему "Титанику", он всегда возвращался. Возвращался с новостями и сплетнями, с новыми знакомствами, с простоватой заботой ("Ты опять босая?! Ноги застудишь!"), с новыми строками в потрепанном блокноте ("О, а я тут новый стих задумал - "Пускай ты выпита другим..." Выпита... Пойду-ка выпью!")
А я тем временем успевала всласть наговориться со всем первым классом. А главное - ввернуть в диалог те темы, которые меня поразили при прочтении автобиографии Дункан. На корабле, полном страдающих от безответной любви и мужского коварства дам, много пережившая, а ныне влюбленная Айседора откровенно говорила женской свободе и праве выбора. "Человек по природе своей подвержен болезням и страданиям, так почему же мы отказываем друг другу в ласке и утешении, способных уменьшить эту боль? И вообще, милая, - как будете рожать, требуйте морфия! И побольше!" (первые роды Айседоры прошли в какой-то сельской глуши, почти без медицинской помощи, и ужасно болезненно; после она придерживалась мнения, что во искупление родовых мук женщина может позволить себе любые интимные удовольствия).
Возвращается Сергей, и они танцуют, и их союз служит наилучшим доказательством ее слов.
Экспериментальный пластический театр. Номер на стихи Есенина.
Шторм. Гаснет свет, по стенам мерцают тревожные желтые блики. Где-то за бортом бушует море. Айседора, начинавшая танцевать на калифорнийском побережье под ритм волн, танцует, полностью отдаваясь неистовой, рвущей душу эмоции. Не окончив танца, бросается к Есенину, обнимет, шепчет:
- Как страшно, Серьежа... Я видела, как тонут мои дети...
...19 апреля 1913 года в Сену скатился автомобиль, везший детей Айседоры Дункан, Дирдре и Патрика. Оба погибли...
Ситуация накаляется, Сергей становится все более обеспокоенным, в его руке чаще видится нож, а не фляжка. Он оберегает меня, настаивая лишь на том, чтобы я не покидала зала первого класса.
В парадный зал врываются ирландские террористы, угрожают взрывом.
Сергей крепче перехватывает нож...
- Серьежа, нет!...
Ирландец грузно сползает по стене, оставляя за собой багровый след.
- В рубку, живо!
Сергей заталкивает меня в капитанскую рубку. Кто-то стреляет - со звоном рассыпается панорамное окно, помощник капитана падает нам под ноги. Безопасным остается только узкий, в полметра, простенок возле двери.
Где-то внизу, размахивая револьверами, террористы сгоняют пассажиров к стене, слышен женский плач. Прям под нами - грузный ирландец с бычьей жилистой шеей, мышцы бугрятся под красной рубахой...
Сергей сжимает нож и прыгает...
Кажется, в него стреляли. Она не слышит выстрела - а слышит только общий вздох и чей-то чужой надрывный крик. И видит, как золотая голова становится алой.
Ее собственный крик захлебывается в крови, когда горло ей рассекает ирландский нож.
-
И пусть не было красного шарфа, спортивного автомобиля и веревки в гостинице "Англетер"! Зато и не было выгорания, бесконечной усталости и отупляющего равнодушия на весть "Есенин умер". Так, на пике эмоций, на острие эмоций ушли "неистовый russkiy" и "божественная босоножка".
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.
До свиданья, друг мой, без руки, без слова,
Не грусти и не печаль бровей,-
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.
-
Спасибо мастерам, а особенно Фенрису, за возможность окунуться пусть не в Атлантический океан, но в достоверную атмосферу и увлекательную историю. Спасибо за возможность быть ею.
Спасибо всем игрокам за душевность и живую игру.
Спасибо Илье, что был им.