Невероятные приключения Л. и В на краю света: глава 16.
Глава 16, в которой Карлуш клеится, преследуя шкурные цели.
начало
Эпиграф: 7 мечей, таро Божественное Наследие Чиро Марчетти: изворотливость, обман, нечестная тактика
Карлуш Круш стоял в плотной пробке на Кампо Гранде, артерии, соединяющей центр столицы с пригородом Одивелаш, обязанным своим названием легенде: король Дон Диниш, по приказу которого в конце 13 века в той местности был воздвигнут женский монастырь ордена цистерцианцев, регулярно навещал по ночам монашек в сопровождении своих вассалов, освещавших ему дорогу факелами.
Обычно в определенном месте вассалы, не доезжая до монастыря, оставляли его, подбадривая короля напутствием: “Ide, ve-las!” - “Едь, навести их!”, и дальше король продолжал свой путь к монашкам инкогнито в темноте и в одиночестве. Тот район, где оставались вассалы с факелами, и по сей день называется Лумиар - “освещенный”. Любвеобильный монарх настолько трепетно относился то ли к возведенному им монастырю, то ли к его обитательницам, что даже велел похоронить его именно в нем, а не в столице; что и было исполнено по его кончине в 1325 году.
Не только похождения Дона Диниша скандально прославили монастырь. О короле Доне Жуау V, чье правление пришлось на 18-19 век, к примеру, говорят: "Дон Жуау был настолько религиозен, что все его любовницы были монашками."
Сменялись времена и эпохи, а здание монастыря (позже то, что от него уцелело после Великого лиссабонского землетрясения 1755 года) по-прежнему находилось в распоряжении дам, - после упразднения монастырей там размещался женский колледж для дочерей военных (монастырь вплоть до 2015 года находился в ведении Министерства обороны), затем Женский институт Одивелаша, чьи воспитанницы в Лиссабоне известны как “менинаш де Одивелаш” - “одивелашские девочки”...
Карлуш терпеть не мог ездить по Лиссабону в вечернее время, когда португальцы дружно, как по отмашке, покидали свои офисы, садились в автомобили и нервно зависали по полчаса в заторах на главных городских артериях, торопясь к своим женам, детям и к ждущему их дома ужину.
Мысли полковника все время возвращались к пренеприятнейшей беседе с загадочным Агеллосом. Его металлический голос, не переставая, болезненно свербил мозг: “Литовца не нужно устранять. Сейчас нам необходимо, чтобы Вы повернули его работу в нужном нам направлении - этот инженер имеет потенциал, чтобы при соответствующей негласной поддержке и надзоре продвинуть сложную техническую задачу, над которой так давно бьются наши ученые.”
“Каррасаш-па! Семь пятниц на неделе! То им избавься от литовца, то не устраняй, а поверни его работу в каком-то “нужном направлении”... Что за направление такое? Как повернуть? Совсем начальство с ума посходило. Как они себе это представляют? Как я его теперь из Литвы доставать буду, спрашивается?!” - раздражение Карлуша подогревалось общей нервозностью на дороге, и он с чувством обругал в окошко и даже показал средний палец наглецу на синем “форде”, попытавшемуся объехать пробку по обочине, чуть не помяв его крыло.
Хотя на домашний ужин Карлуша никто не ждал, кроме верной домработницы Консейсау, привыкший к своему холостятскому образу жизни полковник не испытывал по этому поводу горечи. Впрочем, тоскующее фаду, передаваемое по радиостанции “Амалия”, которую он неизменно слушал в машине, в этот душный летний вечер навевало грусть…
Чтобы отвлечься от невеселых дум, Карлуш прибавил громкости. “Ò gente da minha terra! Agora que eu percebi - esta tristeza que trago, foi de vós que recebi…”, “О, земляки мои! Я наконец поняла, - тоску, что всегда живет во мне, от вас я переняла…” - проникновенно взывала из динамика к его душе Мариза… Он был на том эпохальном концерте под звездным лиссабонским небом несколько лет назад, когда она пела это фаду, и настолько расчувствовалась, что не в силах была продолжить куплет, - по ее щекам текли слезы, а грудь ее вздымалась от подавляемых рыданий. Так она и стояла под ярким светом софитов перед десятками тысяч зачарованных ее пронзительным плачем поклонников, в строгом, в пол, платье фадистки, в огромных золотых серьгах, покрытая черной национальной шалью, - стояла и молча плакала под хрустальные звуки португальской гитары...
У Карлуша у самого, положа руку на сердце, при звуках этой песни наворачивались слезы и по коже бежали мурашки. В этом фаду Мариза оплакивала свою землю и свой народ. Карлуш всегда недоумевал - что же оплакивает эта песня? Португалия никогда не участвовала в таких масштабных войнах, как, скажем, Вторая Мировая, унесшая жизни десятков миллионов советских людей, немецев и евреев. Солнце этой страны неизменно заливает щедрые виноградники и океанское побережье… Живи да радуйся, одним словом. “Почему Мариза плачет? Почему наше фаду такое печальное? Что, или кого наш народ может оплакивать? Жертв Великого землетрясения 1755 года, стершего с лица земли весь город? Ну, разве только еще жертв инквизиции… Те времена, пожалуй, действительно можно назвать эпохой геноцида.” - раздумывал Карлуш, разглядывая коллег по несчастью в соседних автомобилях, также, как и он, томящихся в пробке.
Его внимание привлек серый фольксваген справа. Внутри сидела темноволосая женщина, и, кажется, что-то пела. Карлуш пригляделся. Хотя из закрытых стекол автомобиля не доносилось ни звука, по движению ее губ он понял, что вторят они словам несущейся из его динамиков песни Маризы.
“Надо же!” - удивился полковник, - “столько радиостанций на португальском радио, а сеньора слушает ту же, что и я…”
В нем шевельнулась симпатия к даме, не в пример современным португальцам, разделявшей его любовь к национальной музыке. Он получше вгляделся в окно. Женщина тронулась с места, выиграв у затора еще пару десятков сантиметров, и, вслед за Маризой беззвучно для Карлуша шевельнув губами: “E pareceria ternura, Se eu me deixasse embalar, Era maior a amargura, Menos triste o meu cantar” (“это можно было бы спутать с нежностью.. если бы я позволила себе утешиться и забыться, и моя песня перестала бы быть такой грустной, еще горше бы все оказалось”), женщина темпераментно вскинула голову, как будто сама была фадисткой на сцене, сняла темные очки и, заглянув в зеркальце заднего вида, поправила белой салфеткой макияж, которому, видимо, угрожали набежавшие слезы.
Убирая салфетку в “бардачок”, она посмотрела в сторону Карлуша. Их глаза нечаянно встретились.
Карлуш оторопел. Он узнал в любительнице фаду Лику. Вот уж кого он не ожидал обнаружить буквально в 10 метрах от себя.
Узнав Карлуша, женщина немного растерялась, вскоре справилась с замешательством, надела темные очки, отвернулась и с независимым видом уставилась на дорогу, постукивая пальцами по рулю.
Полковник тоже деликатно отвернулся, памятуя ее неприязнь после их последнего разговора по телефону. И тут гениальная мысль осенила его. Эта неожиданная встреча - подсказка, как выполнить данное ему Агеллосом поручение. Теперь он знал ответы на все свои вопросы, которые не давали ему покоя еще минуту назад. Он теперь знал, как быть с Валдасом.
Его полоса шевельнулась, он тоже продвинулся на несколько десятков сантиметров, поравнявшись с Ликой. Опустив стекло, он посигналил, и, изобразив самую любезную мину, на которую только был способен, жестами попросил Лику открыть окно. Лика, замявшись, выполнила просьбу, и выжидательно смотрела ему в лицо поверх темных очков.
Пока они обменивались “комплиментами”, пробка впереди Ликиной полосы продвинулась, и сзади ей стали сигналить раздраженные водители.
Лика нажала на газ и сразу оказалась на корпус впереди автомобиля Карлуша. Круш досадливо смотрел на красные стоп-сигналы ее машины. Впрочем, через несколько минут его полоса вновь оказалась вровень с ней:
В очередной раз поравнявшись с ней, Карлуш опять заглянул в ее окно:
Лика опять опередила его авто. Когда они в очередной раз поравнялись, Карлуш спросил:
После еще одной разминки, Карлуш вновь заглянул к ней с вопросом:
Лика назвала этот ресторан в надежде отделаться от Карлуша, - это одно из самых старинных, элитарных, утонченных и дорогих заведений в столице, попасть в которое совсем не просто. Столики нужно заказывать заблаговременно, так что, как полагала Лика, сегодня просочиться туда Карлушу точно не светило.
Приготовившись торжествовать его поражение, Лика с милой улыбкой посмотрела на полковника.
К Ликиному счастью, продвинувшаяся в очередной раз вперед полоса помогла ей скрыть досаду на лице. Она была абсолютно уверена, что Карлуш спасует перед поставленным, как ей казалось, невыполнимым, условием. Впрочем, с разочарованием дама справилась довольно быстро, - на смену ему пришла даже некая легкая эйфория, - ведь сегодня она побывает в легендарном заведении, в котором обедывала сама Мариза, за которой в “Тавареш” закреплен отдельный столик. Не только Мариза, - Жан-Поль Готье, Мадонна, Эрнест Хемингуэй, и даже президент США Эйзенхауэр неоднократно посещали этот знаменитый лиссабонский храм гастрономии. Место, в которое она наконец попадет, с лихвой компенсирует антипатию к личности, ее туда пригласившей...
В том, что Карлушем двигает вовсе не приступ совестливости, а какой-то не известный ей пока шкурный интерес, Лика не сомневалась. “Что ж, бортанем и этого, делов-то. Где наша ни пропадала. Что бы он там ни пытался из меня выжать, включу дурочку, и еще будет не знать, как от меня отделаться!” - строила коварные планы женщина, резко сигналя очередному наглецу, пытающемуся встроиться в ряд перед ней.
“Включать дурочку” с правоохранительными органами она научилась еще в юности, работая переводчиком для областной администрации Екатеринбурга. Во время приезда в администрацию делегации ЕС, где молодая, но перспективная переводчица работала на переговорах, ей домой позвонил незнакомый мужчина и бархатным голосом пригласил на деловую встречу, ссылаясь на предложение по работе. На встрече выяснилась суть предложения: “Лика, хотите поехать работать в Америку?” Лика, конечно, хотела. Условие командировки было неожиданным: Лика должна была докладывать своим кураторам, двоим молодым красавцам с военной выправкой, представившемся ей Сан Санычем и Дмитрий Дмитричем, о содержании кулуарных разговоров, суарэ и афтер-пати, а также о том, что рассказывает работающая вместе с ней на переговорах коллега по кафедре в университете, переводчица с французского Наташа Швидченко. Если на патриотичные прелюдии об участии в благородном деле контрразведки, помощи в защите интересов Родины, в недавнем прошлом комсомолка Лика даже как-то прониклась, но, когда речь зашла о том, чтобы банально стучать на собственных коллег, свою вторую семью, тут вся контрразведная романтика развеялась. Ей стало гадко. Сан Саныч долго не оставлял ее в покое, названивал, подлавливал в метро и на улице, совал шоколадки и цветуечки. Наконец, изрядно напуганная, она поведала эту историю маме. Мама тут же доложила папе. Состоялся семейный совет. Отец бушевал, стращал историями из вторых рук, как его знакомых полковников КГБ закатывало в бетон, ванговал, что ее сначала подставят, а потом будут шантажировать и подкладывать под всех и каждого, из кого необходимо будет вытягивать информацию, и обещал самолично, не дожидаясь, пока ее закатают в асфальт кгбшники, придушить, если она не спрыгнет с этой темы раз и навсегда. Мама же, с откуда-то взявшимся не свойственным ей обычно ледяным спокойствием, сказала: “Доча. А ты включи дурочку. Он тебе свои вопросы, а ты ему: “Ой, Сан Саныч, знаете, а я с таким мальчиком познакомилась! Он такой, он такой! А еще третьего дня я такое платьишко купила изумительное! Вот еще туфельки бы такие найти в цвет!”...””
Как ни странно, мамина стратегия сработала. После второго же, весьма неудачно для Сан Саныча прошедшего раунда вербовки, где Лика “включала дурочку”, ему эта дурища надоела, и все контакты с ней кгбшник прервал.
Когда Карлуш вновь поравнялся с Ликой, его окно осияла лучезарная Ликина улыбка:
Лика окинула задумчивым взглядом его “порше макан”:
продолжение.
начало
Эпиграф: 7 мечей, таро Божественное Наследие Чиро Марчетти: изворотливость, обман, нечестная тактика
Карлуш Круш стоял в плотной пробке на Кампо Гранде, артерии, соединяющей центр столицы с пригородом Одивелаш, обязанным своим названием легенде: король Дон Диниш, по приказу которого в конце 13 века в той местности был воздвигнут женский монастырь ордена цистерцианцев, регулярно навещал по ночам монашек в сопровождении своих вассалов, освещавших ему дорогу факелами.
Обычно в определенном месте вассалы, не доезжая до монастыря, оставляли его, подбадривая короля напутствием: “Ide, ve-las!” - “Едь, навести их!”, и дальше король продолжал свой путь к монашкам инкогнито в темноте и в одиночестве. Тот район, где оставались вассалы с факелами, и по сей день называется Лумиар - “освещенный”. Любвеобильный монарх настолько трепетно относился то ли к возведенному им монастырю, то ли к его обитательницам, что даже велел похоронить его именно в нем, а не в столице; что и было исполнено по его кончине в 1325 году.
Не только похождения Дона Диниша скандально прославили монастырь. О короле Доне Жуау V, чье правление пришлось на 18-19 век, к примеру, говорят: "Дон Жуау был настолько религиозен, что все его любовницы были монашками."
Сменялись времена и эпохи, а здание монастыря (позже то, что от него уцелело после Великого лиссабонского землетрясения 1755 года) по-прежнему находилось в распоряжении дам, - после упразднения монастырей там размещался женский колледж для дочерей военных (монастырь вплоть до 2015 года находился в ведении Министерства обороны), затем Женский институт Одивелаша, чьи воспитанницы в Лиссабоне известны как “менинаш де Одивелаш” - “одивелашские девочки”...
Карлуш терпеть не мог ездить по Лиссабону в вечернее время, когда португальцы дружно, как по отмашке, покидали свои офисы, садились в автомобили и нервно зависали по полчаса в заторах на главных городских артериях, торопясь к своим женам, детям и к ждущему их дома ужину.
Мысли полковника все время возвращались к пренеприятнейшей беседе с загадочным Агеллосом. Его металлический голос, не переставая, болезненно свербил мозг: “Литовца не нужно устранять. Сейчас нам необходимо, чтобы Вы повернули его работу в нужном нам направлении - этот инженер имеет потенциал, чтобы при соответствующей негласной поддержке и надзоре продвинуть сложную техническую задачу, над которой так давно бьются наши ученые.”
“Каррасаш-па! Семь пятниц на неделе! То им избавься от литовца, то не устраняй, а поверни его работу в каком-то “нужном направлении”... Что за направление такое? Как повернуть? Совсем начальство с ума посходило. Как они себе это представляют? Как я его теперь из Литвы доставать буду, спрашивается?!” - раздражение Карлуша подогревалось общей нервозностью на дороге, и он с чувством обругал в окошко и даже показал средний палец наглецу на синем “форде”, попытавшемуся объехать пробку по обочине, чуть не помяв его крыло.
Хотя на домашний ужин Карлуша никто не ждал, кроме верной домработницы Консейсау, привыкший к своему холостятскому образу жизни полковник не испытывал по этому поводу горечи. Впрочем, тоскующее фаду, передаваемое по радиостанции “Амалия”, которую он неизменно слушал в машине, в этот душный летний вечер навевало грусть…
Чтобы отвлечься от невеселых дум, Карлуш прибавил громкости. “Ò gente da minha terra! Agora que eu percebi - esta tristeza que trago, foi de vós que recebi…”, “О, земляки мои! Я наконец поняла, - тоску, что всегда живет во мне, от вас я переняла…” - проникновенно взывала из динамика к его душе Мариза… Он был на том эпохальном концерте под звездным лиссабонским небом несколько лет назад, когда она пела это фаду, и настолько расчувствовалась, что не в силах была продолжить куплет, - по ее щекам текли слезы, а грудь ее вздымалась от подавляемых рыданий. Так она и стояла под ярким светом софитов перед десятками тысяч зачарованных ее пронзительным плачем поклонников, в строгом, в пол, платье фадистки, в огромных золотых серьгах, покрытая черной национальной шалью, - стояла и молча плакала под хрустальные звуки португальской гитары...
Click to viewУ Карлуша у самого, положа руку на сердце, при звуках этой песни наворачивались слезы и по коже бежали мурашки. В этом фаду Мариза оплакивала свою землю и свой народ. Карлуш всегда недоумевал - что же оплакивает эта песня? Португалия никогда не участвовала в таких масштабных войнах, как, скажем, Вторая Мировая, унесшая жизни десятков миллионов советских людей, немецев и евреев. Солнце этой страны неизменно заливает щедрые виноградники и океанское побережье… Живи да радуйся, одним словом. “Почему Мариза плачет? Почему наше фаду такое печальное? Что, или кого наш народ может оплакивать? Жертв Великого землетрясения 1755 года, стершего с лица земли весь город? Ну, разве только еще жертв инквизиции… Те времена, пожалуй, действительно можно назвать эпохой геноцида.” - раздумывал Карлуш, разглядывая коллег по несчастью в соседних автомобилях, также, как и он, томящихся в пробке.
Его внимание привлек серый фольксваген справа. Внутри сидела темноволосая женщина, и, кажется, что-то пела. Карлуш пригляделся. Хотя из закрытых стекол автомобиля не доносилось ни звука, по движению ее губ он понял, что вторят они словам несущейся из его динамиков песни Маризы.
“Надо же!” - удивился полковник, - “столько радиостанций на португальском радио, а сеньора слушает ту же, что и я…”
В нем шевельнулась симпатия к даме, не в пример современным португальцам, разделявшей его любовь к национальной музыке. Он получше вгляделся в окно. Женщина тронулась с места, выиграв у затора еще пару десятков сантиметров, и, вслед за Маризой беззвучно для Карлуша шевельнув губами: “E pareceria ternura, Se eu me deixasse embalar, Era maior a amargura, Menos triste o meu cantar” (“это можно было бы спутать с нежностью.. если бы я позволила себе утешиться и забыться, и моя песня перестала бы быть такой грустной, еще горше бы все оказалось”), женщина темпераментно вскинула голову, как будто сама была фадисткой на сцене, сняла темные очки и, заглянув в зеркальце заднего вида, поправила белой салфеткой макияж, которому, видимо, угрожали набежавшие слезы.
Убирая салфетку в “бардачок”, она посмотрела в сторону Карлуша. Их глаза нечаянно встретились.
Карлуш оторопел. Он узнал в любительнице фаду Лику. Вот уж кого он не ожидал обнаружить буквально в 10 метрах от себя.
Узнав Карлуша, женщина немного растерялась, вскоре справилась с замешательством, надела темные очки, отвернулась и с независимым видом уставилась на дорогу, постукивая пальцами по рулю.
Полковник тоже деликатно отвернулся, памятуя ее неприязнь после их последнего разговора по телефону. И тут гениальная мысль осенила его. Эта неожиданная встреча - подсказка, как выполнить данное ему Агеллосом поручение. Теперь он знал ответы на все свои вопросы, которые не давали ему покоя еще минуту назад. Он теперь знал, как быть с Валдасом.
Его полоса шевельнулась, он тоже продвинулся на несколько десятков сантиметров, поравнявшись с Ликой. Опустив стекло, он посигналил, и, изобразив самую любезную мину, на которую только был способен, жестами попросил Лику открыть окно. Лика, замявшись, выполнила просьбу, и выжидательно смотрела ему в лицо поверх темных очков.
Донна Анжелика! Какая неожиданная встреча! - радостно улыбнулся на все 32 зуба он.
Не могу сказать, что приятная. - сухо парировала дама, - Воспользуетесь шансом, чтобы опять постращать? Не стоит. - она сделала решительное движение, чтобы закрыть окно.
Постойте! Постойте же! Послушайте! - он с жалобным выражением лица протестующе замахал руками.
Что Вам от меня надо, полковник Круш? Я все Ваши рекомендации выполнила. Больше ничем быть полезной Вам не могу, прошу меня извинить.
Пока они обменивались “комплиментами”, пробка впереди Ликиной полосы продвинулась, и сзади ей стали сигналить раздраженные водители.
Лика нажала на газ и сразу оказалась на корпус впереди автомобиля Карлуша. Круш досадливо смотрел на красные стоп-сигналы ее машины. Впрочем, через несколько минут его полоса вновь оказалась вровень с ней:
Донна Анжелика, - его виноватое лицо опять появилось в ее окне, - я должен извиниться перед Вами. Признаю, что был резок и ультимативен в нашем последнем разговоре, и хотел бы загладить свою вину.
Вы ее загладите, если исчезнете из моей жизни окончательно и безповоротно. - Ликин автомобиль опять оказался впереди, оборвав на пару минут разговор.
В очередной раз поравнявшись с ней, Карлуш опять заглянул в ее окно:
Понимаю Ваши чувства. И все же, не хотелось бы, чтобы, когда я исчезну из Вашей жизни, у Вас остались бы настолько неприятные воспоминания о нашем знакомстве. Позвольте пригласить Вас в ресторан.
Вы? Меня?? В ресторан?!
Почему бы и нет? Выбирайте.
Лика опять опередила его авто. Когда они в очередной раз поравнялись, Карлуш спросил:
Ну как, выбрали?
Любой?
Да, выбирайте любой ресторан, который Вашей душе угоден.
Вы рискуете!
После еще одной разминки, Карлуш вновь заглянул к ней с вопросом:
Выбрали?
Ага. “Тавареш Рику”. Сегодня. - не моргнув глазом, ответила Лика.
Лика назвала этот ресторан в надежде отделаться от Карлуша, - это одно из самых старинных, элитарных, утонченных и дорогих заведений в столице, попасть в которое совсем не просто. Столики нужно заказывать заблаговременно, так что, как полагала Лика, сегодня просочиться туда Карлушу точно не светило.
Приготовившись торжествовать его поражение, Лика с милой улыбкой посмотрела на полковника.
У Вас великолепный вкус, донна Анжелика! Впрочем, иного от Вас я и не ожидал. Позволите заехать за Вами сегодня через пару часов? Ну, скажем, в 9 вечера, уже будете готовы?
К Ликиному счастью, продвинувшаяся в очередной раз вперед полоса помогла ей скрыть досаду на лице. Она была абсолютно уверена, что Карлуш спасует перед поставленным, как ей казалось, невыполнимым, условием. Впрочем, с разочарованием дама справилась довольно быстро, - на смену ему пришла даже некая легкая эйфория, - ведь сегодня она побывает в легендарном заведении, в котором обедывала сама Мариза, за которой в “Тавареш” закреплен отдельный столик. Не только Мариза, - Жан-Поль Готье, Мадонна, Эрнест Хемингуэй, и даже президент США Эйзенхауэр неоднократно посещали этот знаменитый лиссабонский храм гастрономии. Место, в которое она наконец попадет, с лихвой компенсирует антипатию к личности, ее туда пригласившей...
В том, что Карлушем двигает вовсе не приступ совестливости, а какой-то не известный ей пока шкурный интерес, Лика не сомневалась. “Что ж, бортанем и этого, делов-то. Где наша ни пропадала. Что бы он там ни пытался из меня выжать, включу дурочку, и еще будет не знать, как от меня отделаться!” - строила коварные планы женщина, резко сигналя очередному наглецу, пытающемуся встроиться в ряд перед ней.
“Включать дурочку” с правоохранительными органами она научилась еще в юности, работая переводчиком для областной администрации Екатеринбурга. Во время приезда в администрацию делегации ЕС, где молодая, но перспективная переводчица работала на переговорах, ей домой позвонил незнакомый мужчина и бархатным голосом пригласил на деловую встречу, ссылаясь на предложение по работе. На встрече выяснилась суть предложения: “Лика, хотите поехать работать в Америку?” Лика, конечно, хотела. Условие командировки было неожиданным: Лика должна была докладывать своим кураторам, двоим молодым красавцам с военной выправкой, представившемся ей Сан Санычем и Дмитрий Дмитричем, о содержании кулуарных разговоров, суарэ и афтер-пати, а также о том, что рассказывает работающая вместе с ней на переговорах коллега по кафедре в университете, переводчица с французского Наташа Швидченко. Если на патриотичные прелюдии об участии в благородном деле контрразведки, помощи в защите интересов Родины, в недавнем прошлом комсомолка Лика даже как-то прониклась, но, когда речь зашла о том, чтобы банально стучать на собственных коллег, свою вторую семью, тут вся контрразведная романтика развеялась. Ей стало гадко. Сан Саныч долго не оставлял ее в покое, названивал, подлавливал в метро и на улице, совал шоколадки и цветуечки. Наконец, изрядно напуганная, она поведала эту историю маме. Мама тут же доложила папе. Состоялся семейный совет. Отец бушевал, стращал историями из вторых рук, как его знакомых полковников КГБ закатывало в бетон, ванговал, что ее сначала подставят, а потом будут шантажировать и подкладывать под всех и каждого, из кого необходимо будет вытягивать информацию, и обещал самолично, не дожидаясь, пока ее закатают в асфальт кгбшники, придушить, если она не спрыгнет с этой темы раз и навсегда. Мама же, с откуда-то взявшимся не свойственным ей обычно ледяным спокойствием, сказала: “Доча. А ты включи дурочку. Он тебе свои вопросы, а ты ему: “Ой, Сан Саныч, знаете, а я с таким мальчиком познакомилась! Он такой, он такой! А еще третьего дня я такое платьишко купила изумительное! Вот еще туфельки бы такие найти в цвет!”...””
Как ни странно, мамина стратегия сработала. После второго же, весьма неудачно для Сан Саныча прошедшего раунда вербовки, где Лика “включала дурочку”, ему эта дурища надоела, и все контакты с ней кгбшник прервал.
Когда Карлуш вновь поравнялся с Ликой, его окно осияла лучезарная Ликина улыбка:
В 9 вечера? Отлично! Подъезжайте к монастырю Дон Диниш в Одивелаше.
Лика окинула задумчивым взглядом его “порше макан”:
Поедем на Вашей машине, - я собираюсь дегустировать винную карту. От “Алваринью” до “Загалуш резерва”, от А до Z!
продолжение.