Венеция. Пролог
Русская литература, определяя свое место в пространстве, географию любила и активно создавала городские лики, в том числе и венецианские.
О Венеции написано так много, что кажется, мы хорошо знаем этот город. Но о ней написано так по-разному, что кажется, авторы были в разных городах.
При чтении русских произведений складывается впечатление, что посещение Венеции было подобно прорыву в другое измерение, которое осознается и осмысливается с большим трудом.
Гордыня Венеции, ее вызов силам природы и соотношение воды и камня дала русскому сознанию спасительную зацепку: Питер - северная Венеция. Но такое сопоставление относительно Венеции вторично и основано скорее на отдельных чертах внешнего сходства, нежели на обнаружении исходного родства.
Инакость Венеции проявляется во всем: в облике, в характере жизни и духе города, в специфике включения человека в его пространство.
Даже в редких отрицательных оценках города, как у Вересаева в рассказе «Паутина», ощущается прикосновение к чему-то непрепарируемому, стоящему выше человеческого понимания и управляющего нашим восприятием.
Еще одной возможность не сойти с ума становятся стихотворения-панорамы о Венеции. Как у Лермонтова:
Поверхностью морей отражена,
Богатая Венеция почила,
Сырой туман дымился, и луна
Высокие твердыни осребрила.
Далее в узнаваемые элементы добавляются детали, и знакомая панорама обретает новые краски. Как у Фета:
Лунный свет сверкает ярко,
Осыпая мрамор плит;
Дремлет лев святого Марка,
И царица моря спит.
Одним из первых русских, честно признавших уникальность и непонятность Венеции, становится Петр Вяземский.
Город чудный, чресполосный -
Суша, море по клочкам, -
Безлошадный, бесколесный,
Город - рознь всем городам!
Серебряный век создает моду на тему эстетики смерти, и Венеция становится одним из эталонов этого понятия.
Волошин:
О пышность паденья, о грусть увяданья!
Шелков Веронеза закатная Кана…
Блок:
Холодный ветер от лагуны.
Гондол безмолвные гроба.
Гумилев:
Город, как голос наяды,
В призрачно-светлом былом…
Потом будет и Пастернак с его «размокшей каменной баранкой», и Ахматова с «золотой голубятней у воды»…
Для современного же русского интеллигента Венеция - это город Иосифа Бродского. Первым по его стопам пройдет гуру всех современных тревел-блогеров Петр Вайль, и тысячи сайтов кинутся рисовать туристические схемы «Венеция Бродского».
Так у меня родился комплекс: «не смогу написать о Венеции». Вернее, я не смогу написать ничего нового об этом городе. Более того, я согласна со всеми, кто создавал его образ в литературе. И в то же время не согласна с ними. Мы очень много знаем о Венеции и совсем не знаем её.
Поэтому мы поедем не в Венецию, мы поедем пожить.
Путь всего три дня, но они пройдут так, как хочется нам, а не нашим предшественникам.
Мы переживем свои эмоции и получим свои впечатления.
И не беда если в какой момент они пересекутся с великой русской литературой или стандартным туристическим маршрутом.
О Венеции написано так много, что кажется, мы хорошо знаем этот город. Но о ней написано так по-разному, что кажется, авторы были в разных городах.
При чтении русских произведений складывается впечатление, что посещение Венеции было подобно прорыву в другое измерение, которое осознается и осмысливается с большим трудом.
Гордыня Венеции, ее вызов силам природы и соотношение воды и камня дала русскому сознанию спасительную зацепку: Питер - северная Венеция. Но такое сопоставление относительно Венеции вторично и основано скорее на отдельных чертах внешнего сходства, нежели на обнаружении исходного родства.
Инакость Венеции проявляется во всем: в облике, в характере жизни и духе города, в специфике включения человека в его пространство.
Даже в редких отрицательных оценках города, как у Вересаева в рассказе «Паутина», ощущается прикосновение к чему-то непрепарируемому, стоящему выше человеческого понимания и управляющего нашим восприятием.
Еще одной возможность не сойти с ума становятся стихотворения-панорамы о Венеции. Как у Лермонтова:
Поверхностью морей отражена,
Богатая Венеция почила,
Сырой туман дымился, и луна
Высокие твердыни осребрила.
Далее в узнаваемые элементы добавляются детали, и знакомая панорама обретает новые краски. Как у Фета:
Лунный свет сверкает ярко,
Осыпая мрамор плит;
Дремлет лев святого Марка,
И царица моря спит.
Одним из первых русских, честно признавших уникальность и непонятность Венеции, становится Петр Вяземский.
Город чудный, чресполосный -
Суша, море по клочкам, -
Безлошадный, бесколесный,
Город - рознь всем городам!
Серебряный век создает моду на тему эстетики смерти, и Венеция становится одним из эталонов этого понятия.
Волошин:
О пышность паденья, о грусть увяданья!
Шелков Веронеза закатная Кана…
Блок:
Холодный ветер от лагуны.
Гондол безмолвные гроба.
Гумилев:
Город, как голос наяды,
В призрачно-светлом былом…
Потом будет и Пастернак с его «размокшей каменной баранкой», и Ахматова с «золотой голубятней у воды»…
Для современного же русского интеллигента Венеция - это город Иосифа Бродского. Первым по его стопам пройдет гуру всех современных тревел-блогеров Петр Вайль, и тысячи сайтов кинутся рисовать туристические схемы «Венеция Бродского».
Так у меня родился комплекс: «не смогу написать о Венеции». Вернее, я не смогу написать ничего нового об этом городе. Более того, я согласна со всеми, кто создавал его образ в литературе. И в то же время не согласна с ними. Мы очень много знаем о Венеции и совсем не знаем её.
Поэтому мы поедем не в Венецию, мы поедем пожить.
Путь всего три дня, но они пройдут так, как хочется нам, а не нашим предшественникам.
Мы переживем свои эмоции и получим свои впечатления.
И не беда если в какой момент они пересекутся с великой русской литературой или стандартным туристическим маршрутом.