СОН О ЧЕТЫРЕХ ДЕРВИШАХ
Мы созданы из вещества того же,
Что наши сны. И сном окружена
Вся наша маленькая жизнь...
(Уильям Шейкспир, «Буря»)
В эту важную для меня дату мне хотелось бы вспомнить один сон, который спустя годы кажется ничуть не менее значимым, чем тогда, когда он случился - четырнадцать лет назад. До этого мне не снилось ничего хотя бы отдаленно похожего. Сон был исключительно четким, связным и столь ярким, что казался вторжением высшей и совершенной реальности в «нашу маленькую жизнь».
...Суфии говорят, что бывают сны обычные, навеянные впечатлениями прошедшего дня или воспоминаниями. Бывают символические сны-видения, нисходящие из мира истинного воображения, которые нуждаются в прочтении и толковании. И, наконец, бывают сны-откровения, являющиеся из самой глубины нашего Я - той части нас, где мы нераздельны со всем сущим. Последние - если они вообще случаются - бывают предельно прямыми и не требуют интерпретации. Они ставят вопросы ребром. Иногда такие послания встряхивают нас настолько, что направляют течение жизни в новое русло. Мой сон был как раз таким.
Это был «кубический сантиметр шанса», однажды даруемый милостью Провидения каждому искателю и открывающий путь в Традицию. До того дня я много лет без особого результата искала его. Нельзя сказать, что я сидела сложа руки - я читала книги, пыталась работать над собой самостоятельно в меру своего ограниченного понимания. Пару раз я выходила на контакт с сообществами, которые считала сохранившими связь с подлинной суфийской Традицией... но безуспешно - там уже десятки лет не было живой Работы. Я пребывала в некотором тупике, точнее - достигла интервала в октаве.
И тут случился этот сон.
Во сне я обнаружила себя на станции внутригородского поезда, которую обычно проезжала дважды в день - по дороге на работу и обратно. Стоя на платформе, я заметила четырех людей весьма странного вида, из которых хорошо запомнила двоих. На первом из них - смуглом и довольно приземистом крепыше, не было надето ничего, кроме старой шкуры, - вроде леопардовой, перекинутой через плечо и подвязанной на поясе веревкой (при том, что на улице далеко не лето). Ноги его босы, он выглядит как волосатый дикарь, черные космы его падают на лицо и плечи. В руке дикаря - нечто, похожее на дубинку или посох, с округлой рукояткой из хорошо отполированной кости, пожелтевшей от времени.
Второй из странных незнакомцев, самый высокий из них, - худощав, одет в какой-то коричневый балахон явно не по росту; на голове его - зауженная кверху шапка такого же цвета и такой же степени поношенности.
Образ других двух людей моя память не сохранила.
Меня озаряет мысль, что эти четверо - не просто бездомные. Каким-то образом я знаю, что это странствующие дервиши; они - не отсюда, не из этого места, не из нашего времени. Непонятно, как и зачем они попали на станцию североамериканского города, где выглядят полной нелепостью.
Меня словно пригвоздило к месту: я завороженно наблюдаю за дервишами. Волосатый дервиш ведет себя вызывающе - громко разговаривает, задирает ожидающих поезда людей, нарочно привлекая к себе негативное внимание. Словно паяц или юродивый, он то нарочито громко смеется и отпускает дерзкие шуточки, то строит страшные рожи, размахивая своей дубинкой.
Удивляясь его странному поведению, я вдруг ясно осознаю, - хотя и не знаю, как: пока дикарь провоцирует людей на станции, другие дервиши выполняют труднейшую работу - они очищают стоящих вокруг от их внутренней скверны, нейтрализуют их темноту и негативные эмоции своим внутренним светом. Кроме них самих и Господа Бога, никто не знает о том, какое тяжкое бремя они несут, не ведая ни покоя, ни людской благодарности, всеми гонимые и презираемые. Приходит пронзительное осознание, насколько далеко мое состояние от высоты их духа, где служение и самопожертвование не имеют равных. Даже просто оказаться рядом с этими великими душами - редчайшая удача, подарок судьбы.
Я пристально слежу за ними, застыв в изумлении от только что сделанного открытия, пока высокий дервиш в шапке не направляет на меня свое внимание. Он смотрит прямо на меня, и внутри - не знаю как - появляется мысль, что он увидел меня насквозь и понял: я догадалась, кто они в действительности, и что здесь делают.
Фотография дервиша-каландара, 19 в., источник
Высокий дервиш что-то быстро говорит своим товарищам; они тут же снимаются с места и быстрым шагом направляются к выходу. Я бегу за ними. Дервиши оборачиваются и, увидев, что я преследую их, ускоряют шаг, тоже переходя на бег. Их фигуры вот-вот потеряются из виду, и меня охватывает отчаяние, что они так и исчезнут из моей жизни, растворившись в вечности, которой принадлежат.
Даже во сне я чувствую бескрайность этого отчаяния. Моя «маленькая жизнь» без возможности связи с Тем, что приняли эти высочайшие души, кажется мне лишенной смысла, безнадежным тупиком. Изнутри рвутся рыдания, я взываю к дервишам, умоляя их не оставлять меня.
Возможно, в этих слезах отчаяния был тот самый «момент истины» - мгновение полной искренности с собой, свобода от сомнений; отрезвляющее осознание того, что тебе действительно важно, без чего твоя жизнь не может считаться состоявшейся - что бы ты ни совершил, чего бы ни достиг, хоть бы ты покорил весь мир...
Высокий дервиш остановился, обернувшись ко мне, и вслед за ним остановились остальные. Я догнала их, или может быть, они приблизились ко мне - сейчас я не помню точно.
Я стою напротив высокого дервиша (я поняла, что он был главным среди них) и со слезами в голосе повторяю свою просьбу не оставлять меня их милостью. Слегка улыбаясь, он смотрит на меня с любовью и состраданием. Я впервые гляжу ему прямо в глаза и вдруг с изумлением понимаю, что это не глаза человека, а окна в поток живого золотого света любви, принявшего форму дервиша. Они, словно оконные проемы на фасаде пустого дома под снос, сквозь которые сияет слепящее солнце. Я ясно вижу, что дервиш и есть этот излучающий любовь солнечный свет, и его товарищи тоже.
Дервиш начал говорить, не произнося ни слова. Мысль струилась (другого слова не найду) волнами золотого света из его глаз и сразу оказывалась в моей голове, так что я понимала ее мгновенно и без труда. Как это происходило, казалось непостижимым, но в то же время простым и естественным. Даже подумалось: странно, зачем люди используют слова, ведь передавать мысли - так просто?
Глаза дервиша говорили: «Ты не знаешь, чего ты просишь. Ты видишь нас, - он мысленно охватил взглядом своих трех товарищей, - но мы давно прекратили человеческое существование в обычном понимании. Мы есть, и в то же время нас нет. Мы - одно, мы слились с Единым и стали его частью. Для нас нет личных желаний, пристрастий или удовольствий. Наша жизнь - служение. Наше благо - Его благо. Мы хотим того и делаем то, чего хочет Он. Хватит ли у тебя сил для такого преображения?»
При этих словах сердце мое сжала тоска, потому что сил у меня, конечно, не хватало. Я увидела пропасть, лежащую между мною и ими. Моя недостойность быть рядом с этими высокими душами, привязанность к большим и мелким желаниям маленького «я» предстали передо мной без тени иллюзии. Но я также видела со всей ясностью, что нет пути иного, чем их Путь, и возврат в «маленькую жизнь» хуже смерти. Поэтому я, припав к ногам дервишей, продолжала плакать и просить.
Видимо, моя отчаянная мольба в минуту полной искренности чудом сдвинула неизвестную мне чашу весов в непознаваемых сферах на крохотный волосок, и высокий дервиш решился на что-то. Он взглянул на своего товарища, похожего на дикаря, передав ему мысль. Тот был необычно серьезен - от маски юродивого и паяца, словно прилипшей к его лицу на станции, не осталось и следа. Низкорослый дервиш взял посох и костяной ручкой его притронулся к моему лбу в середине межбровья.
Фотография странствующего дервиша с посохом, 19 в.
Поверхность рукоятки была теплой и очень гладкой, с давними трещинами кое-где; цвет ее напоминал старую слоновую кость. Я необычайно живо почувствовала ее прикосновение во сне - это было четкое физическое ощущение. Словно небольшой разряд прошел от межбровья до затылка по всей голове, и я проснулась...
Чувство прикосновения в межбровье оставалось после пробуждения еще некоторое время. Посредством какого-то восьмого чувства я поняла, что это был не просто сон. Это было подлинным и самым важным событием из всего, что случилось со мной до этого дня. Хотя произошло оно вовсе не в том маленьком мире, где я проснулась в то утро, а за его пределами, в восьмой сфере - там, где действительно зарождаются события наших жизнепотоков. Я также поняла с отрезвляющей ясностью, что окно возможности не остается открытым вечно, что время уходит, и действовать нужно прямо сейчас. Сон был не просто посланием, он был императивом - побуждением к действию. Я знала, что мне была оказана величайшая милость и позволено ступить на порог чего-то очень значительного.
Так оно и было. Спустя несколько дней после сна о дервишах я неожиданно и «случайно» наткнулась на контакт с живой группой Традиции, причем на ресурсе, которым до этого пользовалась много лет. Просто ключ был спрятан от меня - так бывает, когда человек не готов... Я написала по найденному адресу и через несколько дней получила ответ, с которого начался мой Путь в суфийской Традиции. Но о том, что случилось после, я уже рассказывала раньше.
Постскриптум:
В то время я не знала, какое значение имеет точка в межбровье в практиках суфиев, и почему именно к ней прикоснулся дервиш, хотя чувствовала, что это было важно. Впоследствии мне попалась информация, что когда Дух выказывает благоволение шаману, он касается его в точке между бровей, и я вспомнила про свой сон.
Уже после моего присоединения к Традиции я узнала, что суфии называют этот тонкий центр в межбровье латифа хафи. Хафи означает «тайна из тайн» или внутреннее озарение. Одна из наиболее известных строф персидского суфия Хафиза в зашифрованном виде содержит указание на этот центр. Суфии считают, что невидимый Свет входит в нас через него, а затем распределяется по всем органам чувств. Латифа хафи остается непробужденной в обычном человеке и активизируется только в мистике в состоянии переполненности Божественной Любовью. Словно огонь, она поглощает чувство отдельности от Единого. С открытием центра хафи искатель осознает: все, что он искал, здесь, внутри него, в точке за пределами измерений и все же находящейся в его собственном сердце.
Тогда он больше не сновидит. Он просыпается.
Что наши сны. И сном окружена
Вся наша маленькая жизнь...
(Уильям Шейкспир, «Буря»)
В эту важную для меня дату мне хотелось бы вспомнить один сон, который спустя годы кажется ничуть не менее значимым, чем тогда, когда он случился - четырнадцать лет назад. До этого мне не снилось ничего хотя бы отдаленно похожего. Сон был исключительно четким, связным и столь ярким, что казался вторжением высшей и совершенной реальности в «нашу маленькую жизнь».
...Суфии говорят, что бывают сны обычные, навеянные впечатлениями прошедшего дня или воспоминаниями. Бывают символические сны-видения, нисходящие из мира истинного воображения, которые нуждаются в прочтении и толковании. И, наконец, бывают сны-откровения, являющиеся из самой глубины нашего Я - той части нас, где мы нераздельны со всем сущим. Последние - если они вообще случаются - бывают предельно прямыми и не требуют интерпретации. Они ставят вопросы ребром. Иногда такие послания встряхивают нас настолько, что направляют течение жизни в новое русло. Мой сон был как раз таким.
Это был «кубический сантиметр шанса», однажды даруемый милостью Провидения каждому искателю и открывающий путь в Традицию. До того дня я много лет без особого результата искала его. Нельзя сказать, что я сидела сложа руки - я читала книги, пыталась работать над собой самостоятельно в меру своего ограниченного понимания. Пару раз я выходила на контакт с сообществами, которые считала сохранившими связь с подлинной суфийской Традицией... но безуспешно - там уже десятки лет не было живой Работы. Я пребывала в некотором тупике, точнее - достигла интервала в октаве.
И тут случился этот сон.
Во сне я обнаружила себя на станции внутригородского поезда, которую обычно проезжала дважды в день - по дороге на работу и обратно. Стоя на платформе, я заметила четырех людей весьма странного вида, из которых хорошо запомнила двоих. На первом из них - смуглом и довольно приземистом крепыше, не было надето ничего, кроме старой шкуры, - вроде леопардовой, перекинутой через плечо и подвязанной на поясе веревкой (при том, что на улице далеко не лето). Ноги его босы, он выглядит как волосатый дикарь, черные космы его падают на лицо и плечи. В руке дикаря - нечто, похожее на дубинку или посох, с округлой рукояткой из хорошо отполированной кости, пожелтевшей от времени.
Второй из странных незнакомцев, самый высокий из них, - худощав, одет в какой-то коричневый балахон явно не по росту; на голове его - зауженная кверху шапка такого же цвета и такой же степени поношенности.
Образ других двух людей моя память не сохранила.
Меня озаряет мысль, что эти четверо - не просто бездомные. Каким-то образом я знаю, что это странствующие дервиши; они - не отсюда, не из этого места, не из нашего времени. Непонятно, как и зачем они попали на станцию североамериканского города, где выглядят полной нелепостью.
Меня словно пригвоздило к месту: я завороженно наблюдаю за дервишами. Волосатый дервиш ведет себя вызывающе - громко разговаривает, задирает ожидающих поезда людей, нарочно привлекая к себе негативное внимание. Словно паяц или юродивый, он то нарочито громко смеется и отпускает дерзкие шуточки, то строит страшные рожи, размахивая своей дубинкой.
Удивляясь его странному поведению, я вдруг ясно осознаю, - хотя и не знаю, как: пока дикарь провоцирует людей на станции, другие дервиши выполняют труднейшую работу - они очищают стоящих вокруг от их внутренней скверны, нейтрализуют их темноту и негативные эмоции своим внутренним светом. Кроме них самих и Господа Бога, никто не знает о том, какое тяжкое бремя они несут, не ведая ни покоя, ни людской благодарности, всеми гонимые и презираемые. Приходит пронзительное осознание, насколько далеко мое состояние от высоты их духа, где служение и самопожертвование не имеют равных. Даже просто оказаться рядом с этими великими душами - редчайшая удача, подарок судьбы.
Я пристально слежу за ними, застыв в изумлении от только что сделанного открытия, пока высокий дервиш в шапке не направляет на меня свое внимание. Он смотрит прямо на меня, и внутри - не знаю как - появляется мысль, что он увидел меня насквозь и понял: я догадалась, кто они в действительности, и что здесь делают.
Фотография дервиша-каландара, 19 в., источник
Высокий дервиш что-то быстро говорит своим товарищам; они тут же снимаются с места и быстрым шагом направляются к выходу. Я бегу за ними. Дервиши оборачиваются и, увидев, что я преследую их, ускоряют шаг, тоже переходя на бег. Их фигуры вот-вот потеряются из виду, и меня охватывает отчаяние, что они так и исчезнут из моей жизни, растворившись в вечности, которой принадлежат.
Даже во сне я чувствую бескрайность этого отчаяния. Моя «маленькая жизнь» без возможности связи с Тем, что приняли эти высочайшие души, кажется мне лишенной смысла, безнадежным тупиком. Изнутри рвутся рыдания, я взываю к дервишам, умоляя их не оставлять меня.
Возможно, в этих слезах отчаяния был тот самый «момент истины» - мгновение полной искренности с собой, свобода от сомнений; отрезвляющее осознание того, что тебе действительно важно, без чего твоя жизнь не может считаться состоявшейся - что бы ты ни совершил, чего бы ни достиг, хоть бы ты покорил весь мир...
Высокий дервиш остановился, обернувшись ко мне, и вслед за ним остановились остальные. Я догнала их, или может быть, они приблизились ко мне - сейчас я не помню точно.
Я стою напротив высокого дервиша (я поняла, что он был главным среди них) и со слезами в голосе повторяю свою просьбу не оставлять меня их милостью. Слегка улыбаясь, он смотрит на меня с любовью и состраданием. Я впервые гляжу ему прямо в глаза и вдруг с изумлением понимаю, что это не глаза человека, а окна в поток живого золотого света любви, принявшего форму дервиша. Они, словно оконные проемы на фасаде пустого дома под снос, сквозь которые сияет слепящее солнце. Я ясно вижу, что дервиш и есть этот излучающий любовь солнечный свет, и его товарищи тоже.
Дервиш начал говорить, не произнося ни слова. Мысль струилась (другого слова не найду) волнами золотого света из его глаз и сразу оказывалась в моей голове, так что я понимала ее мгновенно и без труда. Как это происходило, казалось непостижимым, но в то же время простым и естественным. Даже подумалось: странно, зачем люди используют слова, ведь передавать мысли - так просто?
Глаза дервиша говорили: «Ты не знаешь, чего ты просишь. Ты видишь нас, - он мысленно охватил взглядом своих трех товарищей, - но мы давно прекратили человеческое существование в обычном понимании. Мы есть, и в то же время нас нет. Мы - одно, мы слились с Единым и стали его частью. Для нас нет личных желаний, пристрастий или удовольствий. Наша жизнь - служение. Наше благо - Его благо. Мы хотим того и делаем то, чего хочет Он. Хватит ли у тебя сил для такого преображения?»
При этих словах сердце мое сжала тоска, потому что сил у меня, конечно, не хватало. Я увидела пропасть, лежащую между мною и ими. Моя недостойность быть рядом с этими высокими душами, привязанность к большим и мелким желаниям маленького «я» предстали передо мной без тени иллюзии. Но я также видела со всей ясностью, что нет пути иного, чем их Путь, и возврат в «маленькую жизнь» хуже смерти. Поэтому я, припав к ногам дервишей, продолжала плакать и просить.
Видимо, моя отчаянная мольба в минуту полной искренности чудом сдвинула неизвестную мне чашу весов в непознаваемых сферах на крохотный волосок, и высокий дервиш решился на что-то. Он взглянул на своего товарища, похожего на дикаря, передав ему мысль. Тот был необычно серьезен - от маски юродивого и паяца, словно прилипшей к его лицу на станции, не осталось и следа. Низкорослый дервиш взял посох и костяной ручкой его притронулся к моему лбу в середине межбровья.
Фотография странствующего дервиша с посохом, 19 в.
Поверхность рукоятки была теплой и очень гладкой, с давними трещинами кое-где; цвет ее напоминал старую слоновую кость. Я необычайно живо почувствовала ее прикосновение во сне - это было четкое физическое ощущение. Словно небольшой разряд прошел от межбровья до затылка по всей голове, и я проснулась...
Чувство прикосновения в межбровье оставалось после пробуждения еще некоторое время. Посредством какого-то восьмого чувства я поняла, что это был не просто сон. Это было подлинным и самым важным событием из всего, что случилось со мной до этого дня. Хотя произошло оно вовсе не в том маленьком мире, где я проснулась в то утро, а за его пределами, в восьмой сфере - там, где действительно зарождаются события наших жизнепотоков. Я также поняла с отрезвляющей ясностью, что окно возможности не остается открытым вечно, что время уходит, и действовать нужно прямо сейчас. Сон был не просто посланием, он был императивом - побуждением к действию. Я знала, что мне была оказана величайшая милость и позволено ступить на порог чего-то очень значительного.
Так оно и было. Спустя несколько дней после сна о дервишах я неожиданно и «случайно» наткнулась на контакт с живой группой Традиции, причем на ресурсе, которым до этого пользовалась много лет. Просто ключ был спрятан от меня - так бывает, когда человек не готов... Я написала по найденному адресу и через несколько дней получила ответ, с которого начался мой Путь в суфийской Традиции. Но о том, что случилось после, я уже рассказывала раньше.
Постскриптум:
В то время я не знала, какое значение имеет точка в межбровье в практиках суфиев, и почему именно к ней прикоснулся дервиш, хотя чувствовала, что это было важно. Впоследствии мне попалась информация, что когда Дух выказывает благоволение шаману, он касается его в точке между бровей, и я вспомнила про свой сон.
Уже после моего присоединения к Традиции я узнала, что суфии называют этот тонкий центр в межбровье латифа хафи. Хафи означает «тайна из тайн» или внутреннее озарение. Одна из наиболее известных строф персидского суфия Хафиза в зашифрованном виде содержит указание на этот центр. Суфии считают, что невидимый Свет входит в нас через него, а затем распределяется по всем органам чувств. Латифа хафи остается непробужденной в обычном человеке и активизируется только в мистике в состоянии переполненности Божественной Любовью. Словно огонь, она поглощает чувство отдельности от Единого. С открытием центра хафи искатель осознает: все, что он искал, здесь, внутри него, в точке за пределами измерений и все же находящейся в его собственном сердце.
Тогда он больше не сновидит. Он просыпается.