ОПЯТЬ ИЗ СТАРОГО ФБ
Сокуров так и остался для меня режиссером одного фильма. Я и сегодня считаю «Дни затмения», снятые по Стругацким, «За миллиард лет…», великим фильмом. Но его толком не увидели тогда, а сегодня уже почти и не осталось людей, способных понять, о чем там вообще речь.
Ни до, ни после о советской Средней Азии не было снято ничего точнее. Там - в паре-тройке даже не проходных эпизодов, а просто скольжения камеры, как бы мимоходом, буквально в десяток секунд - уместилась вся бытовая хроника, все необходимые культурные маркеры… Просто требовалось знать контекст и уметь смотреть.
Малянов видит в окне двух парней, явно собирающихся подраться. Выскакивает в окно, бежит к ним, чтобы вмешаться - те оборачиваются (на вид - казах и вайнах, чеченц или ингуш - не разобрать), забывают о своих разнгласиях, дают Малянову по морде и расходятся. Непроизнесенная фраза «У нас свои разборки, не лезь, русский…» висит в воздухе…
Конкурс домбристов. Камера скользит по благостным широким лицам конкурсантов и членов жюри (до сих пор убежден, что все лица в кадре - казахские, хоть действие и происходит якобы в Туркмении) и так же, не останавливаясь, проходит по единственной в жюри русской женщине - толстой тетке с лицом буфетчицы или бухгалтерши и химическими кудряшками на голове, что-то увлеченно записывающей по ходу прослушивания… Вряд ли инструктор райкома-горкома, надзирающий за идеологической составляющей конкурса - тут с куда большей вероятностью прислали бы местного. Скорее всего - офицерская жена (дело ведь происходит не просто в азиатском захолустье, а военном захолустье), подрабатывающая от скуки в местной школе, приглашенная в жюри «по части культурки» - образованных людей в глуши не хватает - и взявшаяся судить национальный конкурс с привычной добросовестностью и непоколебимой уверенностью в собственной способности с лету разобраться в любой культуре и в любой проблеме вообще. «Мы диалектику учили не по Гегелю…»
И еще несколько таких же мимолетных проходов камеры, вообще не фиксирующихся большинством зрителей… Но если бы фильм этим и исчерпывался - получилась бы региональная этнографическая лента, не более того. Фильм велик тем, что главным его героем стал, того не понимая, сам Сокуров, а главной темой фильма - его абсолютное непонимание книги, которую он взялся экранизировать.
Вечеровский, несмотря на наличие реального прототипа, фигура для «средних» Стругацких не просто традиционная, а одна из базовых. Герой, воплощающий в себе абсолютную неукротимость духа познания, обозначал один из полюсов их мира. Противоположный же полюс - «этический». Стругацкие тоже отдали дань распространенной иллюзии шестидесятников - людей вообще дурно образованных - что за наукой «надо присматривать», а то ведь беда с этими учеными, чуть отвлечешься - сразу норовят бонбу смастерить…
Впервые эта пара - ученый и «этик» - появляется в «Далекой Радуге». Главные антагонисты повести - Горбовский и Камилл. Хоть между ними и не происходит никаких дискуссий, и книга, вроде бы, совсем о другом. Но конфликт познания с «этикой» - точнее, с текущим, сиюминутным представлением об этой текучей и изменчивой сущности, еще точнее - с тем, что полагают этической нормой образованные обыватели, необоснованно считающие себя культурной элитой - надолго становится главной темой Стругацких.
Характерно, кстати, что Камилл - не человек. Или не совсем человек. Так же, как «не совсем человеком» будет и Вечеровский, несмотря на вполне человеческую природу. Списанный с двух вполне реальных ученых, он слишком неуютен для Стругацких, они испытывают неловкость (которую, надо полагать, испытывали и перед его прототипами), теряются, смотрят снизу вверх… Им просто необходимо дистанцироваться от него, вынести его за скобки человеческого. Отсюда, скажем, настойчиво педалируемое «марсианское ухание» и другие детальки того же рода.
Заметим - у ранних Стругацких нет ничего похожего. Мир «тахмасибовского цикла», плавно перетекающий в «мир Полдня» - мир уверенности в будущем, и именно потому - мир безудержного сциентизма. Массачусетская машина, впервые появляющаяся в «Стажерах» - пока еще мимолетная страшилка, ночные рассказы о «Черной руке» в спальне пионерлагеря… Но со временем, что называется, «ксендзы охмурили». Потом они подробно опишут этих «ксендзов» - они же «мокрецы». Тоже имеющих вполне реальные прототипы. И эти прототипы были активными творцами ранней «Перестройки» - что было абсолютно естественно. И неизбежно.
Немного забегая вперед - «этик» останется у Стругацких навсегда. Ученый исчезнет - либеральные идеи неотвратимо приводят к воинствующему антисциентизму, что мы вживую наблюдаем уже не первое десятилетие. Если наука противоречит идеологии политкорректности - тем хуже для науки. Совсем скоро материализуются все кошмары, приписываемые католической инквизиции протестантской клеветой. И на этот раз все будет в реальности а не в пропагандистских книжках и школьных учебниках… Но это уже другой разговор.
И уже в «Граде обреченном» «этику» Кацману будут противостоять не ученые, а «деятели». Энергичные, достаточно бескорыстные, но бессистемные, шарахающиеся из стороны в сторону… На фоне таких оппонентов превосходство Кацмана очевидно и неоспоримо. Нет, ученый появится на первых страницах. Но Дональд очень быстро покончит с собой. «Скрипач не нужен». Авторы не знают, что с ним делать. Ученый стал лишним в их мире. Так же как немного раньше лишним стал солдат. Самоубийство Снегового - реинкарнации тахмасибовского Быкова - именно об этом. Стругацким уже не нужен солдат, они не знают, что с ним делать. Либерализирующееся мировоззрение поочередно отторгает чуждые сущности. «Кривые, глухие окольные тропы…»
Но в «Миллиарде лет…» еще сохраняется неустойчивое равновесие. И пока еще есть Вечеровский, и его готовность стоять до конца - единственная надежда человечества.
И физики 70-80-ых, составляющие значительную часть аудитории Стругацких, сверяли себя именно с Вечеровским. Все остальные персонажи, включая формального ГГ Малянова, были забавны, талантливо написаны, но оставались абсолютно второстепенными. Оживляли фон.
Но тут приходит Сокуров. Режиссер. Т.е. дикарь. Как в старом питерском анекдоте про Цоя: «Приехал чукча в Питер, послушал «Аквариум», ничего не понял, но решил, что соберет такую же группу». И начинает «экранизировать». Разумеется, от книги не остается ничего, кроме нескольких имен. И самое главное - как Сокуров расправляется с абсолютно чужим и непонятным ему Вечеровским. Он превращает его в крымского татарина))
Сокуров знает, что фанатизм в мире существует. Он не понимает исключительно научного фанатизма, он вырос в угасающем мире, где прежний дух познания еще теплился только в профессиональной среде. Человек, далекий от среды физиков и математиков, никак не мог взять в толк, о чем речь. Он был обречен оставаться папуасом.
А крымский татарин - это просто и понятно. Человек, обиженный властью. Фанатик от природы. И куда именно он направит свой фанатизм - дело случая. Но фанатизм уже просто его личностное свойство, и он остается «понятным» Сокурову, к чему бы ни был приложен…
Именно тогда я впервые ощутил наступление эпохи воинствующего антисциентизма. Эволюция Стругацких была еще далека от финала, ничего такого в них мы прочесть еще не умели. Сами мы варились преимущественно в собственном соку, и мало представляли, насколько далеко от нас отошла «прогрессивная интеллигенция». Сокуров был первым, независимо от собственных намерений сумевшим продемонстрировать всю пропасть непонимания - и неизбежность грядущих Темных веков. Это и сделало фильм великим.
Ни до, ни после о советской Средней Азии не было снято ничего точнее. Там - в паре-тройке даже не проходных эпизодов, а просто скольжения камеры, как бы мимоходом, буквально в десяток секунд - уместилась вся бытовая хроника, все необходимые культурные маркеры… Просто требовалось знать контекст и уметь смотреть.
Малянов видит в окне двух парней, явно собирающихся подраться. Выскакивает в окно, бежит к ним, чтобы вмешаться - те оборачиваются (на вид - казах и вайнах, чеченц или ингуш - не разобрать), забывают о своих разнгласиях, дают Малянову по морде и расходятся. Непроизнесенная фраза «У нас свои разборки, не лезь, русский…» висит в воздухе…
Конкурс домбристов. Камера скользит по благостным широким лицам конкурсантов и членов жюри (до сих пор убежден, что все лица в кадре - казахские, хоть действие и происходит якобы в Туркмении) и так же, не останавливаясь, проходит по единственной в жюри русской женщине - толстой тетке с лицом буфетчицы или бухгалтерши и химическими кудряшками на голове, что-то увлеченно записывающей по ходу прослушивания… Вряд ли инструктор райкома-горкома, надзирающий за идеологической составляющей конкурса - тут с куда большей вероятностью прислали бы местного. Скорее всего - офицерская жена (дело ведь происходит не просто в азиатском захолустье, а военном захолустье), подрабатывающая от скуки в местной школе, приглашенная в жюри «по части культурки» - образованных людей в глуши не хватает - и взявшаяся судить национальный конкурс с привычной добросовестностью и непоколебимой уверенностью в собственной способности с лету разобраться в любой культуре и в любой проблеме вообще. «Мы диалектику учили не по Гегелю…»
И еще несколько таких же мимолетных проходов камеры, вообще не фиксирующихся большинством зрителей… Но если бы фильм этим и исчерпывался - получилась бы региональная этнографическая лента, не более того. Фильм велик тем, что главным его героем стал, того не понимая, сам Сокуров, а главной темой фильма - его абсолютное непонимание книги, которую он взялся экранизировать.
Вечеровский, несмотря на наличие реального прототипа, фигура для «средних» Стругацких не просто традиционная, а одна из базовых. Герой, воплощающий в себе абсолютную неукротимость духа познания, обозначал один из полюсов их мира. Противоположный же полюс - «этический». Стругацкие тоже отдали дань распространенной иллюзии шестидесятников - людей вообще дурно образованных - что за наукой «надо присматривать», а то ведь беда с этими учеными, чуть отвлечешься - сразу норовят бонбу смастерить…
Впервые эта пара - ученый и «этик» - появляется в «Далекой Радуге». Главные антагонисты повести - Горбовский и Камилл. Хоть между ними и не происходит никаких дискуссий, и книга, вроде бы, совсем о другом. Но конфликт познания с «этикой» - точнее, с текущим, сиюминутным представлением об этой текучей и изменчивой сущности, еще точнее - с тем, что полагают этической нормой образованные обыватели, необоснованно считающие себя культурной элитой - надолго становится главной темой Стругацких.
Характерно, кстати, что Камилл - не человек. Или не совсем человек. Так же, как «не совсем человеком» будет и Вечеровский, несмотря на вполне человеческую природу. Списанный с двух вполне реальных ученых, он слишком неуютен для Стругацких, они испытывают неловкость (которую, надо полагать, испытывали и перед его прототипами), теряются, смотрят снизу вверх… Им просто необходимо дистанцироваться от него, вынести его за скобки человеческого. Отсюда, скажем, настойчиво педалируемое «марсианское ухание» и другие детальки того же рода.
Заметим - у ранних Стругацких нет ничего похожего. Мир «тахмасибовского цикла», плавно перетекающий в «мир Полдня» - мир уверенности в будущем, и именно потому - мир безудержного сциентизма. Массачусетская машина, впервые появляющаяся в «Стажерах» - пока еще мимолетная страшилка, ночные рассказы о «Черной руке» в спальне пионерлагеря… Но со временем, что называется, «ксендзы охмурили». Потом они подробно опишут этих «ксендзов» - они же «мокрецы». Тоже имеющих вполне реальные прототипы. И эти прототипы были активными творцами ранней «Перестройки» - что было абсолютно естественно. И неизбежно.
Немного забегая вперед - «этик» останется у Стругацких навсегда. Ученый исчезнет - либеральные идеи неотвратимо приводят к воинствующему антисциентизму, что мы вживую наблюдаем уже не первое десятилетие. Если наука противоречит идеологии политкорректности - тем хуже для науки. Совсем скоро материализуются все кошмары, приписываемые католической инквизиции протестантской клеветой. И на этот раз все будет в реальности а не в пропагандистских книжках и школьных учебниках… Но это уже другой разговор.
И уже в «Граде обреченном» «этику» Кацману будут противостоять не ученые, а «деятели». Энергичные, достаточно бескорыстные, но бессистемные, шарахающиеся из стороны в сторону… На фоне таких оппонентов превосходство Кацмана очевидно и неоспоримо. Нет, ученый появится на первых страницах. Но Дональд очень быстро покончит с собой. «Скрипач не нужен». Авторы не знают, что с ним делать. Ученый стал лишним в их мире. Так же как немного раньше лишним стал солдат. Самоубийство Снегового - реинкарнации тахмасибовского Быкова - именно об этом. Стругацким уже не нужен солдат, они не знают, что с ним делать. Либерализирующееся мировоззрение поочередно отторгает чуждые сущности. «Кривые, глухие окольные тропы…»
Но в «Миллиарде лет…» еще сохраняется неустойчивое равновесие. И пока еще есть Вечеровский, и его готовность стоять до конца - единственная надежда человечества.
И физики 70-80-ых, составляющие значительную часть аудитории Стругацких, сверяли себя именно с Вечеровским. Все остальные персонажи, включая формального ГГ Малянова, были забавны, талантливо написаны, но оставались абсолютно второстепенными. Оживляли фон.
Но тут приходит Сокуров. Режиссер. Т.е. дикарь. Как в старом питерском анекдоте про Цоя: «Приехал чукча в Питер, послушал «Аквариум», ничего не понял, но решил, что соберет такую же группу». И начинает «экранизировать». Разумеется, от книги не остается ничего, кроме нескольких имен. И самое главное - как Сокуров расправляется с абсолютно чужим и непонятным ему Вечеровским. Он превращает его в крымского татарина))
Сокуров знает, что фанатизм в мире существует. Он не понимает исключительно научного фанатизма, он вырос в угасающем мире, где прежний дух познания еще теплился только в профессиональной среде. Человек, далекий от среды физиков и математиков, никак не мог взять в толк, о чем речь. Он был обречен оставаться папуасом.
А крымский татарин - это просто и понятно. Человек, обиженный властью. Фанатик от природы. И куда именно он направит свой фанатизм - дело случая. Но фанатизм уже просто его личностное свойство, и он остается «понятным» Сокурову, к чему бы ни был приложен…
Именно тогда я впервые ощутил наступление эпохи воинствующего антисциентизма. Эволюция Стругацких была еще далека от финала, ничего такого в них мы прочесть еще не умели. Сами мы варились преимущественно в собственном соку, и мало представляли, насколько далеко от нас отошла «прогрессивная интеллигенция». Сокуров был первым, независимо от собственных намерений сумевшим продемонстрировать всю пропасть непонимания - и неизбежность грядущих Темных веков. Это и сделало фильм великим.