Рецензия на книгу о Перельмане
Полностью тут: http://www.polit.ru/science/2011/05/05/perelman.html
Специфический дух наших математических школ и, в особенности, математических кружков автор описал, уподобляясь опытному канатоходцу: не погрешив против реалий, но трезво и без всяких восторгов. Что касается главного героя, то по необходимости он представлен нам только «в зеркалах» - о нем и его трудах говорят и пишут его наставники и коллеги-математики.
Для меня как читателя, - впрочем, и как для исследователя - наиболее интересной оказалась глава 10, названная в русском варианте «Безумие». В ней личность и поступки Григория Перельмана рассматриваются как характерные проявления человека, страдающего синдромом Аспергера.
Синдром Аспергера (далее - АС) - это сравнительно мягкий вариант аутизма, впервые описанный в 40-х гг. прошлого века австрийским психиатром Г. Аспергером. Люди с АС наименее комфортно чувствуют себя в мире межличностных отношений, поскольку им почти недоступно понимание личности и мира Других.
Логика поступков этих Других, базирующаяся на основаниях, отличных от разделяемых человеком с АС, для него самого оказывается не просто чуждой, но тотально непонятной, - я бы сказала - вообще несуществующей. В англоязычной научной практике говорят, что человек с АС не владеет «theory of mind» (TOM). По-русски это можно (несколько многословно) передать как «отсутствие представлений об психическом устройстве другого человека».
Британский исследователь аутизма Саймон Барон-Коэн (S.Baron-Cohen) показал, что доля лиц с высоким индексом аутизма и АС особенно велика среди математиков, ниже у естественников, а у гуманитариев она мало отличается от средней в популяции.
Когда я начинала свои занятия «новой» лингвистикой (конец 50-х гг. прошлого века), возможность точного описания языка привлекала молодых математиков, по преимуществу - очень сильных. В этих моих коллегах меня тогда поразила комбинация интеллектуальных изысков (я не имею в виду собственно сферу математики, поскольку тут я была вполне невежественна) и, скажем мягко, намеренной невоспитанности.
Так, на семинарах с математиками вместо ответа на какой-нибудь робкий вопрос нередко следовало не предложение его иначе сформулировать, а намеренная грубость - на фоне, выраженного высокомерия и даже откровенного хамства. Грубили вовсе не с целью оскорбить, но с явной целью заткнуть глупого вопрошающего и перейти к сути.
Такое же поведение, но в совсем уж вызывающей форме, я наблюдала через много лет, когда меня пригласили в математический класс известной московской школы рассказать о моей научной работе. Я тогда занималась словами - цветообозначениями, что в пестрой аудитории позволяло гибко выбрать тему для доклада.
Признаюсь, что скрытый конфликт обнаружился прежде, чем я открыла рот. Человек 12-15 мальчиков лет четырнадцати сидели за партами в демонстративно расслабленных позах и явно не собирались слушать. Я кратко сказала, о чем пойдет речь, и предложила всем, кому это не интересно, пойти погулять.
Видимо, это не входило в их планы: никто не пошевелился. Я не стала длить немую сцену и перешла к рассказу. В классе до поры было довольно тихо, хотя слушали меня преимущественно девочки. Мальчики, как я поняла, были озабочены тем, чтобы заняться чем-то таким, что позволило бы публично продемонстрировать мою неуместность, а возможно, и ущербность.
Шум и громкие восклицания наподобие «еще чего!» возникли тогда, когда я раздала почтовые открытки с репродукциями известных живописных полотен и попросила каждого написать на отдельном листочке, какие цвета он/она там видит. Возмущаясь и дурачась, они все же что-то написали. Причем, как можно думать, кое-кто увлекся самим процессом и на 15 минут перестал считать глупостями все, что является не-математикой.
За такими реакциями, как я поняла существенно позже, преимущественно скрывается не просто элементарная невоспитанность, а нечто худшее - отсутствие образа Другого и неспособность к идентификации с Другим. То есть, по меньшей мере, у некоторых математически одаренных детей, сосредоточенных в кружках и летних матшколах, можно было наблюдать мягкие варианты аутизма. Тогда я таких слов не знала, а меж собой мы называли подобное поведение «математическое хамство».
Математика была для таких детей привычным и понятным миром. Там они желали царить - тем более, что в социальном плане математика пользовалась у нас особым почетом.
Признаемся, что нам трудно представить себе внутренний мир человека с АС. Очевидно, что когда Перельман делал то, что ему было приятно - например, показывал свой родной Питер группе приезжих математиков, он вел себя как обычный человек его возраста и среды. Но как только возникала - пусть малосодержательная - ситуация, которую Перельман считал ненужной, он стоял на своем и полностью пренебрегал какими-либо возможными неудобствами для других. Перельман, не отвечавший на письма и телеграммы, если он не считал содержание важным лично для него, просто не готов был, как сейчас бы сказали, «заморачиваться» всей этой суетой.
Специфический дух наших математических школ и, в особенности, математических кружков автор описал, уподобляясь опытному канатоходцу: не погрешив против реалий, но трезво и без всяких восторгов. Что касается главного героя, то по необходимости он представлен нам только «в зеркалах» - о нем и его трудах говорят и пишут его наставники и коллеги-математики.
Для меня как читателя, - впрочем, и как для исследователя - наиболее интересной оказалась глава 10, названная в русском варианте «Безумие». В ней личность и поступки Григория Перельмана рассматриваются как характерные проявления человека, страдающего синдромом Аспергера.
Синдром Аспергера (далее - АС) - это сравнительно мягкий вариант аутизма, впервые описанный в 40-х гг. прошлого века австрийским психиатром Г. Аспергером. Люди с АС наименее комфортно чувствуют себя в мире межличностных отношений, поскольку им почти недоступно понимание личности и мира Других.
Логика поступков этих Других, базирующаяся на основаниях, отличных от разделяемых человеком с АС, для него самого оказывается не просто чуждой, но тотально непонятной, - я бы сказала - вообще несуществующей. В англоязычной научной практике говорят, что человек с АС не владеет «theory of mind» (TOM). По-русски это можно (несколько многословно) передать как «отсутствие представлений об психическом устройстве другого человека».
Британский исследователь аутизма Саймон Барон-Коэн (S.Baron-Cohen) показал, что доля лиц с высоким индексом аутизма и АС особенно велика среди математиков, ниже у естественников, а у гуманитариев она мало отличается от средней в популяции.
Когда я начинала свои занятия «новой» лингвистикой (конец 50-х гг. прошлого века), возможность точного описания языка привлекала молодых математиков, по преимуществу - очень сильных. В этих моих коллегах меня тогда поразила комбинация интеллектуальных изысков (я не имею в виду собственно сферу математики, поскольку тут я была вполне невежественна) и, скажем мягко, намеренной невоспитанности.
Так, на семинарах с математиками вместо ответа на какой-нибудь робкий вопрос нередко следовало не предложение его иначе сформулировать, а намеренная грубость - на фоне, выраженного высокомерия и даже откровенного хамства. Грубили вовсе не с целью оскорбить, но с явной целью заткнуть глупого вопрошающего и перейти к сути.
Такое же поведение, но в совсем уж вызывающей форме, я наблюдала через много лет, когда меня пригласили в математический класс известной московской школы рассказать о моей научной работе. Я тогда занималась словами - цветообозначениями, что в пестрой аудитории позволяло гибко выбрать тему для доклада.
Признаюсь, что скрытый конфликт обнаружился прежде, чем я открыла рот. Человек 12-15 мальчиков лет четырнадцати сидели за партами в демонстративно расслабленных позах и явно не собирались слушать. Я кратко сказала, о чем пойдет речь, и предложила всем, кому это не интересно, пойти погулять.
Видимо, это не входило в их планы: никто не пошевелился. Я не стала длить немую сцену и перешла к рассказу. В классе до поры было довольно тихо, хотя слушали меня преимущественно девочки. Мальчики, как я поняла, были озабочены тем, чтобы заняться чем-то таким, что позволило бы публично продемонстрировать мою неуместность, а возможно, и ущербность.
Шум и громкие восклицания наподобие «еще чего!» возникли тогда, когда я раздала почтовые открытки с репродукциями известных живописных полотен и попросила каждого написать на отдельном листочке, какие цвета он/она там видит. Возмущаясь и дурачась, они все же что-то написали. Причем, как можно думать, кое-кто увлекся самим процессом и на 15 минут перестал считать глупостями все, что является не-математикой.
За такими реакциями, как я поняла существенно позже, преимущественно скрывается не просто элементарная невоспитанность, а нечто худшее - отсутствие образа Другого и неспособность к идентификации с Другим. То есть, по меньшей мере, у некоторых математически одаренных детей, сосредоточенных в кружках и летних матшколах, можно было наблюдать мягкие варианты аутизма. Тогда я таких слов не знала, а меж собой мы называли подобное поведение «математическое хамство».
Математика была для таких детей привычным и понятным миром. Там они желали царить - тем более, что в социальном плане математика пользовалась у нас особым почетом.
Признаемся, что нам трудно представить себе внутренний мир человека с АС. Очевидно, что когда Перельман делал то, что ему было приятно - например, показывал свой родной Питер группе приезжих математиков, он вел себя как обычный человек его возраста и среды. Но как только возникала - пусть малосодержательная - ситуация, которую Перельман считал ненужной, он стоял на своем и полностью пренебрегал какими-либо возможными неудобствами для других. Перельман, не отвечавший на письма и телеграммы, если он не считал содержание важным лично для него, просто не готов был, как сейчас бы сказали, «заморачиваться» всей этой суетой.