Воспоминания дамы польской XVIII века/Бытность моя в Гродно в 1796 году
Wspomnienia damy polskiéj z XVIII. wieku/Bytność moja w Grodnie r. 1796. Автор этих мемуарных писем - Уршуля Тарновская (Urszula Tarnowska) была женой галицкого хорунжего Рафала Тарновского. Из-за участия мужа в восстании Костюшко, царская администрация конфисковала их имение Василевчизну (Wasylewszczyźnа). В 1796 году Уршуля приехала в Гродно, где находился и король Станислав Август Понятовский, к тому времени уже отрёкшийся от престола, и всемогущий на землях бывшей Речи Посполитой князь Репнин. Тарновская хотела попытаться добиться возвращения конфискованного имения. Её воспоминания содержат описания внешности и поведения высоких сановников, находящихся тогда в Гродно, позволяют составить психологические портреты упоминаемых лиц и хорошо отражают атмосферу, царившую тогда в городе. Перевод Евгения Асноревского.
Моему мужу
22 июня, в среду, я приехала в Гродно из Дрозгува (Drążgowa) по делу порученному тобой, мой муж. В девять часов утра, я приехала прямо к дому, который Потоцкий, каштелян люблинский, посоветовал мне на встрече со мной в Белостоке; но из-за того, что этот дом был большим и очень дорогим (просили два дуката в день) я решила искать другой, и ради соображений экономии, и чтобы злая публика не сказала бы, что я самый дорогой дом выбрала, в несчастный момент нашей ситуации.
Договорившись о постое на один день, и имея мысли, занятые делом с москалями, с которыми нужно было жить очень вежливо, я была рассеяна. В тот момент, когда я уже была жительницей этого дома, я узнала, что московский офицер с шумом обходил все комнаты с хозяином, говоря, что хочет иметь дом для князя Лобанова, и совершенно не обращая внимания на меня сидящую в углу. В конце концов, я поймала его на переходе из комнаты и говорю, поклонившись красиво: - Monsieur, j’ai dejà prise cette maison (Месье, я уже взяла этот дом) - Non, madame, le prince Łabanow est premier içi que vous, car il est quasi-maitre (Нет, мадам, князь Лобанов был первее тут чем вы, ведь он почти хозяин этого дома.) Тогда иначе: - peutêtre, disje, mais le prince ne ferait ne priment impolitesse (возможно и так, но князь, конечно же, не будет невежливым). Он что-то отвечал на это, долгое время, и уже был в другой комнате, а у меня сердце колотилось от гнева. Я снова поклонилась и велела ему искать другую квартиру. Эта первая встреча с москалем меня очень сильно расстроила и смутила.
Эти баламутства, устройство на квартиру, покупка дров в незнакомом городе, привели к тому, что я аж в четвёртом часу ела обед, а мой насморк с сильной охриплостью и усталость с дороги, не позволили мне сделать ничего больше, как только увидеться с Бышевским (Byszewskim), который понемногу рассказывал мне разные вещи о Гродно и сказал, чтобы я искала другую квартиру.
В четверг они нашли мне квартиру маленькую и недорогую, а тем временем я оделась в половине двенадцатого и поехала к пани Мнишковой в замок, чтобы дать ей знать о себе.
Там все эти дамы, то есть семья, которую я застала вместе. Я не могу даже выразить своего удовлетворения от того, как я была хорошо и по-дружески принята ими. Это мне сразу же скрасило неучтивость москаля и трудности путешествия, и боязнь делать наше дело сразу же превратилась в приятное забытьё.
Пани Краковская (Изабелла из Понятовских Браницкая - старшая сестра короля и вдова Краковского воеводы Яна Клеменса Браницкого. Прим.Е.А.), пани Тышкевичева (Констанция из Понятовских Тышкевич - племянница короля. Прим.Е.А.) сказали мне положиться на пани Мнишковую (Урсула Мнишек - племянница короля. Прим. Е.А.).
Я виделась с князем Репниным (Николай Васильевич Репнин - крупнейший российский дипломат и военачальник, один из главных руководителей уничтожения Речи Посполитой. Прим.Е.А.), и в этот день я узнала много вежливого обращения, познакомилась с обычаями и обзавелась знанием большого мира. Это мне облегчило трудный шаг знакомства с этими особами, особенно с князем Репниным, которого я ужасно боялась.
Посоветовали дамы эти, чтобы меня отвезти с утра, то есть в полвторого, к самой княжне. И хотя я ещё не была в чёрном платье, а лишь наполовину одета, нельзя было откладывать, так как это был четверг, день в который Репнин бывает на обеде у короля и даёт у себя приём. Мнишковая меня отвела к мужу посоветоваться, он был ещё в гардеробе. Всё там сложилось, а в это время с пани Краковской у меня был такой разговор, один на один, в её кабинете. Она спрашивала меня о разном, прежде всего о моей матери, Левицком, Стажинской, львовских интригах, а в конце спрашивает меня: - А ксендза Морскего (Morskiego) ты видела, пани? Я его несколько лет не видела. А пана Тадеуша? (Тадеуша Костюшко. Прим. Е.А.) И не ожидая ответа говорит: - Эх, пан Тадеуш! Неуместные вещи сделал, лучше было бы если бы он не приезжал в Варшаву, раз такой абсурд делал, безнаказанно et quelle conduite! (так поступал!) А я на это: - Сейчас же могу уверить Пани Добродейку, говоря от лица пана Тадеуша, что он всегда равно уважителен к ней, что он ей благодарен за все добрые дела, и что всегда её дружбу ценит для себя безмерно, и что он сможет ей объяснить все те байки, которыми его очернили, что никогда не терял должного к Пани Добродейке уважения, и всегда к ней привязан. - А она: - Ой не байки, не байки это. Я хочу верить в то, что это не его злое сердце, но злой рассудок, который этому повинен, и который им всегда руководит. Что касается меня, то у меня ничего нет, mais les propos qu’il a dit et ecrit contre le roi, m’intéressent beaucoup plus que ma personne. (но то, что он говорит ей и пишет против короля меня интересует больше, чем моя особа). А я снова: - Я как раз имею возможность по его поручению сказать, что он ничего не писал на короля в этой книге, которую несколько особ писало, а на него только две заметки пришлось, да и те были о дипломатии. Это точно правда и прошу вас этому поверить. - А она: - Недостойная эта книга on à écrit de horreurs, des infamies. (пишут там ужасные вещи, позор.).
…потом она говорит: - Le temps doit ensevelir toutes les folies qu’on a faites (время должно похоронить все безумства, которые мы сделали) наши теперешние несчастья доказывают, что это всё было ненужно и неразумно.
Потом она спрашивала меня было ли какое-то подобие волнений в Галиции. Тогда я сказала, что был такой момент, когда назревала буря во Львове, но там поступали очень разумно.
Это был бы более длительный разговор, но Мнишковая прислала за мной.
Выходя от Тышкевичевой и идя к Мнишковой я встретила короля в коридоре и он сказал: - Je savois deja que vous etes arrivée, je sui content de vous voir - mais moi je ne suis pas content. (Я слышал, что ты уже приехала и я рад, что тебя вижу - но я несчастлив.). И через Мнишковую сказал мне передать, что бы я была на обеде, так как князь Репнин будет в этот день.
Тем временем мы прибываем на Городницу, и мое сердце бьется с сожалением и страхом перед этим Репниным. А Мнишковая: - У тебя есть письмо? Не бойся, все будет хорошо.
Входим. Стол накрыт грязно. Репнина толстая, высокая, лицо плоское, пудра наклёпана на волосах, похожа на старую Шатковскую, тихо говорит, медленно и сладко. Дочь её, княжна Волконская, которая с ней живёт, похожа на старостину Луковскую или Пузынину, живая, и отец её очень любит. Романцов и какой-то московский офицер: этих особ я застала. Мнишковая была невероятно добра ко мне, говорила за меня многие вещи, все сопереживали моему горю. Репнина хотела сразу же послать за мужем, но мы предпочли увидеть его у короля.
Король был очень слаб в этот день и сам представил меня Репнину. А Мнишковая сразу выпалила: - Madame n’a pas un moment à perdre, vous aurez la bonté, mon prince, de l’écouter favorablement. (Дамы, не будем терять даже одной минуты, сделай милость, мой князь, выслушай её благосклонно). И все отошли от меня в другой угол зала, а он меня взял под руку и к окну отвёл. Без предисловий он сразу же сказал: - Je sui deja prévenu de votre arrivée, je ferai mon possibile pour vous étre utile. (Мне уже сообщали о вашем приезде, я сделаю что могу для тебя, чтобы быть полезным.).
Не было у него достаточно времени, и он только спросил меня о Пулавах, прося, чтобы я приехала к нему в семь, ещё перед приёмом, и там он со мной обстоятельно поговорит. Но такого не получилось, так как король и Мнишек рассказали ему всё дело, а ещё я, с веером моим, на котором я записала о чём должна его спросить. Мы снова разговорились у окна, говорили долго и он мне на всё с лёгкостью и не торопясь дал ответ.
1. Что никакой надежды быть не может, чтобы нам отдали Василевчизну.
2. Что хорошо, что те письма послали в Дрезден, но плохо, что мы не писали Зубову и нет возможности иметь резолюцию.
3. Что нужно, чтобы я теперь отсюда императрице и Зубову писала и копии документов послала.
4. Что после получения резолюции он только сможет сказать будет ли поездка в Петербург иметь смысл.
Он цитировал мне Прозорова, говоря: - Voyez, il a surement merité la punition, mais dès que se femme est arrivée à Petersbourg on lui a tout de suite rendu ses terres à elle. (Видите ли, он заслужил наказание, но как только женщина приехала в Петербург, мы сразу же передали его землю ей.).
Но кто должен ехать в Петербург мой муж или я? На это он немного посмеялся…
…сказал, что в этом он не может дать мне совет.
- Je vous vois madame, et je sais ce que je dois penser, mais je n’ai pas l’honneur de connaitre monsieur votre mari. (Из вас двоих я вижу мадам, и знаю, что я должен думать, но я не имею чести знать вашего мужа.).
Потёмкина он не любит - терпеть не может.
Я хотела написать князю Станиславу Понятовскому или Адаму Чарторыйскому, попросив, чтобы напомнил Зубову о нашем деле. Он согласился с письмом Понятовскому, а потом говорит мне: - Mais je crois que le roi s’interesse a vous extremment, dites lui un mot et il vons fera ecrire ces lettres, vous me les donnerez, les copies d’abord et je verrai, tout ce qu’il y aura a changer on à ajouter, et les lèttres ouvertes que je ferais cacheter. Puisque nous avons içi notre conference, vous n’avez plus besoin de venir chez moi a sept heures, mais je vous prie de venir a l’assamblée. (Я верю, что король заинтересовался тобой весьма серьёзно, скажите ему одно слово и он в этот период будет писать эти письма до того, как вы уедите, ты дашь их мне и я посмотрю, что там нужно изменить, добавить, открытые письма я смогу опечатать. Так как мы уже поговорили, то вам не нужно приходить ко мне в семь, но я приглашаю вас на приём.).
Я выдохнула с облегчением, а эти дамы сразу же окружили меня и стали спрашивать, как всё прошло, и говорить, что они видели, как я читаю с веера. Король подвинулся ко мне и спросил довольна ли я.
- J’ai saisie d’abord ce moment pout le prier de me faire écrire les lèttres que que le prince me conseillait d’ecrire.» (Я воспользовалась этим моментом, чтобы попросить его написать мне письма, которые князь посоветовал мне написать.).
- Ладно ладно, я тебе это всё сделаю.
И он так хорошо позаботился обо мне и с таким превеликим старанием, что дал мне прекрасную квартиру, каждодневный обед, написал письма и дал Фриза (Королевский секретарь. Прим.Е.А.), который летал от короля ко мне, от меня к Репнину, от Репнина к королю.
На обеде была семья (familia), Грабовская, Репнин, адъютанты, поэт камергер (poeta szambelan), прусский майор и я прибыла.
Разговор был забавный. Сначала король грустил и не разговаривал, Репнин же говорил много…
…неожиданно он начал об ужасах (strachach) через стол рассказывать какую-то историю доктору пани Краковской о Сведенборге (Сведенборг - шведский мистик XVIII века, популярный и в XXI веке. Прим Е.А.), который в Швеции умер: что одной вдове, которая после смерти мужа имела дело с кредиторами и волновалась из-за какой-то потерянной бумаги, на какую-то значительную сумму, Сведенборг показал мужа покойника, который ей сказал, что в том то столике, в том и в том ящичке есть эта бумага, и так всё нашла эта вдова.
Репнин говорит много, но рассказывает не очень приятно.
Король же отозвался на эту страшную историю, что в Швеции, когда правил Кароль II, в одном сеймовом зале, всегда видели сейм и зажжённые ночью свечи, и маленького короля на троне, и министров - все сидели без голов. Рассказывал он несравнимо лучше.
Грабовская вспоминала царицу Елизавету, что она увидела сама себя на троне и вывела из этого смерть свою. Я что-то о Белой женщине в Берлине, в окне показывающейся, достаточно неуклюже упоминала, как приходская дама и ужасов боящаяся.
О Елизавете говорилось долго. Репнин сказал, что её звали Хлебная Императрица, что во время ее правления были плодородные времена, что она была деятельной, сознательной и смелой.
Камергер встал от стола и отдал чашку королю; остальной придворный этикет, кажется, плохо соблюдается в Гродно, хотя короля здесь держат с помпой. Сто восемьдесят человек составляют его почётный караул; из Городницы они через весь город идут со знамёнами и музыкой. У него четыре камергера, четыре секретаря, четыре пажа, четыре конюшых, два придворных маршалка, доктор, поэт Трембецкий (Trembecki) в качестве камергера, множество лакеев, у него пенсия в одиннадцать сотен дукатов в месяц, и эти деньги регулярно ему платят.
Они почитают его как короля, но два московских лагеря вокруг города стоят, и он ничего не может сделать в своих интересах без уведомления Репнина.
Подумал бы кто, что в неволе его держат с таким великолепием, но об этом нельзя тут думать, а уж тем более говорить.
(Далее Уршуля играет на клавикорде, Репнин любил такую музыку. Е.А.)
Достаточно долго это продолжалось. Репнин развлекался у короля до семи. Это сильно удивило его жену, которая любит, чтобы он возвращался быстро.
Он еще не выглядит очень старым, фигура слегка сгорбленная, внешнее проявление обычного человека, очень прост; восхваляют его изрядно, но его обычаи указывают на человека, который не очень нравственен. Некоторое время назад он стал набожным и верным жене. Он всегда спрашивал меня о Пулавах, как там живут, и кто там бывает? Я всегда говорила, что они живут тихо, что там почти никто не бывает, что им негде поселить гостя, потому что сама княжна и все живут во флигелях, что дворец разграблен, а они заняты только садом.
Вечером я была на приёме Репнина. Полно людей, но одни москали; кроме пана Мнишека и старого Дзеконьского я не видела ни одного поляка в Гродно. Были там три дамы симпатичные, остальные - матушки. Дам с орденами было четыре.
Ужин не был хорош, холодный. Сам хозяин не сидел у стола, говоря, что уже 20 лет не ест ужин. Он подъедал по чуть-чуть, стоя всегда между мною и Мнишковой, и иногда подходил к своей жене.
Он всегда говорил весьма много.
Рассказывал, что князь Константин Чарторыйский очень нравится в Петербурге своей простотой. Императрица хотела что-то знать об Англии и спросила об этом князя Адама (Адама Чарторыйского. Прим.Е.А.), а именно в этот момент наш прекрасный Сенека забыл то, о чём спрашивала императрица и ответил: - Qu’il avait oublié. - L’imperatrice se tournaut vers le prince Constantin dit: c’est étonnant que votre frère a oublié ce qu’il a vu il n’y a pas longtemps, et moi je me souviens des choses que j’ai vue depuis vingt ans. (Что он забыл. - Императрица поворачивается к князю Константину: удивительно, что твой брат забыл то, что видел совсем недавно, а я помню то, что видела двадцать лет назад.). А Константин на это: - C’est que madame, mon frère a la mémoire d’un lièvre. (Да, мадам, у моего брата память как у зайца.).
24 июня, в пятницу. Сегодня пан Фриз пришел ко мне утром, он взял мои документы, то есть справки подлинники, которые король приказал переписать для отправки их Зубову, он прочитал мои длинные записи, чтобы узнать, что у меня было в этих имениях, и показать, что сам король написал для меня, но Репнин исправил, добавив много выражений, которые мне не нравились, потому что они были подлыми и для польки неприличными.
Фриз сказал мне, что король просит меня к себе обедать.
Я пошла пешком в замок, так как моя квартира находится близко.
Пани Краковская сегодня выезжала с Тышкевичевой в Белосток, король был грустен, и более того, так расстроен, что не чувствовал, что у него расстёгнута одежда.
Прощание неприятное для всех, напоминало разъезд в Дрозгуве, достаточно недавно бывший, ходили там из угла в угол эти растерявшиеся дамы: Грабовская убежала, король плакал у окна, Тышкевичева всхлипывала, пани Краковская со слезами на глазах, воеводина подольская вздыхала, пани Мнишковая, казалось, занималась всеми в равной степени. А как же я была грустна среди грустных.
Король потом сказал зайти к себе в кабинет, читал письма и ужасно злился из-за того, что добавил Репнин.
Поэт при ордене (Трембецкий имел Орден Св. Станислава. Прим.Е.А.) разболтался со мной… Он сказал мне, однако, что имеет надежду, что Польша не останется в том состоянии в каком она теперь… - О, что до меня, то не умна в политике, ничего не понимаю.
С Фризом мы говорили по-другому. Этот говорил, что нет надежды для нашего края, что конец уже Польше, насчёт будущего то они питают надежду, что не будет сидеть тут в Гродно, что, вероятно, в Вене будет жить.
С величайшей грустью я узнала из того, что мне удалось вытянуть из Фриза, что наши люди в Петербурге, вероятно, никогда не будут отпущены и возвращены в Польшу, что Костюшко сидит уже в Шлисербурге (Schlüsselburgu). Он так же спрашивал меня была ли я в Сеняве, когда Костюшку уговаривали.
Сегодня я нанесла визит пани Грабовской, выглядящей уже достаточно старо.
Число 25-е, в субботу. Фриз принёс мне письма и сказал, что Репнин спрашивал меня сама ли я не хочу писать этих выражений или это король меня подговорил их не писать, что если он в состоянии мне компенсировать потерю имений, то пусть он даёт мне такие советы.
Король в кавалерийском мундире выглядел сегодня красиво.
Как король откланялся, так каждый отправился к себе, а я стала писать эти несчастные письма и тут входит Репнин и мы были наедине. Разговор был веселым, переплетающим дело с кокетством, и снова дело и снова кокетство. Он осмотрел твой портрет, муж, и спрашивал сколько тебе лет и почему я так боюсь тебя в делах, говорил, что польки не привыкли бояться мужей.
И так эта смешанное общение тянулось довольно долго. Он брал свою шляпу и отставлял, и смешные вещи говорил.
Через час после ко мне приехали дамы: княжна Волконская, Панина и молодая Моравская. Я гадала им на картах с иероглифами, которые остались на столике. Их это очень позабавило. Волконская смеялась, Панина плакала, у неё какая-то печаль. Первая ужасно весёлая, но некрасивая, вторая красивая и печальная, и полна талантов. Эти дамы очень полюбили меня за это гадание. Панина сказала, что будет мне полезна в Петербурге, если я туда приеду. Она из дома Орлова, внучка славного вора Орлова
26 июня, в воскресенье. Я должна была поехать на службу с Моравской, но предпочла пойти пешком и пользуясь случаем осмотреть немного город, который весьма похож на Люблин, но более солидный и имеет больше каменных домов.
Час обеда. Я поехала в замок. Панина прощалась с королём, который задержал её на обед. Её муж, высокий, молодой, худой имеет золотой ключ на фалдах (Панин Никита Петрович - будущий вице-канцлер России и автор плана свержения Павла I, во время которого царь был убит. Прим. Е.А). Они очень любят друг друга.
Король рассказывал, что однажды Суворов хвастался перед Репниным, что у него всё получается. Правда, сказал Репнин, что у тебя всё получается. Но одной вещи не можешь доказать, что хочешь притворяться дураком, но тебя никто дураком не считает.
Потом король ушёл, я простилась с ним. Он сказал мне много прекрасных вещей, которые так знакомы миру в устах его: что он сделал, что мог для меня, что он хочет мне быть полезным, что он тебе кланяется (это он сказал дважды). Я попрощалась с теми дамами, живо проникшись той несчастной судьбой, которая окружала всю эту семью и короля, и которую он сам заслужил для себя своей слабостью, или же из-за несчастного предназначения, является её игрушкой.
Я вернулась к себе в шесть. Меня посетил Романцов, пил у меня кофе и давал мне хорошие советы относительно дороги в Петербург.
Грабовская посетила меня, и мы поехали вместе, в восемь часов, к Репнину...
Наконец, стали гулять, время было прекрасное, Репнин на дворе Городницы гулял и легко уговорил меня пойти в сад. Мы пошли с Грабовской. Прибыли Панина и Моравская, и большое количество генералов и офицеров с орденами шло за нами. Сад на Городнице назван публичным. Я сама решилась ходить и говорить с князем, а все шли сзади, потому что тут такой обычай, что самый первый пан и генерал не заговорит первый с Репниным и с ним рядом не пойдёт.
Мнишковой сегодня не было на приёме, les egards etaient pour moi. Partout aileurs qu’en Russie Repnin passerait pour un homme distingué, mais içi on l’egale à Dieu. Nous causions sur différentes choses, sur Puławy, sur le baptéme de Władyś; il m’a présenté les enfants de la psse. Wołkońska, m’a montré tout son jardin, on il a cherché des conconbres pour moi, mais n’en a trouvé qu’un seul. Enfin il fallait rentrer, car personne, ni mème aucune femme ne voulait se prèter à cette conversation. (уважение ко мне присутствовало. Повсюду Репнин мог бы сойти за выдающегося человека, но здесь, в России, он был равен богу. Мы говорили о разных вещах: о Пулавах, о крещении Владыся; он представил мне детей Волконской, он показал мне весь свой сад и искал для меня огурец, но не нашёл ни одного. В конце концов, мы вернулись, потому что никто, даже ни одна женщина, не желал слышать этот разговор.).
Сегодня я хорошо познакомилась с Лобановым: вообще некрасив, неприятный, немного глухой, много о себе думает, вежливо говорит и бегло по-французски, но часто заканчивает похвалой самого себя.
27 июня в понедельник пан Фриз принес мне паспорт, и моя экспедиция была закончена. Я не могла заплатить этому действенному и вежливому человеку чем-либо ещё, как только взаимной любезностью за его внимание к моему делу.
Выехала я из Гродно в семь вечера в понедельник, но приехав к перевозу через Неман увидела, что дорога загромождена солдатами и экипажами московскими и они сказали мне, что Репнин находится на берегу и осматривает новый мост, а также недавно построенные корабли, на которых, вместе с прусскими и другими офицерами, он должен отправится для определения границ на воде.
Я едва протиснулась через парадную толпу, которая ни на шаг не отстаёт от Репнина. Он показывал мне корабли, мы попрощались друг с другом, он посадил меня в карету, закрыл дверь и приласкал Добрусю, сказав: «C’est étonnant, que les dames en Pologne ne peuvent jamais voyager sans chiens, et me priait de demander à la Psse. Czartoryska, si elle avait encore son chien Mufty?» (Странно, что дамы в Польше никогда не могут путешествовать без собак и прошу спросить у княжны Чарторыйской, у нее все еще есть моя собака Муфти?).
Я уехала разочарованная и может быть, чтобы вернутся ещё в это грустное Гродно, где столько грустных впечатлений и неприятных встреч с москалями мне пришлось вынести.
Моему мужу
22 июня, в среду, я приехала в Гродно из Дрозгува (Drążgowa) по делу порученному тобой, мой муж. В девять часов утра, я приехала прямо к дому, который Потоцкий, каштелян люблинский, посоветовал мне на встрече со мной в Белостоке; но из-за того, что этот дом был большим и очень дорогим (просили два дуката в день) я решила искать другой, и ради соображений экономии, и чтобы злая публика не сказала бы, что я самый дорогой дом выбрала, в несчастный момент нашей ситуации.
Договорившись о постое на один день, и имея мысли, занятые делом с москалями, с которыми нужно было жить очень вежливо, я была рассеяна. В тот момент, когда я уже была жительницей этого дома, я узнала, что московский офицер с шумом обходил все комнаты с хозяином, говоря, что хочет иметь дом для князя Лобанова, и совершенно не обращая внимания на меня сидящую в углу. В конце концов, я поймала его на переходе из комнаты и говорю, поклонившись красиво: - Monsieur, j’ai dejà prise cette maison (Месье, я уже взяла этот дом) - Non, madame, le prince Łabanow est premier içi que vous, car il est quasi-maitre (Нет, мадам, князь Лобанов был первее тут чем вы, ведь он почти хозяин этого дома.) Тогда иначе: - peutêtre, disje, mais le prince ne ferait ne priment impolitesse (возможно и так, но князь, конечно же, не будет невежливым). Он что-то отвечал на это, долгое время, и уже был в другой комнате, а у меня сердце колотилось от гнева. Я снова поклонилась и велела ему искать другую квартиру. Эта первая встреча с москалем меня очень сильно расстроила и смутила.
Эти баламутства, устройство на квартиру, покупка дров в незнакомом городе, привели к тому, что я аж в четвёртом часу ела обед, а мой насморк с сильной охриплостью и усталость с дороги, не позволили мне сделать ничего больше, как только увидеться с Бышевским (Byszewskim), который понемногу рассказывал мне разные вещи о Гродно и сказал, чтобы я искала другую квартиру.
В четверг они нашли мне квартиру маленькую и недорогую, а тем временем я оделась в половине двенадцатого и поехала к пани Мнишковой в замок, чтобы дать ей знать о себе.
Там все эти дамы, то есть семья, которую я застала вместе. Я не могу даже выразить своего удовлетворения от того, как я была хорошо и по-дружески принята ими. Это мне сразу же скрасило неучтивость москаля и трудности путешествия, и боязнь делать наше дело сразу же превратилась в приятное забытьё.
Пани Краковская (Изабелла из Понятовских Браницкая - старшая сестра короля и вдова Краковского воеводы Яна Клеменса Браницкого. Прим.Е.А.), пани Тышкевичева (Констанция из Понятовских Тышкевич - племянница короля. Прим.Е.А.) сказали мне положиться на пани Мнишковую (Урсула Мнишек - племянница короля. Прим. Е.А.).
Я виделась с князем Репниным (Николай Васильевич Репнин - крупнейший российский дипломат и военачальник, один из главных руководителей уничтожения Речи Посполитой. Прим.Е.А.), и в этот день я узнала много вежливого обращения, познакомилась с обычаями и обзавелась знанием большого мира. Это мне облегчило трудный шаг знакомства с этими особами, особенно с князем Репниным, которого я ужасно боялась.
Посоветовали дамы эти, чтобы меня отвезти с утра, то есть в полвторого, к самой княжне. И хотя я ещё не была в чёрном платье, а лишь наполовину одета, нельзя было откладывать, так как это был четверг, день в который Репнин бывает на обеде у короля и даёт у себя приём. Мнишковая меня отвела к мужу посоветоваться, он был ещё в гардеробе. Всё там сложилось, а в это время с пани Краковской у меня был такой разговор, один на один, в её кабинете. Она спрашивала меня о разном, прежде всего о моей матери, Левицком, Стажинской, львовских интригах, а в конце спрашивает меня: - А ксендза Морскего (Morskiego) ты видела, пани? Я его несколько лет не видела. А пана Тадеуша? (Тадеуша Костюшко. Прим. Е.А.) И не ожидая ответа говорит: - Эх, пан Тадеуш! Неуместные вещи сделал, лучше было бы если бы он не приезжал в Варшаву, раз такой абсурд делал, безнаказанно et quelle conduite! (так поступал!) А я на это: - Сейчас же могу уверить Пани Добродейку, говоря от лица пана Тадеуша, что он всегда равно уважителен к ней, что он ей благодарен за все добрые дела, и что всегда её дружбу ценит для себя безмерно, и что он сможет ей объяснить все те байки, которыми его очернили, что никогда не терял должного к Пани Добродейке уважения, и всегда к ней привязан. - А она: - Ой не байки, не байки это. Я хочу верить в то, что это не его злое сердце, но злой рассудок, который этому повинен, и который им всегда руководит. Что касается меня, то у меня ничего нет, mais les propos qu’il a dit et ecrit contre le roi, m’intéressent beaucoup plus que ma personne. (но то, что он говорит ей и пишет против короля меня интересует больше, чем моя особа). А я снова: - Я как раз имею возможность по его поручению сказать, что он ничего не писал на короля в этой книге, которую несколько особ писало, а на него только две заметки пришлось, да и те были о дипломатии. Это точно правда и прошу вас этому поверить. - А она: - Недостойная эта книга on à écrit de horreurs, des infamies. (пишут там ужасные вещи, позор.).
…потом она говорит: - Le temps doit ensevelir toutes les folies qu’on a faites (время должно похоронить все безумства, которые мы сделали) наши теперешние несчастья доказывают, что это всё было ненужно и неразумно.
Потом она спрашивала меня было ли какое-то подобие волнений в Галиции. Тогда я сказала, что был такой момент, когда назревала буря во Львове, но там поступали очень разумно.
Это был бы более длительный разговор, но Мнишковая прислала за мной.
Выходя от Тышкевичевой и идя к Мнишковой я встретила короля в коридоре и он сказал: - Je savois deja que vous etes arrivée, je sui content de vous voir - mais moi je ne suis pas content. (Я слышал, что ты уже приехала и я рад, что тебя вижу - но я несчастлив.). И через Мнишковую сказал мне передать, что бы я была на обеде, так как князь Репнин будет в этот день.
Тем временем мы прибываем на Городницу, и мое сердце бьется с сожалением и страхом перед этим Репниным. А Мнишковая: - У тебя есть письмо? Не бойся, все будет хорошо.
Входим. Стол накрыт грязно. Репнина толстая, высокая, лицо плоское, пудра наклёпана на волосах, похожа на старую Шатковскую, тихо говорит, медленно и сладко. Дочь её, княжна Волконская, которая с ней живёт, похожа на старостину Луковскую или Пузынину, живая, и отец её очень любит. Романцов и какой-то московский офицер: этих особ я застала. Мнишковая была невероятно добра ко мне, говорила за меня многие вещи, все сопереживали моему горю. Репнина хотела сразу же послать за мужем, но мы предпочли увидеть его у короля.
Король был очень слаб в этот день и сам представил меня Репнину. А Мнишковая сразу выпалила: - Madame n’a pas un moment à perdre, vous aurez la bonté, mon prince, de l’écouter favorablement. (Дамы, не будем терять даже одной минуты, сделай милость, мой князь, выслушай её благосклонно). И все отошли от меня в другой угол зала, а он меня взял под руку и к окну отвёл. Без предисловий он сразу же сказал: - Je sui deja prévenu de votre arrivée, je ferai mon possibile pour vous étre utile. (Мне уже сообщали о вашем приезде, я сделаю что могу для тебя, чтобы быть полезным.).
Не было у него достаточно времени, и он только спросил меня о Пулавах, прося, чтобы я приехала к нему в семь, ещё перед приёмом, и там он со мной обстоятельно поговорит. Но такого не получилось, так как король и Мнишек рассказали ему всё дело, а ещё я, с веером моим, на котором я записала о чём должна его спросить. Мы снова разговорились у окна, говорили долго и он мне на всё с лёгкостью и не торопясь дал ответ.
1. Что никакой надежды быть не может, чтобы нам отдали Василевчизну.
2. Что хорошо, что те письма послали в Дрезден, но плохо, что мы не писали Зубову и нет возможности иметь резолюцию.
3. Что нужно, чтобы я теперь отсюда императрице и Зубову писала и копии документов послала.
4. Что после получения резолюции он только сможет сказать будет ли поездка в Петербург иметь смысл.
Он цитировал мне Прозорова, говоря: - Voyez, il a surement merité la punition, mais dès que se femme est arrivée à Petersbourg on lui a tout de suite rendu ses terres à elle. (Видите ли, он заслужил наказание, но как только женщина приехала в Петербург, мы сразу же передали его землю ей.).
Но кто должен ехать в Петербург мой муж или я? На это он немного посмеялся…
…сказал, что в этом он не может дать мне совет.
- Je vous vois madame, et je sais ce que je dois penser, mais je n’ai pas l’honneur de connaitre monsieur votre mari. (Из вас двоих я вижу мадам, и знаю, что я должен думать, но я не имею чести знать вашего мужа.).
Потёмкина он не любит - терпеть не может.
Я хотела написать князю Станиславу Понятовскому или Адаму Чарторыйскому, попросив, чтобы напомнил Зубову о нашем деле. Он согласился с письмом Понятовскому, а потом говорит мне: - Mais je crois que le roi s’interesse a vous extremment, dites lui un mot et il vons fera ecrire ces lettres, vous me les donnerez, les copies d’abord et je verrai, tout ce qu’il y aura a changer on à ajouter, et les lèttres ouvertes que je ferais cacheter. Puisque nous avons içi notre conference, vous n’avez plus besoin de venir chez moi a sept heures, mais je vous prie de venir a l’assamblée. (Я верю, что король заинтересовался тобой весьма серьёзно, скажите ему одно слово и он в этот период будет писать эти письма до того, как вы уедите, ты дашь их мне и я посмотрю, что там нужно изменить, добавить, открытые письма я смогу опечатать. Так как мы уже поговорили, то вам не нужно приходить ко мне в семь, но я приглашаю вас на приём.).
Я выдохнула с облегчением, а эти дамы сразу же окружили меня и стали спрашивать, как всё прошло, и говорить, что они видели, как я читаю с веера. Король подвинулся ко мне и спросил довольна ли я.
- J’ai saisie d’abord ce moment pout le prier de me faire écrire les lèttres que que le prince me conseillait d’ecrire.» (Я воспользовалась этим моментом, чтобы попросить его написать мне письма, которые князь посоветовал мне написать.).
- Ладно ладно, я тебе это всё сделаю.
И он так хорошо позаботился обо мне и с таким превеликим старанием, что дал мне прекрасную квартиру, каждодневный обед, написал письма и дал Фриза (Королевский секретарь. Прим.Е.А.), который летал от короля ко мне, от меня к Репнину, от Репнина к королю.
На обеде была семья (familia), Грабовская, Репнин, адъютанты, поэт камергер (poeta szambelan), прусский майор и я прибыла.
Разговор был забавный. Сначала король грустил и не разговаривал, Репнин же говорил много…
…неожиданно он начал об ужасах (strachach) через стол рассказывать какую-то историю доктору пани Краковской о Сведенборге (Сведенборг - шведский мистик XVIII века, популярный и в XXI веке. Прим Е.А.), который в Швеции умер: что одной вдове, которая после смерти мужа имела дело с кредиторами и волновалась из-за какой-то потерянной бумаги, на какую-то значительную сумму, Сведенборг показал мужа покойника, который ей сказал, что в том то столике, в том и в том ящичке есть эта бумага, и так всё нашла эта вдова.
Репнин говорит много, но рассказывает не очень приятно.
Король же отозвался на эту страшную историю, что в Швеции, когда правил Кароль II, в одном сеймовом зале, всегда видели сейм и зажжённые ночью свечи, и маленького короля на троне, и министров - все сидели без голов. Рассказывал он несравнимо лучше.
Грабовская вспоминала царицу Елизавету, что она увидела сама себя на троне и вывела из этого смерть свою. Я что-то о Белой женщине в Берлине, в окне показывающейся, достаточно неуклюже упоминала, как приходская дама и ужасов боящаяся.
О Елизавете говорилось долго. Репнин сказал, что её звали Хлебная Императрица, что во время ее правления были плодородные времена, что она была деятельной, сознательной и смелой.
Камергер встал от стола и отдал чашку королю; остальной придворный этикет, кажется, плохо соблюдается в Гродно, хотя короля здесь держат с помпой. Сто восемьдесят человек составляют его почётный караул; из Городницы они через весь город идут со знамёнами и музыкой. У него четыре камергера, четыре секретаря, четыре пажа, четыре конюшых, два придворных маршалка, доктор, поэт Трембецкий (Trembecki) в качестве камергера, множество лакеев, у него пенсия в одиннадцать сотен дукатов в месяц, и эти деньги регулярно ему платят.
Они почитают его как короля, но два московских лагеря вокруг города стоят, и он ничего не может сделать в своих интересах без уведомления Репнина.
Подумал бы кто, что в неволе его держат с таким великолепием, но об этом нельзя тут думать, а уж тем более говорить.
(Далее Уршуля играет на клавикорде, Репнин любил такую музыку. Е.А.)
Достаточно долго это продолжалось. Репнин развлекался у короля до семи. Это сильно удивило его жену, которая любит, чтобы он возвращался быстро.
Он еще не выглядит очень старым, фигура слегка сгорбленная, внешнее проявление обычного человека, очень прост; восхваляют его изрядно, но его обычаи указывают на человека, который не очень нравственен. Некоторое время назад он стал набожным и верным жене. Он всегда спрашивал меня о Пулавах, как там живут, и кто там бывает? Я всегда говорила, что они живут тихо, что там почти никто не бывает, что им негде поселить гостя, потому что сама княжна и все живут во флигелях, что дворец разграблен, а они заняты только садом.
Вечером я была на приёме Репнина. Полно людей, но одни москали; кроме пана Мнишека и старого Дзеконьского я не видела ни одного поляка в Гродно. Были там три дамы симпатичные, остальные - матушки. Дам с орденами было четыре.
Ужин не был хорош, холодный. Сам хозяин не сидел у стола, говоря, что уже 20 лет не ест ужин. Он подъедал по чуть-чуть, стоя всегда между мною и Мнишковой, и иногда подходил к своей жене.
Он всегда говорил весьма много.
Рассказывал, что князь Константин Чарторыйский очень нравится в Петербурге своей простотой. Императрица хотела что-то знать об Англии и спросила об этом князя Адама (Адама Чарторыйского. Прим.Е.А.), а именно в этот момент наш прекрасный Сенека забыл то, о чём спрашивала императрица и ответил: - Qu’il avait oublié. - L’imperatrice se tournaut vers le prince Constantin dit: c’est étonnant que votre frère a oublié ce qu’il a vu il n’y a pas longtemps, et moi je me souviens des choses que j’ai vue depuis vingt ans. (Что он забыл. - Императрица поворачивается к князю Константину: удивительно, что твой брат забыл то, что видел совсем недавно, а я помню то, что видела двадцать лет назад.). А Константин на это: - C’est que madame, mon frère a la mémoire d’un lièvre. (Да, мадам, у моего брата память как у зайца.).
24 июня, в пятницу. Сегодня пан Фриз пришел ко мне утром, он взял мои документы, то есть справки подлинники, которые король приказал переписать для отправки их Зубову, он прочитал мои длинные записи, чтобы узнать, что у меня было в этих имениях, и показать, что сам король написал для меня, но Репнин исправил, добавив много выражений, которые мне не нравились, потому что они были подлыми и для польки неприличными.
Фриз сказал мне, что король просит меня к себе обедать.
Я пошла пешком в замок, так как моя квартира находится близко.
Пани Краковская сегодня выезжала с Тышкевичевой в Белосток, король был грустен, и более того, так расстроен, что не чувствовал, что у него расстёгнута одежда.
Прощание неприятное для всех, напоминало разъезд в Дрозгуве, достаточно недавно бывший, ходили там из угла в угол эти растерявшиеся дамы: Грабовская убежала, король плакал у окна, Тышкевичева всхлипывала, пани Краковская со слезами на глазах, воеводина подольская вздыхала, пани Мнишковая, казалось, занималась всеми в равной степени. А как же я была грустна среди грустных.
Король потом сказал зайти к себе в кабинет, читал письма и ужасно злился из-за того, что добавил Репнин.
Поэт при ордене (Трембецкий имел Орден Св. Станислава. Прим.Е.А.) разболтался со мной… Он сказал мне, однако, что имеет надежду, что Польша не останется в том состоянии в каком она теперь… - О, что до меня, то не умна в политике, ничего не понимаю.
С Фризом мы говорили по-другому. Этот говорил, что нет надежды для нашего края, что конец уже Польше, насчёт будущего то они питают надежду, что не будет сидеть тут в Гродно, что, вероятно, в Вене будет жить.
С величайшей грустью я узнала из того, что мне удалось вытянуть из Фриза, что наши люди в Петербурге, вероятно, никогда не будут отпущены и возвращены в Польшу, что Костюшко сидит уже в Шлисербурге (Schlüsselburgu). Он так же спрашивал меня была ли я в Сеняве, когда Костюшку уговаривали.
Сегодня я нанесла визит пани Грабовской, выглядящей уже достаточно старо.
Число 25-е, в субботу. Фриз принёс мне письма и сказал, что Репнин спрашивал меня сама ли я не хочу писать этих выражений или это король меня подговорил их не писать, что если он в состоянии мне компенсировать потерю имений, то пусть он даёт мне такие советы.
Король в кавалерийском мундире выглядел сегодня красиво.
Как король откланялся, так каждый отправился к себе, а я стала писать эти несчастные письма и тут входит Репнин и мы были наедине. Разговор был веселым, переплетающим дело с кокетством, и снова дело и снова кокетство. Он осмотрел твой портрет, муж, и спрашивал сколько тебе лет и почему я так боюсь тебя в делах, говорил, что польки не привыкли бояться мужей.
И так эта смешанное общение тянулось довольно долго. Он брал свою шляпу и отставлял, и смешные вещи говорил.
Через час после ко мне приехали дамы: княжна Волконская, Панина и молодая Моравская. Я гадала им на картах с иероглифами, которые остались на столике. Их это очень позабавило. Волконская смеялась, Панина плакала, у неё какая-то печаль. Первая ужасно весёлая, но некрасивая, вторая красивая и печальная, и полна талантов. Эти дамы очень полюбили меня за это гадание. Панина сказала, что будет мне полезна в Петербурге, если я туда приеду. Она из дома Орлова, внучка славного вора Орлова
26 июня, в воскресенье. Я должна была поехать на службу с Моравской, но предпочла пойти пешком и пользуясь случаем осмотреть немного город, который весьма похож на Люблин, но более солидный и имеет больше каменных домов.
Час обеда. Я поехала в замок. Панина прощалась с королём, который задержал её на обед. Её муж, высокий, молодой, худой имеет золотой ключ на фалдах (Панин Никита Петрович - будущий вице-канцлер России и автор плана свержения Павла I, во время которого царь был убит. Прим. Е.А). Они очень любят друг друга.
Король рассказывал, что однажды Суворов хвастался перед Репниным, что у него всё получается. Правда, сказал Репнин, что у тебя всё получается. Но одной вещи не можешь доказать, что хочешь притворяться дураком, но тебя никто дураком не считает.
Потом король ушёл, я простилась с ним. Он сказал мне много прекрасных вещей, которые так знакомы миру в устах его: что он сделал, что мог для меня, что он хочет мне быть полезным, что он тебе кланяется (это он сказал дважды). Я попрощалась с теми дамами, живо проникшись той несчастной судьбой, которая окружала всю эту семью и короля, и которую он сам заслужил для себя своей слабостью, или же из-за несчастного предназначения, является её игрушкой.
Я вернулась к себе в шесть. Меня посетил Романцов, пил у меня кофе и давал мне хорошие советы относительно дороги в Петербург.
Грабовская посетила меня, и мы поехали вместе, в восемь часов, к Репнину...
Наконец, стали гулять, время было прекрасное, Репнин на дворе Городницы гулял и легко уговорил меня пойти в сад. Мы пошли с Грабовской. Прибыли Панина и Моравская, и большое количество генералов и офицеров с орденами шло за нами. Сад на Городнице назван публичным. Я сама решилась ходить и говорить с князем, а все шли сзади, потому что тут такой обычай, что самый первый пан и генерал не заговорит первый с Репниным и с ним рядом не пойдёт.
Мнишковой сегодня не было на приёме, les egards etaient pour moi. Partout aileurs qu’en Russie Repnin passerait pour un homme distingué, mais içi on l’egale à Dieu. Nous causions sur différentes choses, sur Puławy, sur le baptéme de Władyś; il m’a présenté les enfants de la psse. Wołkońska, m’a montré tout son jardin, on il a cherché des conconbres pour moi, mais n’en a trouvé qu’un seul. Enfin il fallait rentrer, car personne, ni mème aucune femme ne voulait se prèter à cette conversation. (уважение ко мне присутствовало. Повсюду Репнин мог бы сойти за выдающегося человека, но здесь, в России, он был равен богу. Мы говорили о разных вещах: о Пулавах, о крещении Владыся; он представил мне детей Волконской, он показал мне весь свой сад и искал для меня огурец, но не нашёл ни одного. В конце концов, мы вернулись, потому что никто, даже ни одна женщина, не желал слышать этот разговор.).
Сегодня я хорошо познакомилась с Лобановым: вообще некрасив, неприятный, немного глухой, много о себе думает, вежливо говорит и бегло по-французски, но часто заканчивает похвалой самого себя.
27 июня в понедельник пан Фриз принес мне паспорт, и моя экспедиция была закончена. Я не могла заплатить этому действенному и вежливому человеку чем-либо ещё, как только взаимной любезностью за его внимание к моему делу.
Выехала я из Гродно в семь вечера в понедельник, но приехав к перевозу через Неман увидела, что дорога загромождена солдатами и экипажами московскими и они сказали мне, что Репнин находится на берегу и осматривает новый мост, а также недавно построенные корабли, на которых, вместе с прусскими и другими офицерами, он должен отправится для определения границ на воде.
Я едва протиснулась через парадную толпу, которая ни на шаг не отстаёт от Репнина. Он показывал мне корабли, мы попрощались друг с другом, он посадил меня в карету, закрыл дверь и приласкал Добрусю, сказав: «C’est étonnant, que les dames en Pologne ne peuvent jamais voyager sans chiens, et me priait de demander à la Psse. Czartoryska, si elle avait encore son chien Mufty?» (Странно, что дамы в Польше никогда не могут путешествовать без собак и прошу спросить у княжны Чарторыйской, у нее все еще есть моя собака Муфти?).
Я уехала разочарованная и может быть, чтобы вернутся ещё в это грустное Гродно, где столько грустных впечатлений и неприятных встреч с москалями мне пришлось вынести.