Ох, давно. Опять эта дрожь
Дверь
Иванов, всюду тоскал с собой стеклянную дверь. Она была настолько тонка, что люди, с которыми Иванову доводилось здороваться где угодно, ударялись об нее лбами. Звуки были разные. По ним то, Иванов и различал, здоровающихся.
- Здравствуй Иванов - звяк.
- Привет, привет Оленька. Как поживаешь?
- Хэлоу, Иванов - бом.
- О, это ты Турискин. Где был и откуда приехал?
- Здорово, Иванов - бумць.
С бумць, Иванову обычно совсем не хотелось разговаривать, и он проходил мимо, прикрываясь свое дверью, как бронированной доской на которой, по мере преследования его бумць, высвечивалось «Меня нет».
За то, помимо таких как эти все «бумць», существовали еще и другие, более пронзительные, а иногда, и такие которое совсем еле слышно шелестели. Все дзинь, дзень, дзон, бум, бах, Иванов приветствовал сниманием шапки или, вообще, сниманием чего либо, что в этом момент могло находиться на нем.
Один раз он был на озере, так вот, там ему пришлось снять плавки. Потом Иванов плавал, в чем мать родила, ведь плавки у него стащил здоровающийся. С тех пор, он носит запасные.
Иногда, Иванову встречались и такие, которые проходили через его стеклянную дверь, даже глазом не моргнув. С ними Иванов чаще всего, молча, шел пить чай, и смотреть «Ёжик в тумане». Эти здоровающиеся, разговаривали совсем беззвучно, на своем беззвучном языке. Новый вид улавливания языкового пространства. Иванов, любил слушать за чаем, рассказы о дальних странах и забытых планетах. Вечерами они собирались и разговаривали, а стеклянная дверь стояла в углу, светясь дневным светом. Электрической лампы дома у Иванова не было.
Прожив долгую жизнь, оставив после себя в наследие цепочки молекулярных электронов, Иванов открыл свою дверь и вышел в другое измерение. Дверь же, превратилась в черно-белую фотографию, на которой был изображен Иванов-Отец в младенчестве.
Иванов, всюду тоскал с собой стеклянную дверь. Она была настолько тонка, что люди, с которыми Иванову доводилось здороваться где угодно, ударялись об нее лбами. Звуки были разные. По ним то, Иванов и различал, здоровающихся.
- Здравствуй Иванов - звяк.
- Привет, привет Оленька. Как поживаешь?
- Хэлоу, Иванов - бом.
- О, это ты Турискин. Где был и откуда приехал?
- Здорово, Иванов - бумць.
С бумць, Иванову обычно совсем не хотелось разговаривать, и он проходил мимо, прикрываясь свое дверью, как бронированной доской на которой, по мере преследования его бумць, высвечивалось «Меня нет».
За то, помимо таких как эти все «бумць», существовали еще и другие, более пронзительные, а иногда, и такие которое совсем еле слышно шелестели. Все дзинь, дзень, дзон, бум, бах, Иванов приветствовал сниманием шапки или, вообще, сниманием чего либо, что в этом момент могло находиться на нем.
Один раз он был на озере, так вот, там ему пришлось снять плавки. Потом Иванов плавал, в чем мать родила, ведь плавки у него стащил здоровающийся. С тех пор, он носит запасные.
Иногда, Иванову встречались и такие, которые проходили через его стеклянную дверь, даже глазом не моргнув. С ними Иванов чаще всего, молча, шел пить чай, и смотреть «Ёжик в тумане». Эти здоровающиеся, разговаривали совсем беззвучно, на своем беззвучном языке. Новый вид улавливания языкового пространства. Иванов, любил слушать за чаем, рассказы о дальних странах и забытых планетах. Вечерами они собирались и разговаривали, а стеклянная дверь стояла в углу, светясь дневным светом. Электрической лампы дома у Иванова не было.
Прожив долгую жизнь, оставив после себя в наследие цепочки молекулярных электронов, Иванов открыл свою дверь и вышел в другое измерение. Дверь же, превратилась в черно-белую фотографию, на которой был изображен Иванов-Отец в младенчестве.