Мужики, готовьте тару, пьём за Софочку Ротару
Так любил говаривать один знакомый, который ни за какую Софочку, конечно, не пил, но разгулье начинал исключительно с этой присказки.
Я вот за Софочку тоже пить предлагать не буду, я другое предлагаю - вспомнить одну её песеню. "Только ты" называется (музыка Фельцмана, слова Рождественского). Это песня из времён, когда деревья были большими, слово "пафос" ещё не было ругательством, а в одной музкальной композиции умещался целый эпос.
Вот написал это и поймал себя на мысли, что до времён этих не три девять земель, а рукой подать. Знаете почему они кажутся нам бесконечно далёкими? Да потому, что мы сделали их предметом ностальгии.
Ведь ностальгия что такое? Правильно: это остранённое любование тем, что предварительно объявлено прошлым, превращено в раритет, выставлено за стеклом как уже не живое, к сожалению, ископаемое. (Возможно, и Ленина Сталин набальзамировал для того, чтобы он выступал лишь предметом ностальгии и ничем другим).
Понимаете, к чему я клоню? К тому, что корень нашей подражательности и вторичности в музеифицирующей страсти, в тяге к мумиям, в любви к отеческим гробам, наконец.
И в чём выход? А выхода, собственно, два: либо выбросить наиболее доргую часть наследия с корабля современности (что неприемлемо, да и просто не получится), либо перестать относиться к нему именно как к наследию, а не как, например, к актуальной и не до конца решённой задаче.
Тут же дело как со здоровьем в известном упрёке, адересованном Ницше: мол, слишком он пёкся о здоровье. А всё потому, что взирал он на него "со стороны" - из перспективы неизлечимой уже болезни (не только его собственной, разумеется). Вот и в данном случае: страсть к прекрасному, надёжно спрятанному в спецхран с табличкой "прошлое", означает в действительности то, что именно это прекрасное мы и хотим отряхнуть как прах с наших ног. Ну и влекомы при этом, понятное дело, тем, что находится в отношении с прекрасным из далёка в отношениях непримиримой вражды и конкуренции.
Я вот за Софочку тоже пить предлагать не буду, я другое предлагаю - вспомнить одну её песеню. "Только ты" называется (музыка Фельцмана, слова Рождественского). Это песня из времён, когда деревья были большими, слово "пафос" ещё не было ругательством, а в одной музкальной композиции умещался целый эпос.
Вот написал это и поймал себя на мысли, что до времён этих не три девять земель, а рукой подать. Знаете почему они кажутся нам бесконечно далёкими? Да потому, что мы сделали их предметом ностальгии.
Ведь ностальгия что такое? Правильно: это остранённое любование тем, что предварительно объявлено прошлым, превращено в раритет, выставлено за стеклом как уже не живое, к сожалению, ископаемое. (Возможно, и Ленина Сталин набальзамировал для того, чтобы он выступал лишь предметом ностальгии и ничем другим).
Понимаете, к чему я клоню? К тому, что корень нашей подражательности и вторичности в музеифицирующей страсти, в тяге к мумиям, в любви к отеческим гробам, наконец.
И в чём выход? А выхода, собственно, два: либо выбросить наиболее доргую часть наследия с корабля современности (что неприемлемо, да и просто не получится), либо перестать относиться к нему именно как к наследию, а не как, например, к актуальной и не до конца решённой задаче.
Тут же дело как со здоровьем в известном упрёке, адересованном Ницше: мол, слишком он пёкся о здоровье. А всё потому, что взирал он на него "со стороны" - из перспективы неизлечимой уже болезни (не только его собственной, разумеется). Вот и в данном случае: страсть к прекрасному, надёжно спрятанному в спецхран с табличкой "прошлое", означает в действительности то, что именно это прекрасное мы и хотим отряхнуть как прах с наших ног. Ну и влекомы при этом, понятное дело, тем, что находится в отношении с прекрасным из далёка в отношениях непримиримой вражды и конкуренции.
Click to view