Новое западничество, или Об одной методологической пошлости
Фильм Бортко по "Тарасу Бульбе", снятый к двухсотлетию Гоголя, стал не столько кинособытием, сколько поводом для мировоззренческих дискуссий. Это не очень-то хорошее подтверждение эстетической состоятельности произведения, однако на многое тут никто и не рассчитывал. Незаметно кино вновь вернуло себе статус "важнейшего из искусств", но я не буду пускаться в пространные рассуждения об эстетизации политики. Я вообще больше не про кино. Я про то, что фильм неожиданно позволил сформулировать вопрос о взаимоотношениях России и Запада (от которого у любого аналитика огроменная мозоль на языке) как вопрос, выводящий нас к краям, о которых мало что скажут геополитика и мать её физическая география. Вы не ошиблись: исподволь мы попали на зыбкий простор рассуждений о жизни и смерти.
Приведу самый принципиальный и острый отрывок из замечательной по-своему статьи Егора Холмогорова, посвящённой "вечному жиду", искусству умирать и конфликту цивилизаций : "О смерти Гоголь думал постоянно, мыслью о ней пронизано всё его зрелое творчество. И вот во второй редакции Бульбы рассказал он об отважных людях, овладевших искусством хорошо умирать. Этот мотив, программно подчеркнутый речью Бульбы перед решающей битвой, Бортко улавливает с тонкостью хорошего читателя и подчиняет ему весь фильм. Остальное добро и зло тут лишь бесплатное приложение к смерти. Отсюда и вся жестокость, и весь натурализм фильма - зритель должен понять хоть на секунду своим оголливуденым мозгом, что не мешки с картоплей тут валятся, а умирают козаки, умирают по настоящему [...] По другому не может быть - либо ты умираешь, либо ты не достоин жизни. Либо ты умер и жив, либо ты выжил и мертвец. Умирает страшной душною смертью козак-убийца. «Со святыми упокой» поют над новопоставленным кошевым атаманом - в «лыцарском» запорожском ордене он умер для мира и принадлежит отныне только «товариществу». Безответной жертвой разгоревшейся брани, в которой нет места миру и дому, умирает несчастная жена Тараса. Пуще всего боится смерти и готов хоть псом да прожить жид Янкель [...] Вся «еврейская» линия и у Гоголя и у Бортко подчинена одной единственной и главной мысли - «жид» - это тот, кто не умеет и боится умирать, тот, чья жизнь подчинена страху за свою шкуру, умению выкручиваться из петли и умению выжить любой ценой. Абсолютное антропологическое превосходство над ним козака (заметим - без всякого расизма) тут очевидно, коль скоро козак - это мастер достойной смерти. Козак смертен и через это причастен вечности. Жид вечен, он обманул смерть, трижды три раза убежал от виселицы и потому вечно живет на грани тления и смерти".
Итак, возникает картинка: запорожцы как воплощение живой жизни, "вечный жид" как мёртвая смерть и "Европа" или "Запад" как имитация жизни, искусное изображение мёртвыми того, что они всё ещё живы. Сооответственно, западный мир - это царство морока, которое сохранно тем, что потребляет тела, судьбы и силы живых людей. Живые же люди не всегда проявляют стойкость, подвержены оморачиванию и соблазну. Когда живых людей удаётся подчинить, - как гоголевского Андрия, - западный мир показывает своё тленно-гнойное нутро: это вечный мир, но вечный именно в силу своей заведомой омертвелости. Не может умереть то, что уже мертво. И Запад не может прекратить своё существование, поскольку не может исчезнуть то, что заведомо не является живым - всё это укладывается в русло славянофильских, народно-социалистических, а позже и советских агиток, бичующих "загнивающий" и "жидовствующий" западный мир.
Меня всегда настораживал общий консерватизм подобный суждений, мотнонность которых фиксируется даже не на уровне идеологии, в на уровне риторики, выдающей, как известно, предательскую окоченелость мысли. По какому вопросу мне действительно не хотелось бы спорить, так это по вопросу того, что искусство жить ничто по сравнению с искусством умирать. Однако между "ничто" и "всё" куда более равноправные отношения, чем обычно принято считать.
Далее. Самое предвзятое определение Запада состоит именно в том, чтобы рассматривать его не как "часть света", а как способ или систему мироустройства, олицетворяющую пресловутое искусство жить. Именно об этом идёт речь, когда между словами "Запад" и "цивилизация" ставится знак равенства. Одновременно искусство жить понимается как искусство омертвления без смерти. Инстацией такого омертвления выступает вечный спутник и двойник Запада - капитал, который с внеэкономической точки зрения не просто "мёртв", но представляет собой бесконечный ресурс объективации и присвоения посредством самых разный омертвляющих процедур: от потогонного "выжимания соков" до рационалистически-благодушного "обретения истины".
Проблема не в том, что "Запад морочит" (прежде всего голову, но не только) - "Запад морочит", но не является и не хочеть ялвяться никаким "мороком". Ставка в существовании не только Запада, но и любой другой цивилизации "больше, чем жизнь". И в консервативных выпадах "супротив" коварного, оморачивающего и от того ещё более соблазнительного Запада всегда присутствует элемент непростительного шапкозакидательства: вот вы, мол, о жизни печётесь, а мы - бери выше! - о смерти. Запад ничуть не меньше заботится об искусстве смерти, чем об искусстве жизни, да и гоголевские "козаки" - никто иной, как наследники западных тристанов и ланселотов. Именно у них - и ни у кого другого - берут они свои уроки величественной рыцарской жертвы!
Понимать схватку козаков с ляхами как ещё одно проявление конфликта цивилизаций - методологическая пошлость. Те, кто мыслят категорией конфликта цивилизаций, вольно или не вольно начинают с того, что схватка ведётся за место под солнцем, и приходят к апологетике всемирно-исторического уюта и комфорта. В антизападнической версии это приводит к тому, что Запад объявляется незаконным наследником властителем сокровищ, монополизатором благ, узурпатором довольства и роскоши. Какой вывод за этим следует, догадаться нетрудно: Запад должен быть лишён своего трона и всех присвоенных им привилегий.
Из этих попыток, впрочем, мало что получается, кроме разве что всплеска литературного творчества и, при наилучшем раскладе, пары-тройки писательских шедевров. Дело даже не в том, что ниспровергательские стратегии, которые предлагается применить, берутся на самом Западе, где были многократно апробированы в ходе столетий революционного тираноборчества. Дело в том, что искусство жить и искусство умирать ничем не отличаются друг от друга. Соответственно, и преуспевает во всемирно-историческом состязании тот, кто раньше других начнёт отдавать себе в этом отчёт.
Борьба цивилизаций ведётся не за лучшую жизнь, а за то, чтобы вообще определять, что такое жизнь и чем отличается она от смерти. Понимая Запад как материализованное в институтах и предметах "искусство жить", мы не должны забывать, что за этими предметами и институтами скрывается тысячилетнее искусство умирать и убивать. В один прекрасный момент мы даже "обогнали" Запад в искусстве жить, ибо советский социализм и был таким искусством совершенной жизни сообща, здесь, на Земле. Однако никому до сих пор не удавалось превзойти Запад в искусстве смерти.
Собственно, и Запада-то никакого не существует - есть только игра со смертью, в которой в первую очередь погибают те, кто по наивности отождествляет Запад с пресловутым искусством жить. Умение жить равносильно умению умирать, однако этого не скажешь о неумении жить. Неумение жить - тоже искусство, и оно позорно. Неумеющий жить живёт, делегируя свою жизнь кому-то другому. Однако и права на смерть он тоже лишён.
У британской аристократии времён декаданса была поговорка: "За нас живут наши слуги". Ещё хуже, когда за кого-то живут господа. Отношение к Западу как к общемировому "господину" или, и того хуже, как к земной ипостаси "Господина Мира сего" - безоговорочная капитуляция. Это помещение себя по ту сторону жизни и смерти, но совсем не туда, где царствует "вечный жид", ибо он-то хотя бы вечен, а туда, где приобретают жизнь "по случаю" и умирают "как придётся". Речь идёт даже не о добровольном рабстве, а о рабстве рабов, лишённых последнего орудия - хитрости. Их уже ничего не научит, этих рабов, они могут только погибать - настолько бесславно, насколько это возможно. Одно утешение - для них не существует даже жалости.
Приведу самый принципиальный и острый отрывок из замечательной по-своему статьи Егора Холмогорова, посвящённой "вечному жиду", искусству умирать и конфликту цивилизаций : "О смерти Гоголь думал постоянно, мыслью о ней пронизано всё его зрелое творчество. И вот во второй редакции Бульбы рассказал он об отважных людях, овладевших искусством хорошо умирать. Этот мотив, программно подчеркнутый речью Бульбы перед решающей битвой, Бортко улавливает с тонкостью хорошего читателя и подчиняет ему весь фильм. Остальное добро и зло тут лишь бесплатное приложение к смерти. Отсюда и вся жестокость, и весь натурализм фильма - зритель должен понять хоть на секунду своим оголливуденым мозгом, что не мешки с картоплей тут валятся, а умирают козаки, умирают по настоящему [...] По другому не может быть - либо ты умираешь, либо ты не достоин жизни. Либо ты умер и жив, либо ты выжил и мертвец. Умирает страшной душною смертью козак-убийца. «Со святыми упокой» поют над новопоставленным кошевым атаманом - в «лыцарском» запорожском ордене он умер для мира и принадлежит отныне только «товариществу». Безответной жертвой разгоревшейся брани, в которой нет места миру и дому, умирает несчастная жена Тараса. Пуще всего боится смерти и готов хоть псом да прожить жид Янкель [...] Вся «еврейская» линия и у Гоголя и у Бортко подчинена одной единственной и главной мысли - «жид» - это тот, кто не умеет и боится умирать, тот, чья жизнь подчинена страху за свою шкуру, умению выкручиваться из петли и умению выжить любой ценой. Абсолютное антропологическое превосходство над ним козака (заметим - без всякого расизма) тут очевидно, коль скоро козак - это мастер достойной смерти. Козак смертен и через это причастен вечности. Жид вечен, он обманул смерть, трижды три раза убежал от виселицы и потому вечно живет на грани тления и смерти".
Итак, возникает картинка: запорожцы как воплощение живой жизни, "вечный жид" как мёртвая смерть и "Европа" или "Запад" как имитация жизни, искусное изображение мёртвыми того, что они всё ещё живы. Сооответственно, западный мир - это царство морока, которое сохранно тем, что потребляет тела, судьбы и силы живых людей. Живые же люди не всегда проявляют стойкость, подвержены оморачиванию и соблазну. Когда живых людей удаётся подчинить, - как гоголевского Андрия, - западный мир показывает своё тленно-гнойное нутро: это вечный мир, но вечный именно в силу своей заведомой омертвелости. Не может умереть то, что уже мертво. И Запад не может прекратить своё существование, поскольку не может исчезнуть то, что заведомо не является живым - всё это укладывается в русло славянофильских, народно-социалистических, а позже и советских агиток, бичующих "загнивающий" и "жидовствующий" западный мир.
Меня всегда настораживал общий консерватизм подобный суждений, мотнонность которых фиксируется даже не на уровне идеологии, в на уровне риторики, выдающей, как известно, предательскую окоченелость мысли. По какому вопросу мне действительно не хотелось бы спорить, так это по вопросу того, что искусство жить ничто по сравнению с искусством умирать. Однако между "ничто" и "всё" куда более равноправные отношения, чем обычно принято считать.
Далее. Самое предвзятое определение Запада состоит именно в том, чтобы рассматривать его не как "часть света", а как способ или систему мироустройства, олицетворяющую пресловутое искусство жить. Именно об этом идёт речь, когда между словами "Запад" и "цивилизация" ставится знак равенства. Одновременно искусство жить понимается как искусство омертвления без смерти. Инстацией такого омертвления выступает вечный спутник и двойник Запада - капитал, который с внеэкономической точки зрения не просто "мёртв", но представляет собой бесконечный ресурс объективации и присвоения посредством самых разный омертвляющих процедур: от потогонного "выжимания соков" до рационалистически-благодушного "обретения истины".
Проблема не в том, что "Запад морочит" (прежде всего голову, но не только) - "Запад морочит", но не является и не хочеть ялвяться никаким "мороком". Ставка в существовании не только Запада, но и любой другой цивилизации "больше, чем жизнь". И в консервативных выпадах "супротив" коварного, оморачивающего и от того ещё более соблазнительного Запада всегда присутствует элемент непростительного шапкозакидательства: вот вы, мол, о жизни печётесь, а мы - бери выше! - о смерти. Запад ничуть не меньше заботится об искусстве смерти, чем об искусстве жизни, да и гоголевские "козаки" - никто иной, как наследники западных тристанов и ланселотов. Именно у них - и ни у кого другого - берут они свои уроки величественной рыцарской жертвы!
Понимать схватку козаков с ляхами как ещё одно проявление конфликта цивилизаций - методологическая пошлость. Те, кто мыслят категорией конфликта цивилизаций, вольно или не вольно начинают с того, что схватка ведётся за место под солнцем, и приходят к апологетике всемирно-исторического уюта и комфорта. В антизападнической версии это приводит к тому, что Запад объявляется незаконным наследником властителем сокровищ, монополизатором благ, узурпатором довольства и роскоши. Какой вывод за этим следует, догадаться нетрудно: Запад должен быть лишён своего трона и всех присвоенных им привилегий.
Из этих попыток, впрочем, мало что получается, кроме разве что всплеска литературного творчества и, при наилучшем раскладе, пары-тройки писательских шедевров. Дело даже не в том, что ниспровергательские стратегии, которые предлагается применить, берутся на самом Западе, где были многократно апробированы в ходе столетий революционного тираноборчества. Дело в том, что искусство жить и искусство умирать ничем не отличаются друг от друга. Соответственно, и преуспевает во всемирно-историческом состязании тот, кто раньше других начнёт отдавать себе в этом отчёт.
Борьба цивилизаций ведётся не за лучшую жизнь, а за то, чтобы вообще определять, что такое жизнь и чем отличается она от смерти. Понимая Запад как материализованное в институтах и предметах "искусство жить", мы не должны забывать, что за этими предметами и институтами скрывается тысячилетнее искусство умирать и убивать. В один прекрасный момент мы даже "обогнали" Запад в искусстве жить, ибо советский социализм и был таким искусством совершенной жизни сообща, здесь, на Земле. Однако никому до сих пор не удавалось превзойти Запад в искусстве смерти.
Собственно, и Запада-то никакого не существует - есть только игра со смертью, в которой в первую очередь погибают те, кто по наивности отождествляет Запад с пресловутым искусством жить. Умение жить равносильно умению умирать, однако этого не скажешь о неумении жить. Неумение жить - тоже искусство, и оно позорно. Неумеющий жить живёт, делегируя свою жизнь кому-то другому. Однако и права на смерть он тоже лишён.
У британской аристократии времён декаданса была поговорка: "За нас живут наши слуги". Ещё хуже, когда за кого-то живут господа. Отношение к Западу как к общемировому "господину" или, и того хуже, как к земной ипостаси "Господина Мира сего" - безоговорочная капитуляция. Это помещение себя по ту сторону жизни и смерти, но совсем не туда, где царствует "вечный жид", ибо он-то хотя бы вечен, а туда, где приобретают жизнь "по случаю" и умирают "как придётся". Речь идёт даже не о добровольном рабстве, а о рабстве рабов, лишённых последнего орудия - хитрости. Их уже ничего не научит, этих рабов, они могут только погибать - настолько бесславно, насколько это возможно. Одно утешение - для них не существует даже жалости.