Сказ о том, как Лермонтов знаменитым проснулся, а к нему бабушка приехала.
Лермонтов-то, он как Мцыри написал, сразу на утро знаменитым проснулся. Главное, спать лёг - нормальным, а проснулся - хоть святых выноси. Глядит - полна горница народу, яблоку упасть негде. И всё черкесы. Увидали, что великий русский поэт пробудился, и давай в него автографами тыкать да болобочить по-своему: «О, Пушкин, Пушкин… Ай саучик, ай саучик!»
Ну, а тут Жульверн к Михе завернул, чтобы всю правду о бесстыжих ваннах рассказать. Но не сдержался и всё черкесам рассказал. А от Лермонтова утаил, подлец.
Черкесы сразу языком зацокали, в шестерки свои вороные попрыгали и на ванны умчали.
Только тут Жульверн внимательно Лермонтова и разглядел: «Мон шер ами, что это у вас на папахе попахивает и лапками перебирает, а?»
- Что-что, - бурчит сквозь бурку Лермонтов, а сам папаху разглядывает, - Ба! Да это ж тарханы! Видать, черкесы натащили… из благодарности!
Заглянул Жульверн в папаху - а там полным-полно, прямо кишмя кишит! «Вот, - думает Жульверн, - правду в народе говорят: у каждого поэта свои тарханы в голове». Делать нечего, кинулись наши друзья Пирогову звонить. В колокольчик.
Минуты не прошло, выходит Пирогов из шкафа. И давай с тарханами бороться, и чего только не делал: и карболкой их травил, и из спринцовки вторым источником опрыскивал, и мышьяк на зуб клал - ничего их не берет!
- Здесь наука бессильна, - пожал плечами Пирогов, наркозу за щеку закинул и пошел в кусты спать.
А Жульверн тут сразу вспомнил, как у него не получилось водяное общество на воздушном шаре за 80 рублей катать, и сразу стал коммерческой жилкой отличаться.
- Давай, Мишель, - говорит, - Мы их будем на рынке продавать, стаканами!
А у самого коммерческая жилка на лбу так и пульсирует!
И сразу сел плакат рекламный рисовать, язык высунув: «тарканы вкусныи жариные недорага трэ манифик и о-ля-ля!»
Лермонтов нахмурился. «Это ты неплохо, брат Жульверн, придумал... Но тарханы-то мои!»
Ну, короче, заспорили они… Сначала канделябрами поспорили, потом шашками, потом… В общем, долго ли, коротко - но вот сидит Мишель возле пятигорского вокзала на табуреточке, перед ним ведерко, полное тарханов, сверху стаканчик мерный граненый торчит (всё чин по чину), а на ведерке красиво в стихах выведено:
Выхожу один я дорогу,
Сквозь туман чего-то там блестит,
Вот тарханы жарены недорого -
Отчего бы не купить?!
А тут как раз подходит скорый поезд Санкт-Кисловодск - Пятигорск, а из поезда выходит - кто бы вы думали? - сам Шаляпин!
В шубе! В шапке! В перстне бралиянтовом! И это летом!!!
Гордо эдак перстень на голове поправляет и зычно молвит: «Эх, дубинушка, ай ты ж сушняк батюшка, ух ты ж, как пить хочется!»
Надо сказать, что Пятигорск Шаляпин не любил... Он больше Кисловодск предпочитал. Особенно после того, как в Кисловодске полный фонтан водки выпил на спор. Вот за это его часто били в Пятигорске: один раз Лермонтов, другой - братья Бернардацы, а третий раз как раз наклевывался.
Ну а Лермонтов-то его пока не замечает, сидит себе, ждет, когда Жульверн к коммерции подключится. Миха-то, он вот что придумал: Жульверн, дабы зря своей жилкой коммерческой не пульсировать, должен был внезапно выскакивать из трамвая, кидаться к Мишелю и орать на всю привокзальную площадь: «Ах, неужели настоящие тарханы! Ах, мои любимые! А какие качественные и недорогие!!! И животики с золотинкой! Прям, как я люблю!»
Но Жульверн, конечно, всё перепутал. А всё почему?
Выскакивает Жульверн из трамвая, открывает рот, чтобы про тарханы закричать, и вдруг видит - Шаляпин. Только у Жульверна и получилось: «А-а-ах...».
Так и застыл. Стоит, молчит, на Шаляпина таращится. А тот - на Жульверна. Не ожидал, выходит, он тут живого Жульверна увидеть. И тоже встал как вкопанный.
А раз вкопанный - его, конечно, пионеры сразу до пояса побелили, и оградку поставили. Так и появился в Пятигорске памятник Кирову.
Ну, а что же с тарханами? А вот что: к Лермонтову в тот день бабушка приехала. Прочитала, значит, ему нотацию как следует, в угол поставила на горох, а тарханы в свой сундук сложила. «Мои теперь Тарханы», - говорит. И отбыла восвояси. Но Лермонтов недолго на горохе стоял. В тот же вечер с Жульверном уехал кататься по Верблюдке на верблюдах, а заодно карболки в Калаборку закинуть, дабы принесть просвещение тёмным, но зато грудастым селянкам...
Но это уже совсем другая история!
P.S.: Совсем забыли вам сказать - тарханы лучше всего тархуном запивать!.. А Бернардацы, кстати говоря, в свое время даже кукушку в тарханы вмонтировали.
Дорогие друзья! Хороша ли наша история Пятигорска? Ничего ли мы не переврали? Может, забыли кого-нибудь/что-нибудь? Ждем ваших писем, а особенно рисунков и наклейков!
Ну, а тут Жульверн к Михе завернул, чтобы всю правду о бесстыжих ваннах рассказать. Но не сдержался и всё черкесам рассказал. А от Лермонтова утаил, подлец.
Черкесы сразу языком зацокали, в шестерки свои вороные попрыгали и на ванны умчали.
Только тут Жульверн внимательно Лермонтова и разглядел: «Мон шер ами, что это у вас на папахе попахивает и лапками перебирает, а?»
- Что-что, - бурчит сквозь бурку Лермонтов, а сам папаху разглядывает, - Ба! Да это ж тарханы! Видать, черкесы натащили… из благодарности!
Заглянул Жульверн в папаху - а там полным-полно, прямо кишмя кишит! «Вот, - думает Жульверн, - правду в народе говорят: у каждого поэта свои тарханы в голове». Делать нечего, кинулись наши друзья Пирогову звонить. В колокольчик.
Минуты не прошло, выходит Пирогов из шкафа. И давай с тарханами бороться, и чего только не делал: и карболкой их травил, и из спринцовки вторым источником опрыскивал, и мышьяк на зуб клал - ничего их не берет!
- Здесь наука бессильна, - пожал плечами Пирогов, наркозу за щеку закинул и пошел в кусты спать.
А Жульверн тут сразу вспомнил, как у него не получилось водяное общество на воздушном шаре за 80 рублей катать, и сразу стал коммерческой жилкой отличаться.
- Давай, Мишель, - говорит, - Мы их будем на рынке продавать, стаканами!
А у самого коммерческая жилка на лбу так и пульсирует!
И сразу сел плакат рекламный рисовать, язык высунув: «тарканы вкусныи жариные недорага трэ манифик и о-ля-ля!»
Лермонтов нахмурился. «Это ты неплохо, брат Жульверн, придумал... Но тарханы-то мои!»
Ну, короче, заспорили они… Сначала канделябрами поспорили, потом шашками, потом… В общем, долго ли, коротко - но вот сидит Мишель возле пятигорского вокзала на табуреточке, перед ним ведерко, полное тарханов, сверху стаканчик мерный граненый торчит (всё чин по чину), а на ведерке красиво в стихах выведено:
Выхожу один я дорогу,
Сквозь туман чего-то там блестит,
Вот тарханы жарены недорого -
Отчего бы не купить?!
А тут как раз подходит скорый поезд Санкт-Кисловодск - Пятигорск, а из поезда выходит - кто бы вы думали? - сам Шаляпин!
В шубе! В шапке! В перстне бралиянтовом! И это летом!!!
Гордо эдак перстень на голове поправляет и зычно молвит: «Эх, дубинушка, ай ты ж сушняк батюшка, ух ты ж, как пить хочется!»
Надо сказать, что Пятигорск Шаляпин не любил... Он больше Кисловодск предпочитал. Особенно после того, как в Кисловодске полный фонтан водки выпил на спор. Вот за это его часто били в Пятигорске: один раз Лермонтов, другой - братья Бернардацы, а третий раз как раз наклевывался.
Ну а Лермонтов-то его пока не замечает, сидит себе, ждет, когда Жульверн к коммерции подключится. Миха-то, он вот что придумал: Жульверн, дабы зря своей жилкой коммерческой не пульсировать, должен был внезапно выскакивать из трамвая, кидаться к Мишелю и орать на всю привокзальную площадь: «Ах, неужели настоящие тарханы! Ах, мои любимые! А какие качественные и недорогие!!! И животики с золотинкой! Прям, как я люблю!»
Но Жульверн, конечно, всё перепутал. А всё почему?
Выскакивает Жульверн из трамвая, открывает рот, чтобы про тарханы закричать, и вдруг видит - Шаляпин. Только у Жульверна и получилось: «А-а-ах...».
Так и застыл. Стоит, молчит, на Шаляпина таращится. А тот - на Жульверна. Не ожидал, выходит, он тут живого Жульверна увидеть. И тоже встал как вкопанный.
А раз вкопанный - его, конечно, пионеры сразу до пояса побелили, и оградку поставили. Так и появился в Пятигорске памятник Кирову.
Ну, а что же с тарханами? А вот что: к Лермонтову в тот день бабушка приехала. Прочитала, значит, ему нотацию как следует, в угол поставила на горох, а тарханы в свой сундук сложила. «Мои теперь Тарханы», - говорит. И отбыла восвояси. Но Лермонтов недолго на горохе стоял. В тот же вечер с Жульверном уехал кататься по Верблюдке на верблюдах, а заодно карболки в Калаборку закинуть, дабы принесть просвещение тёмным, но зато грудастым селянкам...
Но это уже совсем другая история!
P.S.: Совсем забыли вам сказать - тарханы лучше всего тархуном запивать!.. А Бернардацы, кстати говоря, в свое время даже кукушку в тарханы вмонтировали.
Дорогие друзья! Хороша ли наша история Пятигорска? Ничего ли мы не переврали? Может, забыли кого-нибудь/что-нибудь? Ждем ваших писем, а особенно рисунков и наклейков!