Из истории Музея изящных искусств имени императора Александра III
На следующий день после открытия в Кремле памятника Александру II, 17 августа 1898 года, в присутствии Императорской семьи на улице Волхонка состоялась торжественная закладка здания Музея изящных искусств. У истоков задуманного стоял профессор Иван Владимирович Цветаев, но трудно сказать, как бы сложилась судьба его проекта, если бы не горячая поддержка генерал- губернатора Москвы, Великого князя Сергея Александровича.
На протяжении десяти лет (начиная с 1894 года) вопрос о музее оставался в числе постоянных забот генерал-губернатора. Он желал придать будущей экспозиции более разнообразный характер. Почему бы не создать в музее отделы живописи, нумизматики, археологии? Как-то в разговоре с Цветаевым (примерно в 1897 году) Сергей Александрович заметил: «По моему убеждению, учреждение, называющее себя Музеем изящных искусств, не может исключать ни одной ветви искусства: ни живописи, ни архитектуры». Нисколько не сомневаясь в блестящих перспективах музея, он сразу воспротивился плану постройки здания «на задворках университета», как предполагалось первоначально. Великий князь остановил свой выбор на участке бывшего Колымажного двора, расположенном почти напротив храма Христа Спасителя. Но тут в дело вмешалась местная выборная власть- Городская дума, уже давно выкупившая землю под строительство промышленного училища, ни за что не хотела ее уступать. Генерал-губернатор решил не сдаваться, и началась административная борьба. Сергей Александрович четко и обоснованно заявил о недопустимости размещения промышленного училища с его производственными помещениями и высокой трубой вблизи кафедрального собора Москвы. Точка зрения генерал-губернатора одержала верх.
Параллельно решался и другой вопрос- каким быть зданию музея. И вновь решающее слово принадлежало Великому князю: именно он выбрал проект архитектора Р.И. Клейна с широко известными ныне портиком и колоннадами фасада. Альтернативный «византийский» вариант В.М. Васнецова, казалось, лучше подходил для Первопрестольной, да и И.В. Цветаеву больше нравилась именно такая идея. Однако Сергей Александрович решительно высказался за классический стиль: античная гармония - начало начал высокого искусства.
12 марта 1898 года проект здания и подробный план будущего музея Великий князь Сергей и профессор Цветаев представили на рассмотрение Императора. Все задуманное Николай II с удовольствием одобрил.
Но главные трудности ожидали впереди. Для их преодоления был сформирован специальный комитет под председательством московского генерал-губернатора. Членами организации постепенно становятся купец Савва Морозов, князь Феликс Юсупов с супругой, художник Василий Поленов, архитектор Роман Клейн и просвещенный магнат Савва Мамонтов. Открытие комитета состоялось 22 июня 1898 года. «Великий князь, - отмечал И.В. Цветаев, - стоек и силен сознанием престижа, свойственного его положению. К тому же, когда захочет, он может осиливать собеседника любезностью речи и обращения, чрезвычайно искреннего». Периодически собирались в кабинете генерал-губернатора, и тогда ожидавшие приема посетители шутили, заметив проходивших членов комитета: «Ну вот, теперь пошел музей, можно и отдохнуть часок-другой».
Именно Сергею Александровичу принадлежала идея отдать создаваемые залы музея под покровительство меценатов. Такая конкретизация усиливала эффективность работы и способствовала притоку капиталов.
Большое значение имела и возможность обращений председателя к представителям иностранных правительств. В частности, он добился разрешения итальянского министра народного просвещения на снятие копии с уникальной Пизанской кафедры. В результате музей получил редчайший экспонат- образец скульптуры Проторенессанса XIII века (копией этого шедевра Никколо Пизано могло гордиться лишь одно из лондонских собраний).
В ночь на 20 декабря 1904 года на строительной площадке музея случился пожар. Загорелись леса, но огонь быстро подобрался к ящикам со слепками и уничтожил некоторые экспонаты. В довершение всего залившая пламя вода вызвала опасное обледенение уцелевших гипсов. Среди погибших ценностей оказались и подлинные бронзовые изделия из раскопок в Помпее и Геркулануме. Установить причины возгорания не удалось. Подозревали поджог - и не без оснований: у создаваемого музея имелось немало врагов.
Озаботившись в связи с несчастьем дальнейшей сохранностью материалов, председатель комитета решил устроить крепкие ограждения для залов, где складируются гипсы. По этому вопросу он консультировался с И.В.Цветаевым 24 января 1905 года, за 11 дней до своей гибели. Это последнее, что Великий князь успел сделать для столь любимого им предприятия…
Когда в 1908 году овдовевшая Елизавета Фёдоровна передала в музей некоторые произведения западноевропейского искусства из собрания мужа, в том числе живописные, Цветаев констатировал: «С этим материалом наш музей будет вполне музеем изящных искусств».
Источник: Дмитрий Гришин, «Сергей и Елизавета», глава «Рядом с прекрасным», Издательский дом «Достоинство», Москва, 2015 год.
Марина Цветаева, «Открытие музея»:
"Все мы уже наверху, в том зале, где будет молебен. Красная дорожка для Царя, по которой ноги сами не идут. Духовенство в сборе. Ждем. И что-то близится, что-то должно быть, сейчас будет, потому что на лицах, подобием волны, волнение, в тусклых глазах - трепет, точно от быстро проносимых свеч. "Сейчас будут... Приехали... Идут!.. Идут!.." "И как по мановению жезла" - выражение здесь не только уместное, но незаменимое - сами, само - дамы вправо, мужчины влево, красная дорожка - одна, и ясно, что по ней сейчас пойдет, пройдет...
Бодрым ровным скорым шагом, с добрым радостным выражением больших голубых глаз, вот-вот готовых рассмеяться, и вдруг - взгляд - прямо на меня, в мои. В эту секунду я эти глаза увидела: не просто голубые, а совершенно прозрачные, чистые, льдистые, совершенно детские.
Глубокий plongeon дам, живое и плавное опускание волны.
За Государем - ни Наследника, ни Государыни нет -
Сонм белых девочек... Раз... Две... Четыре...
Сонм белых девочек? Да нет - в эфире
Сонм белых бабочек! Прелестный сонм
Великих маленьких княжен...
Идут непринужденно и так же быстро, как отец, кивая и улыбаясь направо и налево... Младшие с распущенными волосами, у одной над высокими бровями золотая челка. Все в одинаковых, больших, с изогнутыми полями, мелкодонных белых шляпах, тоже бабочек! вот-вот готовы улететь... За детьми, тоже кивая и тоже улыбаясь, тоже в белом, но не спеша уже, с обаятельной улыбкой на фарфоровом лице Государыня Мария Федоровна. Прошли. Наша живая стена распрямляется.
Благослови, владыко!
Молебен кончен. Вот Государь говорит с отцом, и отец, как всегда, чуть склонив голову набок, отвечает. Вот Государь, оглянувшись на дочерей, улыбнулся. Улыбнулись оба. Церемониймейстер подводит Государыне Марии Федоровне московских дам. Нырок, кивок. Нырок, кивок. В этих нырках что-то подводное. Так водоросли ныряют на дне Китежа... Государь, сопровождаемый отцом, последовал дальше, за ним, как по волшебной дудке Крысолова, галуны, медали, ордена...
Воздух, после молебна, разреженнее. Оборот некоторых голов на статуи. Называют имена богов и богинь... Одобрительные возгласы...
Старая отцова поклонница, обрусевшая итальянка, все время скромно державшаяся в тени, - если можно сказать "тень" о месте, где всё свет, - выступив и, с отчаянием великих решений, схватив отца за рукав: "Иван Владимирович, вы должны выйти!" И, как заклинательница, трижды: "Выйти - и встать, выйти и встать, выйти и встать!" И странно, без малейшего спору, точно не прослышав смысла слов и повинуясь только интонации, мой отец, как в глубоком сне, вышел и встал. Чуть склонив набок свою небольшую седую круглую голову - как всегда, когда читал или слушал (в эту минуту читал он прошлое, а слушал будущее), явно не видя всех на него глядящих, стоял он у главного входа, один среди белых колонн, под самым фронтоном музея, в зените своей жизни, на вершине своего дела. Это было видение совершенного покоя.
- Папа, а что Государь с тобой говорил? - "А скажите, профессор, что за красивая зала, где мы слушали молебен, такая светлая, просторная?" - "Греческий дворик, Ваше Величество". - "А почему он, собственно, греческий, когда всё здесь греческое?" Ну, я начинаю объяснять, а Государь дочерям: "Марья! Настасья! Идите сюда и слушайте, что говорит профессор!" Тут я ему: "Помилуйте, Ваше Величество, разве таким козам может быть интересно, что говорит старый профессор?.."
- Папа, а на меня Государь посмотрел! - Так на тебя и посмотрел? - Честное слово!
Отец философски: - Всё может быть, нужно же куда-нибудь смотреть. - И перенеся взгляд с меня на последний портрет матери, где она так похожа на Байрона: - Вот и открыл Музей. /.../
(Сентябрь 1933)
Источник: http://lib.ru/POEZIQ/CWETAEWA/musej.txt
На протяжении десяти лет (начиная с 1894 года) вопрос о музее оставался в числе постоянных забот генерал-губернатора. Он желал придать будущей экспозиции более разнообразный характер. Почему бы не создать в музее отделы живописи, нумизматики, археологии? Как-то в разговоре с Цветаевым (примерно в 1897 году) Сергей Александрович заметил: «По моему убеждению, учреждение, называющее себя Музеем изящных искусств, не может исключать ни одной ветви искусства: ни живописи, ни архитектуры». Нисколько не сомневаясь в блестящих перспективах музея, он сразу воспротивился плану постройки здания «на задворках университета», как предполагалось первоначально. Великий князь остановил свой выбор на участке бывшего Колымажного двора, расположенном почти напротив храма Христа Спасителя. Но тут в дело вмешалась местная выборная власть- Городская дума, уже давно выкупившая землю под строительство промышленного училища, ни за что не хотела ее уступать. Генерал-губернатор решил не сдаваться, и началась административная борьба. Сергей Александрович четко и обоснованно заявил о недопустимости размещения промышленного училища с его производственными помещениями и высокой трубой вблизи кафедрального собора Москвы. Точка зрения генерал-губернатора одержала верх.
Параллельно решался и другой вопрос- каким быть зданию музея. И вновь решающее слово принадлежало Великому князю: именно он выбрал проект архитектора Р.И. Клейна с широко известными ныне портиком и колоннадами фасада. Альтернативный «византийский» вариант В.М. Васнецова, казалось, лучше подходил для Первопрестольной, да и И.В. Цветаеву больше нравилась именно такая идея. Однако Сергей Александрович решительно высказался за классический стиль: античная гармония - начало начал высокого искусства.
12 марта 1898 года проект здания и подробный план будущего музея Великий князь Сергей и профессор Цветаев представили на рассмотрение Императора. Все задуманное Николай II с удовольствием одобрил.
Но главные трудности ожидали впереди. Для их преодоления был сформирован специальный комитет под председательством московского генерал-губернатора. Членами организации постепенно становятся купец Савва Морозов, князь Феликс Юсупов с супругой, художник Василий Поленов, архитектор Роман Клейн и просвещенный магнат Савва Мамонтов. Открытие комитета состоялось 22 июня 1898 года. «Великий князь, - отмечал И.В. Цветаев, - стоек и силен сознанием престижа, свойственного его положению. К тому же, когда захочет, он может осиливать собеседника любезностью речи и обращения, чрезвычайно искреннего». Периодически собирались в кабинете генерал-губернатора, и тогда ожидавшие приема посетители шутили, заметив проходивших членов комитета: «Ну вот, теперь пошел музей, можно и отдохнуть часок-другой».
Именно Сергею Александровичу принадлежала идея отдать создаваемые залы музея под покровительство меценатов. Такая конкретизация усиливала эффективность работы и способствовала притоку капиталов.
Большое значение имела и возможность обращений председателя к представителям иностранных правительств. В частности, он добился разрешения итальянского министра народного просвещения на снятие копии с уникальной Пизанской кафедры. В результате музей получил редчайший экспонат- образец скульптуры Проторенессанса XIII века (копией этого шедевра Никколо Пизано могло гордиться лишь одно из лондонских собраний).
В ночь на 20 декабря 1904 года на строительной площадке музея случился пожар. Загорелись леса, но огонь быстро подобрался к ящикам со слепками и уничтожил некоторые экспонаты. В довершение всего залившая пламя вода вызвала опасное обледенение уцелевших гипсов. Среди погибших ценностей оказались и подлинные бронзовые изделия из раскопок в Помпее и Геркулануме. Установить причины возгорания не удалось. Подозревали поджог - и не без оснований: у создаваемого музея имелось немало врагов.
Озаботившись в связи с несчастьем дальнейшей сохранностью материалов, председатель комитета решил устроить крепкие ограждения для залов, где складируются гипсы. По этому вопросу он консультировался с И.В.Цветаевым 24 января 1905 года, за 11 дней до своей гибели. Это последнее, что Великий князь успел сделать для столь любимого им предприятия…
Когда в 1908 году овдовевшая Елизавета Фёдоровна передала в музей некоторые произведения западноевропейского искусства из собрания мужа, в том числе живописные, Цветаев констатировал: «С этим материалом наш музей будет вполне музеем изящных искусств».
Источник: Дмитрий Гришин, «Сергей и Елизавета», глава «Рядом с прекрасным», Издательский дом «Достоинство», Москва, 2015 год.
Марина Цветаева, «Открытие музея»:
"Все мы уже наверху, в том зале, где будет молебен. Красная дорожка для Царя, по которой ноги сами не идут. Духовенство в сборе. Ждем. И что-то близится, что-то должно быть, сейчас будет, потому что на лицах, подобием волны, волнение, в тусклых глазах - трепет, точно от быстро проносимых свеч. "Сейчас будут... Приехали... Идут!.. Идут!.." "И как по мановению жезла" - выражение здесь не только уместное, но незаменимое - сами, само - дамы вправо, мужчины влево, красная дорожка - одна, и ясно, что по ней сейчас пойдет, пройдет...
Бодрым ровным скорым шагом, с добрым радостным выражением больших голубых глаз, вот-вот готовых рассмеяться, и вдруг - взгляд - прямо на меня, в мои. В эту секунду я эти глаза увидела: не просто голубые, а совершенно прозрачные, чистые, льдистые, совершенно детские.
Глубокий plongeon дам, живое и плавное опускание волны.
За Государем - ни Наследника, ни Государыни нет -
Сонм белых девочек... Раз... Две... Четыре...
Сонм белых девочек? Да нет - в эфире
Сонм белых бабочек! Прелестный сонм
Великих маленьких княжен...
Идут непринужденно и так же быстро, как отец, кивая и улыбаясь направо и налево... Младшие с распущенными волосами, у одной над высокими бровями золотая челка. Все в одинаковых, больших, с изогнутыми полями, мелкодонных белых шляпах, тоже бабочек! вот-вот готовы улететь... За детьми, тоже кивая и тоже улыбаясь, тоже в белом, но не спеша уже, с обаятельной улыбкой на фарфоровом лице Государыня Мария Федоровна. Прошли. Наша живая стена распрямляется.
Благослови, владыко!
Молебен кончен. Вот Государь говорит с отцом, и отец, как всегда, чуть склонив голову набок, отвечает. Вот Государь, оглянувшись на дочерей, улыбнулся. Улыбнулись оба. Церемониймейстер подводит Государыне Марии Федоровне московских дам. Нырок, кивок. Нырок, кивок. В этих нырках что-то подводное. Так водоросли ныряют на дне Китежа... Государь, сопровождаемый отцом, последовал дальше, за ним, как по волшебной дудке Крысолова, галуны, медали, ордена...
Воздух, после молебна, разреженнее. Оборот некоторых голов на статуи. Называют имена богов и богинь... Одобрительные возгласы...
Старая отцова поклонница, обрусевшая итальянка, все время скромно державшаяся в тени, - если можно сказать "тень" о месте, где всё свет, - выступив и, с отчаянием великих решений, схватив отца за рукав: "Иван Владимирович, вы должны выйти!" И, как заклинательница, трижды: "Выйти - и встать, выйти и встать, выйти и встать!" И странно, без малейшего спору, точно не прослышав смысла слов и повинуясь только интонации, мой отец, как в глубоком сне, вышел и встал. Чуть склонив набок свою небольшую седую круглую голову - как всегда, когда читал или слушал (в эту минуту читал он прошлое, а слушал будущее), явно не видя всех на него глядящих, стоял он у главного входа, один среди белых колонн, под самым фронтоном музея, в зените своей жизни, на вершине своего дела. Это было видение совершенного покоя.
- Папа, а что Государь с тобой говорил? - "А скажите, профессор, что за красивая зала, где мы слушали молебен, такая светлая, просторная?" - "Греческий дворик, Ваше Величество". - "А почему он, собственно, греческий, когда всё здесь греческое?" Ну, я начинаю объяснять, а Государь дочерям: "Марья! Настасья! Идите сюда и слушайте, что говорит профессор!" Тут я ему: "Помилуйте, Ваше Величество, разве таким козам может быть интересно, что говорит старый профессор?.."
- Папа, а на меня Государь посмотрел! - Так на тебя и посмотрел? - Честное слово!
Отец философски: - Всё может быть, нужно же куда-нибудь смотреть. - И перенеся взгляд с меня на последний портрет матери, где она так похожа на Байрона: - Вот и открыл Музей. /.../
(Сентябрь 1933)
Источник: http://lib.ru/POEZIQ/CWETAEWA/musej.txt
Click to view