Кошки Надежды Тэффи и Владислава Ходасевича - любовь, спасающая от одиночества
В воспоминаниях современников Тэффи предстаёт этакой кошкой, мурлыкающей под аккомпанемент своей гитары «очаровательные, нежные и совершенно самобытные песенки». «Так и видишь ее - Тэффи! - вспоминал критик Н.Брешко-Брешковский. - Запахнувшись в теплый отороченный мехом уютный халатик, уютно поджав ноги, сидит она с гитарой на коленях в глубоком кресле у камина, бросающего теплые, трепетные отсветы... Умные серые кошачьи глаза смотрят, не мигая, в пышущее пламя камина и звенит гитара:
«Грызутся злые кошки
У злых людей в сердцах.
Мои танцуют ножки
На красных каблучках...»
Тот же мемуарист описывает Тэффи спустя годы в эмиграции: «Здесь в Париже она почти та же, какой была: с гитарой у камина, в красных туфельках и в отороченном мехом халатике». Больше всего её внешности автора воспоминаний поразили «умные глаза с кошачьей серой желтизною и в кошачьей оправе» - «кошачьи глаза» (Н.Брешко-Брешковский «Красные каблучки Тэффи»). Репертуар «песен» Тэффи был по достоинству оценен знаменитым артистом Вертинским, который включил некоторые из них в свою программу сольных выступлений.
Кошки были неотъемлемой и очень важной частью жизни писательницы. «Я просто не понимаю, как можно не любить кошек, - продолжает Тэффи. - Для меня человек, не любящий кошек, всегда подозрителен, с изъяном, наверное. Неполноценный. Вот даже Вера Николаевна Бунина - на что, уж, кажется она добра и мила, а что она не переносит кошек, боится их, как стена между ней и мной. Близости, дружбы настоящей между нами быть не может. Всегда чувствую ее отчужденность. Симпатизирую ей сдержанно, признаю все ее бесспорные качества. Но кошек ей простить не могу. Люди для меня делятся на тех, кто любит кошек, и кто их не любит. Человек, не любящий кошек, никогда не станет моим другом. И наоборот, если он кошек любит, я ему много за это прощаю, и закрываю глаза на его недостатки» (Ирина Одоевцева «На берегах Сены»).
С любимыми кошками она старалась не расставаться, несмотря на то, что троих детей воспитывал муж - семейному счастью Тэффи предпочла творчество. Кошки творчеству не мешали, скорее, наоборот, они были в некотором роде ее наперсницами, музами.
Когда же Тэффи бывала лишена кошачьего общества, то очень без него горевала: «Мне было бы не так грустно и скучно в этом противном Биаррице, если бы у меня была кошка, - мечтательно говорит Тэффи, снова сидя со мной на террасе кафе. - С кошкой мне было бы легче. Только чем бы я стала ее кормить? Ведь я и сама живу впроголодь. А кошка ужасная привередница - той дряни, которой я питаюсь, я ей давать не посмела бы. Да она бы только фыркнула презрительно - станет она рютабагу есть! Замяукала бы, требуя печенки или рыбы. Но где их взять? Нет, лучше уж одной мучиться. Что бы я стала делать, если бы моя кошка от голода кричала?» (Ирина Одоевцева «На берегах Сены»).
И все-таки, в эмиграции у Тэффи, несмотря на крошечную пенсию и небольшую квартирку в доме №59 на рю Буассьер, жил большой и важный кот.
В рассказе «Кошка господина Фуртенау» есть символичный диалог: «…Как-то раз он пожаловался ей, что надоело ему слушать беседы старика-соседа с кошкой. А Маришка жалобно улыбнулась и сказала:
- А мне так жаль его! Ведь никого у него, кроме этой кошки, в целом свете нет. Придет домой старенький, усталенький, покличет свою кошечку, а она ответит «мау», подойдет к нему, живая, тепленькая. Он погладит ее, и она приластится. Вот так любят они друг друга, и любовь их хранит.
- От чего хранит?
- Не знаю. От страха… Не знаю».
Помимо рассказов писала Надежда Александровна о кошках и стихи. Таких «кошачьих стихов» набралось бы «на целый том», признавалась Тэффи. Главными героями её «кошачьего эпоса» были вымышленные «Тигрокот» и «Белолапка».
Белолапка-серокошка
Раз уселась на окошко,
А по улице идет
Очень важный тигрокот.
Скок! И сразу хвать в охапку,
Серокошку-белолапку,
Под себя ее подмял,
Тигрокот, ну и нахал!
Представители кошачьего племени постоянно «навещали» автора во время болезни - «развлекая и утешая».
Кошек Тэффи считала «удивительно умными» и талантливыми существами: «Я как-то сочинила о них целую поэму. И, представьте себе, они сразу же стали исполнять ее хором, на разные голоса. И что уже совершенно невероятно, прибавлять к ней разные самими ими сочиненные строфы, особенно когда у меня жар. Я просто диву даюсь. Куда мне! Гораздо лучше меня. Да, пожалуй, и всех наших поэтов…» (Ирина Одоевцева «На берегах Сены»). Неудивительно, что стихотворение «Коту» посвящается как раз таким кошачьим «мудрецам»:
Кто всех философов умней,
Красивей всех Венер,
Кто удивляет всех людей
Изяществом манер?
И кто чудесней всех чудес,
Небесней всех небес?
Кто шубу носит круглый год
И упоительно поет?
Кто это? Это - кот.
«Большой и важный кот» в период эмиграции был тем «чудом», которое, подобно кошке господина Фуртенау, примиряло писательницу с полной лишений и болезней жизнью в Париже.
«Любовь к кошкам проходит через всю мою жизнь, и меня радует, что с их стороны пользуюсь я взаимностью» - писал о себе известный русский поэт и критик, историк литературы, мемуарист и переводчик Владислав Ходасевич. - «Сестра Женя, которой было тогда двенадцать лет, катала меня, как куклу, в плетеной колясочке на деревянных колесах. В это время вошел котенок. Увидев его, я выпучил глаза, протянул руки и явственно произнес: - Кыс, кыс!» (Из автобиографического очерка «Младенчество»). Это были первые осознанные слова в жизни Ходасевича.
«Коты часто настроены мечтательно и философически, они - живое воплощение поэзии и дивной гармонии, а потому - великолепные спутники поэтов», - считал В.Ходасевич, вслед за немецким писателем Гофманом заведя своего кота Мурра. Именно портрет этого кота запечатлен в очерке о Ходасевиче Н.Городецкой.
«В.Ф. склоняется и ловит черного котенка с зеленым галстуком («с бантиком» сказать нельзя: вас поправят - он мальчик и бантиков не носит). Смотрит на него с большим одобрением.
- Мой не хуже, чем у Куприна... Вы того хвалили... Правда, мой еще начинающий, но перед ним будущность.
Я вижу, ему хочется, чтобы я согласилась, что кот неслыханно хорош...» (Наталья Городецкая «В гостях у Ходасевича»).
Ходасевич вспоминал, как когда-то живой, веселый, полный сил и энергии кот Мурр являлся к нему в любой час дня или ночи и до тех пор кричал (несколько в нос): «Сыграем! Сыграем!» - пока хозяин не соглашался сыграть с ним в прятки. Кот «носился по комнатам, прячась за мебель и за портьеры и заставляя... его отыскивать, и готов был длить забаву до бесконечности, хотя у меня уже ноги подкашивались от утомления». (Из автобиографического очерка «Младенчество»).
Его современник Юрий Мандельштам вспоминал, как тяжело поэт переживал утрату любимого кота.
«Ходасевич любил котов. У него был черный Мурр.
- Почему коты такие хорошие, а люди такие дурные? - спросил меня раз Ходасевич.
Но когда котов хвалили за ум, он смеялся:
- Все-таки самый глупый наш знакомый умнее. Здесь дело в другом.
Когда Мурр умер, Ходасевич огорчился не на шутку.
- Что Вы, Владислав Фелицианович, ну околел кот.
- Сами Вы околеете!» (Юрий Мандельштам «Живые черты Ходасевича»).
Покойному любимцу Мурру Ходасевич посвятил стихотворение «Памяти кота Мурра»:
В забавах был так мудр и в мудрости забавен -
Друг утешительный и вдохновитель мой!
Теперь он в тех садах, за огненной рекой,
Где с воробьем Катулл и с ласточкой Державин.
О, хороши сады за огненной рекой,
Где черни подлой нет, где в благодатной лени
Вкушают вечности заслуженный покой
Поэтов и зверей возлюбленные тени!
Когда ж и я туда? Ускорить не хочу
Мой срок, положенный земному лихолетью,
Но к тем, кто выловлен таинственною сетью,
Все чаще я мечтой приверженной лечу.
И верится тогда: под элизейской сетью
Дерев невянущих - мы встретимся опять,
Два друга любящих, две тени, чтобы третью,
Равно нам милую, любовно поджидать.
Персидский дымчатый кот-аристократ Наль так и не смог заменить поэту-кошколюбу Мурра. «С «Герцогом Булонским» (Ходасевич жил в Булони на рю дэ Катр Шеминэ), «Графом Четырехтрубным», «Маркизом Карабасским» хозяин все-таки расстался, и «кажется, легко перенес эту разлуку». (Юрий Мандельштам «Живые черты Ходасевича»).
«Кошки не любят снисходить до проявления мелкой сообразительности. Они не тем заняты. Они не умны, они мудры, что совсем не одно и то же. Сощуривая глаза, мой Наль погружается в таинственную дрему, а когда из нее возвращается - в его зрачках виден отсвет какого-то иного бытия, в котором он только что пребывал. Кошки настроены мечтательно и философически. Они непрактичны и не всегда считаются с обстоятельствами. Поэтому безоглядна их храбрость. Двухмесячный котенок, когда я его пугаю, не обращается в бегство, а спешит перейти в наступление. Они горды, независимы и любят рассчитывать только на себя. Поэтому дружба их лишена бурных проявлений и в ней нет ни намека на подхалимство. Обидевшись на вас, кот способен дуться по целым дням и целыми неделями, делая вид, что он вас не замечает. Кот решительно не желает сторожить ваш дом, потому что он вам не слуга. Но он любит быть вашим собеседником - молчаливым, мурлыкающим или мяукающим - всегда по-разному...» (Из автобиографического очерка «Младенчество»).
Кроме любимого кота Мурра и аристократического Наля имел Владислав Ходасевич и знакомых котов-приятелей. «…Нет ничего более трогательного, чем кошачья дружба. Она проявляется в особенности тогда, когда плохи ваши обстоятельства или тяжело у вас на душе. Положительно могу утверждать, что стоило мне быть расстроенным - кот, до этой минуты не обращавший на меня внимания, тотчас приходил ласкаться. Это кошачье участие всегда исполняет меня глубокого умиления» (Из автобиографического очерка «Младенчество»). Встречая поэта в печальную булонскую ночь, кот друзей Ходасевича, Зайчуров, узнавал его и провожал до дома.
С бездомными котами Ходасевич тоже заводил «летучие уличные знакомства»: «…Признаюсь, моему самолюбию льстит, когда бродячий и одичалый кот по моему зову подходит ко мне, жмется к ногам, мурлычет и идет за мной следом. Несколько лет тому назад, поздно вечером, познакомился я с одним таким зверем у Pont de Passy. Немного поговорив, мы пошли вместе, сперва по набережной, потом по авеню Боске. Он не отставал от меня и на рю Сен-Доминик, по которой двигалось много народу, расходившегося с декоративной выставки. Как чистые парижане, мы зашли в бистро и выпили: я - рюмку коньяку, он - блюдечко молока. Потом он проводил меня до дому и, судя по всему, был не прочь остаться со мной, но, к несчастью, я жил в отеле» (Из автобиографического очерка «Младенчество»).
В стихотворении «Стансы» 1918 года, где поэт подводит итоги своей жизни, «зверь» стоит в одном ряду с «цветком» и «ребенком» - это для Ходасевича истинные ценности:
С холодностью взираю я теперь
На скуку славы предстоящей...
Зато слова: цветок, ребенок, зверь -
Приходят на уста все чаще.
Под этими строками могла бы подписаться и Тэффи.
Автор: София Кравчук. Статья опубликована в февральском номере журнала «Друг» для любителей кошек за 2012 год.