Глава первая и самая главная. Люди.
Даже серой и промозглой весне в этом городе не выходит быть серой, когда ты заходишь в метро и оглядываешь какую-нибудь станцию сверху, она пестрит и играет красками. Красная куртка, оранжевое польто, розовый шейный платок, синие шарфики зенита, жёлтые ботинки, кислотно-зелёный рюкзак. Здесь так много индивидуальностей, что быть выделяющимся, значит сливаться с толпой.
Люди не опускают глаза. Если в Новосибирске я могла беззастенчиво пялиться на прохожих и оставаться незамеченой, здесь я постоянно перехватываю встречный взгляд, и часто заинтересованный и живой, люди смотрят друг на друга, люди не опускают голову в метро.
Сегодня в вагоне я встретила мужчину с внешностью философа, выразительным носом горбинкой и пушистым шаром тонких седых кудряшек на голове, он сидел с абсолютно прямой спиной и читал толстенный талмуд на французском языке
Между Чернышевской и площадью ленина в вагон впрыгнули ребята в пёстрой одежде с двумя джамбо и трубой. Такие живые, такие яркие, я так до самого дома и лыбилась, как идиот, после их короткого выступления.
А напротив меня в том же вагоне сидела пара, они держались за руки, парень чуть приобнимал девушку, она уткнулась ему лбом в висок, он чуть склонилося к ней. пальцы переплетены, глаза закрыты, и у обоих тонкая вертикальная морщинка на лбу и моляще изогнутые брови, словно им обоим отчаянно больно. И руки сжаты так крепко, что кажется никакая силв не могла их разлучить в этот момент.
Тут такие лица, кажется, здесь типаж найти куда проще, чем типичного человека, такие характеры, такие линии. Здесь одеваются совсем по-другому. И это всё не считая бесчисленных городских сумасшедших и музыкантов. Например вчера рядом с Площадью Восстания у большого перехода на трансоформаторной будке стоял немолодой трубач в невзрачном свитере, он играл узнаваемые мелодии, а между ними восторженно тыкал пальцем в толпу и кричал:
-- Это для тебя! Для тебя! Иии... для Тебя!
Указывая на тех, кто стоял и слушал, повернувшись к нему, а не к светофору.
Потом он громко выкрикнул:
-- А тепеееееерррь... КУ-КА-РА-ЧА! А кто знает, что такое кукарача?
Хохочущая стайка студентов крикнула хором: "Та-ра-кан!"
-- Вооооот. Молодцы! А остальные не молодцы, так что это всё для вас.
И заиграл.
Может, это просто началась весна. Но этот город живой. Он восхитительный, он дышит, он смеётся, он спешит и неспешно гуляет, он постоянно что-то выдумывает. Можно просто теряться в его улицах и с восторгом пялиться на вывески, можно действительно забрести в какой-нибудь проулок и найти так уютнейшее в мире кафе или бар, хотя большая часть заведений здесь сразу кафе-бар.
И его так много, так много... За три мои потерятельных прогулки из красот и достопримечательностей я набрела пока только на аврору и мечеть. А ведь ещё столько всего. И ведь когда идёшь в разное время сутог город совсем разный, и люди разные.
А я хожу, как дурак с блокнотиком и всё записываю. У меня даже почерк в этом городе изменился, из моего квадратного стал более летящим, каким-то пушкинским.
Тут невообразимо хорошо. И удивительно остро чувствуется. А значет может быть и невообразимо плохо.
Но это настолько лучше, чем серое "ничего".
Надо уже переходить с буковок на картинки.
Люди не опускают глаза. Если в Новосибирске я могла беззастенчиво пялиться на прохожих и оставаться незамеченой, здесь я постоянно перехватываю встречный взгляд, и часто заинтересованный и живой, люди смотрят друг на друга, люди не опускают голову в метро.
Сегодня в вагоне я встретила мужчину с внешностью философа, выразительным носом горбинкой и пушистым шаром тонких седых кудряшек на голове, он сидел с абсолютно прямой спиной и читал толстенный талмуд на французском языке
Между Чернышевской и площадью ленина в вагон впрыгнули ребята в пёстрой одежде с двумя джамбо и трубой. Такие живые, такие яркие, я так до самого дома и лыбилась, как идиот, после их короткого выступления.
А напротив меня в том же вагоне сидела пара, они держались за руки, парень чуть приобнимал девушку, она уткнулась ему лбом в висок, он чуть склонилося к ней. пальцы переплетены, глаза закрыты, и у обоих тонкая вертикальная морщинка на лбу и моляще изогнутые брови, словно им обоим отчаянно больно. И руки сжаты так крепко, что кажется никакая силв не могла их разлучить в этот момент.
Тут такие лица, кажется, здесь типаж найти куда проще, чем типичного человека, такие характеры, такие линии. Здесь одеваются совсем по-другому. И это всё не считая бесчисленных городских сумасшедших и музыкантов. Например вчера рядом с Площадью Восстания у большого перехода на трансоформаторной будке стоял немолодой трубач в невзрачном свитере, он играл узнаваемые мелодии, а между ними восторженно тыкал пальцем в толпу и кричал:
-- Это для тебя! Для тебя! Иии... для Тебя!
Указывая на тех, кто стоял и слушал, повернувшись к нему, а не к светофору.
Потом он громко выкрикнул:
-- А тепеееееерррь... КУ-КА-РА-ЧА! А кто знает, что такое кукарача?
Хохочущая стайка студентов крикнула хором: "Та-ра-кан!"
-- Вооооот. Молодцы! А остальные не молодцы, так что это всё для вас.
И заиграл.
Может, это просто началась весна. Но этот город живой. Он восхитительный, он дышит, он смеётся, он спешит и неспешно гуляет, он постоянно что-то выдумывает. Можно просто теряться в его улицах и с восторгом пялиться на вывески, можно действительно забрести в какой-нибудь проулок и найти так уютнейшее в мире кафе или бар, хотя большая часть заведений здесь сразу кафе-бар.
И его так много, так много... За три мои потерятельных прогулки из красот и достопримечательностей я набрела пока только на аврору и мечеть. А ведь ещё столько всего. И ведь когда идёшь в разное время сутог город совсем разный, и люди разные.
А я хожу, как дурак с блокнотиком и всё записываю. У меня даже почерк в этом городе изменился, из моего квадратного стал более летящим, каким-то пушкинским.
Тут невообразимо хорошо. И удивительно остро чувствуется. А значет может быть и невообразимо плохо.
Но это настолько лучше, чем серое "ничего".
Надо уже переходить с буковок на картинки.