Осенние тени
Ночные города просто до невозможности похожи друг на друга, словно это один большой город, полный желтых фонарей и редких прохожих. Не возьмусь говорить за лосанджелесы и нью йорки, но те города, в которых я бывала.
Именна та температура, когда неспешная прогулка ровно то, что необходимо, чтобы согреться. Именно та температура цвета, всепоглощающая мягкая желтизна. Именно тот запах прелой листвы. Ностальгия сладкая до боли.
Ночи и города наслаиваются друг на друга, кеды ворошат листья академгородка, а я вспоминаю Киев. Киев был уже, кажется сотню лет назад, в киеве было холодно до дрожи, но так же невообразимо хорошо. Ночной барнаул, славутич, самара, на черном море было совсем не так, там было непроницаемо темно, но оно угадывается где-то там за деревьями. И Академгородок. Сотни, тысячи раз.
Я прикрываю глаза и мне кажется, что мимо меня бродят тени.
Перекресток, ранняя весна (осень, лето?), Ангелина на костылях, мы бродим туда-сюда по отрезку морского, мы смеемся. Другая сторона дороги, я еще совсем маленькая и еще совсем не рыжая, но мнящая себя очень взрослой, разговоры ни о чем, случайные поцелуи. Там чуть дальше один милый мальчик бесконечно читает мне отрвок из Мцыри, а я смеюсь, смущаюсь и смотрю в небо, чтобы ненароком не расплакаться. Там у дк Академии в любимой матросской синей юбке я навсегда замерла в ледяном кубе из удивления, злости, непонимания и обиды. Здесь на перекрестке у Тревелерса в предрассветном морозце я прохожу бессчетный круг, выворачивая старые отношения наизнанку, распутывая их, как густой колтун, чтобы наконец-то отпустить. Здесь же по осенней темноте я иду под руку с одним человекой, пока другой крадется по другой стороне улицы оранжевым пятном, сгорая от боли и ревности. Там чуть ниже по лаврентьева я шлепаю, приплясывая по мокрому снегу, разрываясь от восторга, совершенно безголовая и легкая, как пушинка, под такими же легкими огромными белыми хлопьями, я дергаю за низко висящую ветку сосны и с неё сыпятся капли и снежинки, а мы смеёмся. Здесь я ныряю на неведомую в лес ВЦ, еще совершенно не представляя, куда он ведет, а стволы деревьев облепленны снегом и словно светятся в темноте. А тут у университета почти на каждой лавочке сижу я. Жду такси, жду кого-то с поздней-поздней пары, чтобы взять за руку и сказать, что все будет хорошо, веду бесконечные-бесконечные разговоры, играю озябшими пальцами на гитаре, не знаю, куда спрятаться от собственного одиночества. Десяток меня идет с разной скоростью до ТЦ. И там в старых дверях торца, где ещё была огромная тепловая завеса, несколько меня стоят и греют руки, чужие озябшие пальцы своим дыханием и в своих ладонях, и свои промерзшие лапки в чужих теплых руках.
На каждой тропинке, на каждой улочке, за каждым поворотом.
В этом городе так много меня, что кружится голова. А я-сейчас бреду по велосипедной дорожке, чтобы не сталкиваться с собой прошлой, то ли с закрытыми глазами, то ли широко их распахнув. Луна половинкой сырной головки нависает над фонарями, и шальная ветка березы пожухлыми листочками касается моего лба, почему-то очень тепло, словно святой отец на причастии, которое я не могла принять.
Иди и не греши.
От всех этих воспоминаний начинаешь дышать так глубоко, словно вобрал их все в собственные легкие и выдыхать так сладко, что кружится голова.
Вот и куда я денусь от этого богатства, если каждую осень с первым вдохом полным осенней прохладой и влагой, я наполняюсь тпелом и памятью до краёв, как кощей свое злато, пересчитывая каждый опавший лист.
Сегодня ночью по городку ездили пары на роликах и то тут, то там появлялось двухголовое четырехногое чудовище. Две его ноги стояли на земле, а две другие радостно болтались в воздухе. Чудище издвало сдавленый счастливый писк, а потом мальчик ставил девочку на место и они шли дальше.
Именна та температура, когда неспешная прогулка ровно то, что необходимо, чтобы согреться. Именно та температура цвета, всепоглощающая мягкая желтизна. Именно тот запах прелой листвы. Ностальгия сладкая до боли.
Ночи и города наслаиваются друг на друга, кеды ворошат листья академгородка, а я вспоминаю Киев. Киев был уже, кажется сотню лет назад, в киеве было холодно до дрожи, но так же невообразимо хорошо. Ночной барнаул, славутич, самара, на черном море было совсем не так, там было непроницаемо темно, но оно угадывается где-то там за деревьями. И Академгородок. Сотни, тысячи раз.
Я прикрываю глаза и мне кажется, что мимо меня бродят тени.
Перекресток, ранняя весна (осень, лето?), Ангелина на костылях, мы бродим туда-сюда по отрезку морского, мы смеемся. Другая сторона дороги, я еще совсем маленькая и еще совсем не рыжая, но мнящая себя очень взрослой, разговоры ни о чем, случайные поцелуи. Там чуть дальше один милый мальчик бесконечно читает мне отрвок из Мцыри, а я смеюсь, смущаюсь и смотрю в небо, чтобы ненароком не расплакаться. Там у дк Академии в любимой матросской синей юбке я навсегда замерла в ледяном кубе из удивления, злости, непонимания и обиды. Здесь на перекрестке у Тревелерса в предрассветном морозце я прохожу бессчетный круг, выворачивая старые отношения наизнанку, распутывая их, как густой колтун, чтобы наконец-то отпустить. Здесь же по осенней темноте я иду под руку с одним человекой, пока другой крадется по другой стороне улицы оранжевым пятном, сгорая от боли и ревности. Там чуть ниже по лаврентьева я шлепаю, приплясывая по мокрому снегу, разрываясь от восторга, совершенно безголовая и легкая, как пушинка, под такими же легкими огромными белыми хлопьями, я дергаю за низко висящую ветку сосны и с неё сыпятся капли и снежинки, а мы смеёмся. Здесь я ныряю на неведомую в лес ВЦ, еще совершенно не представляя, куда он ведет, а стволы деревьев облепленны снегом и словно светятся в темноте. А тут у университета почти на каждой лавочке сижу я. Жду такси, жду кого-то с поздней-поздней пары, чтобы взять за руку и сказать, что все будет хорошо, веду бесконечные-бесконечные разговоры, играю озябшими пальцами на гитаре, не знаю, куда спрятаться от собственного одиночества. Десяток меня идет с разной скоростью до ТЦ. И там в старых дверях торца, где ещё была огромная тепловая завеса, несколько меня стоят и греют руки, чужие озябшие пальцы своим дыханием и в своих ладонях, и свои промерзшие лапки в чужих теплых руках.
На каждой тропинке, на каждой улочке, за каждым поворотом.
В этом городе так много меня, что кружится голова. А я-сейчас бреду по велосипедной дорожке, чтобы не сталкиваться с собой прошлой, то ли с закрытыми глазами, то ли широко их распахнув. Луна половинкой сырной головки нависает над фонарями, и шальная ветка березы пожухлыми листочками касается моего лба, почему-то очень тепло, словно святой отец на причастии, которое я не могла принять.
Иди и не греши.
От всех этих воспоминаний начинаешь дышать так глубоко, словно вобрал их все в собственные легкие и выдыхать так сладко, что кружится голова.
Вот и куда я денусь от этого богатства, если каждую осень с первым вдохом полным осенней прохладой и влагой, я наполняюсь тпелом и памятью до краёв, как кощей свое злато, пересчитывая каждый опавший лист.
Сегодня ночью по городку ездили пары на роликах и то тут, то там появлялось двухголовое четырехногое чудовище. Две его ноги стояли на земле, а две другие радостно болтались в воздухе. Чудище издвало сдавленый счастливый писк, а потом мальчик ставил девочку на место и они шли дальше.