Анна Андреевна Ахматова (часть вторая, заключительная)
Инна Кошелева подчеркивает: «Мужчины, не сумевшие дать Ахматовой ни счастья, ни обычной защищенности, могли, однако, оценить масштаб личности той, с кем прошли отрезок жизни. В эвакуации, в самаркандской больнице, на грани жизни и смерти Пунин пишет Ахматовой письмо, в котором будут слова:
«Вы казались мне тогда и сейчас тоже - высшим выражением Бессмертного, какое я только встречал в жизни… И мне показалось…что нет другого человека, жизнь которого была бы так цельна и потому так совершенна, как Ваша. Многое из того, что я не оправдывал в Вас, встало передо мной не только оправданным, но и, пожалуй, наиболее прекрасным…»
Николай Тырса
Он не раз подвергался арестам. В 1953-м умер в лагере…
Случился в жизни Анны Андреевны еще некий врач с литературной фамилией Гаршин, неоднократно предлагавший ей руку и сердце.
Абакевич В.И., Шервинская Е.В., Шервинский В.Д., Ахматова А.А., Шервинский С.В.
«Уставшая скитаться по чужим домам, она дала ему согласие на брак, - рассказывает И. Кошелева. - Гаршин очень достойно перенес блокаду… но его психика сдала. В снах стала являться умершая жена, которая «заклинала не жениться на Анне Андреевне». И когда Ахматова вернулась в родной город, Гаршин не встретил ее, не позаботился о том, где и как она будет жить. Та восприняла это как предательство и даже через несколько лет отказалась проститься с умершим Владимиром Георгиевичем».
…По воспоминаниям современников, внешности и душевному складу Анны Андреевны было присуще необычайное благородство, придававшее величавость всему, что она говорила и делала. Это чувствовали даже дети. Маленький Лева просил ее: «Мама, не королевствуй!» Наделенная редкой красотой жестов и движений, она никогда не терялась в толпе. Страх оказаться мелким рядом с ней будто сковывал самых близких ей людей - может быть, именно этого не выдержал Николай Гумилев? Ахматова понимала подобную боязнь и часто страдала по этой причине.
Вениамин Белкин
Была она очень высокая, горбоносая, со знаменитой челкой на глаза, очень худая в молодые годы, полная в последние (располнела после перенесенного тифа).
Не так уж много времени проводила Анна Андреевна за письменным столом, но в жизни ее почти не было минуты, когда бы она не прислушивалась к строкам, постоянно звучавшим в душе. И только когда они становились, на ее взгляд, безукоризненно точными, записывала в «белоснежную тетрадь». Она чуть-чуть подтрунивала над писателями, тщательно создающими себе «условия» для работы. Муза не погнушается прийти к поэту, несмотря ни на что, если только он настоящий поэт, а не «самозванец»…
Чулков Георгий, Петровых Мария, Ахматова Анна, Мандельштам Осип
Будучи сама стесненной в средствах, она тем не менее всегда с готовностью бросалась на помощь другим, подчас делилась последним. Вот несколько строк из дневника Корнея Чуковского: «Вчера в Доме ученых встретил Анну Ахматову… «Приходите ко мне сегодня, я вам дам бутылку молока для вашей девочки». Вечером забежал к ней - и дала! Чтобы в феврале 1921 года один человек предложил другому бутылку молока!»
И таких примеров ее удивительной душевной щедрости можно приводить бесконечно много.
Мартирос Сарьян
Буквально через год-другой Корней Иванович в статье «Две России (Ахматова и Маяковский)» весьма своеобразно отблагодарил Анну Андреевну: «Читая «Белую стаю» Ахматовой - вторую книгу ее стихов (запамятовал Корней Иванович - третью. - Авт.), - я думал: уже не поторопилась ли Ахматова в монахини? У первой книги было только название монашеское - «Четки», а вторая вся до последней страницы пропитана монастырской эстетикой. В облике Ахматовой означилась какая-то жесткая страсть, и, по ее словам, губы у нее стали «надменные», глаза «пророческие», руки «восковые», «сухие». Я как вижу черный клобук над ее пророческим ликом…»
Статья вроде бы и не ругательная и даже, по мнению некоторых историков литературы, написана с любовью, но все же, все же…
Анна Ахматова и Мария Петровых (фото М.Ландмана)
Не с легкой ли руки Чуковского началось дуболомное навешивание «монашеских» и прочих ярлыков? И понеслось со страниц газет и журналов: «Позор литературной внутренней эмигрантке!», «Нет - нутряной антиреволюционности Анны Ахматовой!», «В нашей литературе Ходасевичей, Ахматовых и т.д. быть не должно». «Как? Разве Ахматова еще жива?».
Ахматова и Пастернак
Неисповедимы пути Господни и… сильных мира сего. По высочайшему соизволению И. В. Сталина состоялось кратковременное возвращение из небытия: в 1940 году вышел сборник Ахматовой под названием «Из шести книг». В него вошли пять старых (в «прилизанном» виде) сборников и новые стихи поэтессы, помеченные 1924-1940-м…
А во время войны в одну из тревожных ночей домой к Анне Андреевне явился летчик, которому было приказано вывезти ее из блокадного Ленинграда. После Победы в Москве готовился к изданию большой стихотворный сборник Ахматовой. Анна Андреевна еще успела подержать в руках его сигнальный экземпляр. Но снова пришлась не ко двору… И почти весь 10-тысячный тираж был уничтожен.
Николай Тырса
И все-таки она продолжала работать. Изредка выступала на вечерах. Об одном из таких выступлений вспоминал Д. Самойлов: «Она читала неторопливо, низким голосом, напевно и внятно, читала величественно и с какой-то особой ответственностью за каждое произнесенное слово. Ее приветствовали долгой овацией. Весь зал встал.
Потом передавали, будто Сталин, узнавший об этом, спросил:
- Кто организовал вставание?».
«Анна Ахматова является одним из представителей безыдейного реакционного болота. Она… является одним из знаменосцев пустой, безыдейной аристократическо-салонной поэзии, абсолютно чуждой советской литературе…»
За этим выступлением секретаря ЦК КПСС Андрея Жданова последовало печально знаменитое постановление ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 года о журналах «Звезда» и «Ленинград», на страницах которых публиковались произведения Ахматовой. Это постановление стало приговором и упомянутым журналам, и стихам поэтессы.
Потом Анна Андреевна часто рассказывала, как она узнала об этом. Газет она не получала, радио у нее не было. Кто-то позвонил и спросил, как она себя чувствует. И еще, и еще кто-то… Слегка недоумевая, она отвечала всем: все хорошо, благодарю вас, все в порядке… И выйдя зачем-то на улицу, прочла, встав на цыпочки, поверх чужих голов, газету с докладом Жданова. Жизнь для нее остановилась…
Неуклонно, тупо и жестоко
И неодолимо, как гранит,
От Либавы до Владивостока
Грозная анафема гудит.
Ахматова и Берггольц
«Ее, величавую, гордую, всегда мне было жаль, - признавалась в своих записных книжках актриса Фаина Раневская. - Когда же появилось «постановление», я помчалась в Ленинград. Открыла дверь Анна Андреевна. Я испугалась ее бледности, синих губ. Молчали мы обе. Хотела ее напоить чаем, отказалась. В доме не было ничего съестного. Я помчалась в лавку, купила что-то нужное, хотела ее кормить. Она лежала, ее знобило. Есть отказалась. До смертного часа запомнила этот день ее и мой - муки за нее и страх за нее. Потом стала ее выводить на улицу, и только через много дней она вдруг сказала: «Скажите, зачем Великой моей стране, изгнавшей Гитлера со всей техникой, понадобилось пройти всеми танками по грудной клетке одной больной старухи…»
После исключения из Союза писателей Ахматову лишили продовольственных карточек. Она получала крошечную пенсию, на которую жить было невозможно. Друзья организовали тайный фонд помощи поэтессе - по тем временам это являлось истинным героизмом! Ежедневно у ее квартиры ставили коробку, в которую опускали продкарточки. Иногда их набиралось до сорока в день. Она горевала, что люди отрывают от себя необходимое, а карточки сдавала в домоуправление.
Анна Ахматова и Аня Каминская
«Учеников злорадное глумленье И равнодушие толпы» к ней, к счастью, не относилось. Рассказывая об этом много лет спустя, Анна Андреевна добавляла с грустной улыбкой: «Они покупали мне апельсины и шоколад, как больной, а я была просто голодная».
Нет! и не под чуждым небосводом
И не под защитой чуждых крыл -
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.
Поэму «Реквием» поэтесса писала несколько лет.
«Что за трагический парадокс: в 1946 году Жданов говорил об Ахматовой как о «барыньке, мечущейся между будуаром и молельней», клеймил камерность ее стихов. А она создавала плач о горе миллионов, к несчастью которых был причастен и тот, кто поучал ее, как надо отражать народную жизнь!» - восклицал литератор Анатолий Найман.
А ведь еще в 1915-м появилась ее «камерная» «Молитва»:
Дай мне горькие годы недуга,
Задыханья, бессонницу, жар,
Отыми и ребенка, и друга,
И таинственный песенный дар -
Так молюсь за твоей литургией
После стольких томительных дней,
Чтобы туча над темной Россией
Стала облаком в славе лучей.
И одной из немногих в июле 1914-го она поняла:
Сроки страшные близятся. Скоро
Станет тесно от свежих могил.
Ждите глада, и труса, и мора,
И затменья небесных светил…
Аня Каминская, Анна Ахматова и Аманда Хейт
Именно она, «полумонахиня, полублудница», как называл ее Жданов, выступала в осажденном Ленинграде по Всесоюзному радио: «Мои дорогие согражданки, матери, жены и сестры Ленинграда!.. Нет, город, взрастивший таких женщин, не может быть побежден…»
И писала стихи, которые сделали бы честь любому мужчине, называющему себя поэтом:
Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова, -
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово…
«…она несла дежурство как рядовой боец противовоздушной обороны. Она шила мешки для песка, которыми обкладывали траншеи-убежища в саду того же Фонтанного дома, под кленом, воспетым ею в «Поэме без героя». В то же время она писала стихи, пламенные, лаконичные…» - свидетельствовала Ольга Берггольц.
Она оставалась верующей, и сейчас порой говорят о том, что вера явилась ее спасением, ее якорем. Может быть…
О последнем чувстве Анны Андреевны к иностранцу по имени Исайя Берлин сегодня пишут достаточно часто. Как бы то ни было, встреча с ним 25 ноября 1945 года чем-то задела сердце Анны Андреевны. В тот же день поэтесса, которой было пятьдесят шесть лет, написала пять стихотворений, объединенных в цикл «Любовь».
И. Берлин, сотрудник британского посольства, профессор Оксфорда, родился в Петербурге на двадцать лет позже Анны Андреевны. Он великолепно знал Россию, ее историю и культуру. Известным ему оказалось и имя Ахматовой, к которой он попал с одним критиком. Это роковое свидание (они проговорили до утра!) круто изменило и без того трудную жизнь поэтессы. Сталин, узнав, что она осмелилась без разрешения властей встречаться с иностранцем, был разгневан: «Оказывается, наша монахиня принимает визиты иностранных шпионов!»
Горькой было мне усладой
Счастье вместо долга,
Говорила с кем не надо,
Говорила долго…
После отъезда профессора в квартире Ахматовой был установлен микрофон, в подъезде введена пропускная система… Тогда-то и родилось в верхах злополучное постановление о «безыдейности и камерности».
Через десять лет, летом 1956 года, Исайя Берлин приехал в Москву и очень хотел увидеться с Ахматовой. Встреча не состоялась - Анна Андреевна боялась за сына, только что вернувшегося из очередной ссылки.
Сюда принесла я блаженную память
Последней невстречи с тобой -
Холодное, чистое, легкое пламя
Победы моей над судьбой.
В 1964 году в Италии Ахматовой вручили международную литературную премию «Этна-Таормина». 1965 год - последний и, пожалуй, счастливый год ее жизни: вышла наиболее полная книга «Бег времени». Кажется, поэтесса ждала ее всю жизнь. В этом же году она еще раз встретилась с героем своего последнего романа - в июне поэтесса приехала в Оксфорд на церемонию вручения Диплома почетного доктора литературы. Потом побывала и в Лондоне, и в Париже, где после сорока восьми лет разлуки увиделась с Борисом Анрепом: «Мы не поднимали друг на друга глаз - мы оба чувствовали себя убийцами…»
Поездки этих лет стали прямой противоположностью путешествиям молодости: тогда она бывала, где хотела, - тут ее возили; тогда она глядела на мир - тут глядели на нее. Оформление визы тянулось несколько месяцев, а билет на лондонский поезд поэтессе выдали только в день отъезда. Она грустно говорила: «Они что, думают, что я не вернусь? Что я для того здесь осталась, когда все уезжали, для того прожила на этой земле всю - и такую - жизнь, чтобы сейчас все менять?»
С годами чувство юмора ее не иссякало.
«Мне некоторые советуют выкрасить волосы, - говорила Анна Андреевна. - Я не хочу. Так мне за седину хоть место в трамвае уступят, а если буду крашеная: «Ну и стой, стерва, стой!»
Илья Бройдо
Когда поэтессе перевалило за семьдесят пять, все чаще стала она проводить дни и месяцы в больницах. С изумлением убеждалась, что простые люди знают ее. «Ты, говорят, хорошо стихи пишешь, - замечала санитарка, причесывая ее. - Даша, буфетчица, сказывала». Она и ее товарки в отличие от профессиональных критиков уж точно знали, что эта немолодая, величавая седая женщина и есть самая главная «специалистка по женской любви». Часто Анна Андреевна находила им в утешение слова самые банальные и самые необходимые: «Научно доказано, что мужчины - низшая раса». Ей, имевшей на своем веку не одно замужество, было это известно доподлинно… И еще она точно знала, что всех великих мужчин сделали женщины.
Вскоре после приезда из Англии она заболела - четвертый инфаркт. Пролежав несколько месяцев в Боткинской больнице, отправилась с Ниной Ольшевской, матерью актера Алексея Баталова, в санаторий «Внуково». 4 марта еще чувствовала себя хорошо - продиктовала письма, распорядилась, кому отослать последние экземпляры «Бега времени». А на заре 5 марта 1966 года ее измученное сердце остановилось.
И слава лебедью плыла
Сквозь золотистый дым.
А ты, любовь, всегда была
Отчаяньем моим.
Текст Е. Н. Обойминой и О. В. Татьковой