Семьдесят один год спустя...
Сегодня пятое марта, а значит не грех вспомнить старину.
Об этом мой рассказ. Ну и что, что я не так давно его уже публиковал, хе.
Так лучше запомнится.
И отложится даже в самых деменциозных головах, уж извините...
Итак!
Вовка Кузьмин с прибором, или Пятое марта Пятьдесят Третьего года.
Это были времена раздельного обучения.
Мальчики отдельно, девочки отдельно.
Поскольку нефиг!
А наш седьмой А вообще был сборищем закаменских хулиганов.
Закаменка - это район почти за пределами города, там была сплошная безотцовщина, отцы не вернулись с войны, а матерям воспитывать было некогда. Накормить, обуть, одеть детишек - вот и пахали кто где за кусок хлеба да рванину для детишек.
Ножи-финки в карманах у половины пацанов, зоски - это такие куски шерсти, прикреплённые к свинцовой пломбочке, их подбрасывали согнутой ногой - кто дольше, тот и выиграл, и прочие развлечения в таком духе.
Круглые репродукторы в домах, одна радиостанция на весь Союз, один телевизор на округу, голуби у соседа Юрки - он их продавал и пил на выручку беспробудно, лыбясь своей красной рожей от посадки до посадки в тюрягу за мелкие правонарушения, типа тяпнул у соседей слоников с комода или ещё что-то в таком духе.
А Вовка был старше нас на два года, которые отсидел один раз в пятом классе, а один раз в шестом.
Пацаны в классе подобрались шпендиками метр с шапкой, а он был рослый, симпатичный, ходил всю дорогу в спортивных штанах с лампасами, что было шиком.
На уроках стоял бедлам.
Во-первых, одни пацаны, девочек-то не было, во-вторых, учителями были бывшие фронтовики с наградными колодками на пиджаках, которые строжились, вызывая ответную негативную реакцию, или училки типа Зои Викторовны, биологички, горбатенькой со злым лицом и постоянно оравшей на нас скрипучим злобным голосом.
Класс занимался своими неотложными делами: кто-то делал из тетрадной страницы голубков для соревнования на переменке, кто-то мастерил рогатку, другие откровенно скучали, перебрасываясь между собой планами на ближайший вечер, отчего в классе стоял ровный гул, который не мешал никому, в том числе и Чече - так мы называли между собой биологичку, которая старалась у доски.
Но вскоре гул стал перемежаться какими-то равномерными звуками. Стук - стук - стук. Стук - стук - стук.
Чеча, написав что-то на доске, вернулась за стол и сказала:
- Кузьмин, чем ты там стучишь? Подойди ко мне и положи это на стол.
Вова сидел на третьей парте в ряду у окна.
Те, кто сидел за ним на других рядах глянули на Вову и упали головами на парты. Смех, нет, не смех, а рёв заставил содрогнуться деревья за окнами класса, так мне показалось.
Вова вытащил из штанов свой прибор и колотил им по крышке парты.
Звук был похож на звук, извлекаемый деревянной колотушкой с мягким наконечником по кожаной мембране. Как ему это удавалось - непонятно, но музыкальные способности были налицо... или на что там, я не знаю.
Я же говорю, парень был взрослый, лет пятнадцать - шестнадцать.
Конечно, Чеча всё поняла, она была взрослой, хотя и незамужней девушкой. Быстро разобравшись в сути музыкального крещендо, она, раскрасневшись, выгнала Вову из ревущего от удовольствия класса.
Урок был сорван.
Пацаны вслух, вскакивая из-за парт, делились увиденным.
Смех, крики недорослей и перекрывающие их вопли учительницы прервались внезапно.
Дверь в класс открылась, в неё влетел Вова и произнёс негромко, но мы услышали:
- Тихо, дураки! Сталин умер.
Тихо стало в классе.
Что называется, гробовое молчание.
Чеча быстро прошла мимо Вовки в коридор, закрыв за собой дверь.
- Ты чего, Вова, спятил? Кто тебе сказал?
Вова молча прошёл к парте и сел.
Дверь открылась и вошла Чеча. Лицо её было строгим и суровым.
- Мальчики, надо встать!
Мы тихо, стараясь не греметь крышками парт, встали.
- Мальчики. Мы должны...
И стала говорить, что мы должны теперь хорошо учиться, ещё лучше и лучше.
Что мы должны... - она долго что-то говорила, а в голове у меня, четырнадцатилетнего, было: что же теперь делать? как же дальше? что с нами теперь будет, и со мной, в частности?
Нам же объясняли с пелёнок: Сталин - это солнце, солнце народов, вождь всего мира, если не Он, то никто… и дальше в том же духе. Что он бессмертен. Что никто и близко от него... Что... А как же я?
Чеча заплакала.
И почти все закаменские хулиганы зашмыгали носами.
Вова сидел каменный.
Потом поднял руку.
- Можно мне сказать, Зоя Викторовна?
- Что, Кузьмин?
- Зоя Викторовна, я написал на прошлой неделе стих. Можно я его прочитаю?
- Какой стих, Кузьмин? Какой сейчас стих?
- Я написал товарищу Сталину. Иосифу Виссарионовичу. Стих. Можно, я прочту?
И, не дожидаясь ответа, начал.
Дорогой товарищ Сталин!
От меня Вам шлю привет!
И желаю Вам здоровья
И здоровья, долгих лет!
В дни военных испытаний
Вы спасли от многих бед
Наш народ, что жил в страданьях
Очень много, много лет.
Американские бандиты
Вновь грозят войной нам,
Но мы слышим голос мира,
Не страшны они нам.
И мы знаем, что Вы с нами,
Дорогой товарищ Сталин!
Советский народ по-стахановски трудится,
Советский народ - самый лучший народ.
Советский народ перед всеми красуется,
Советский народ к коммунизму идёт!
И молча сел.
Чеча немного подумала и сказала:
- Молодец, Кузьмин. Я скажу учителю по русскому языку и литературе, чтобы поставил тебе пятёрку. А вы, мальчики, будьте, как Вова Кузьмин.
Кто-то с задней парты прыснул.
На него зашикали.
- Мы все запомним этот день - пятого марта тысяча девятьсот пятьдесят третьего года!
А сейчас пошли все в коридор. Директор сказал, что будет митинг. А ты, Вова, прочтёшь свой стих перед всеми, ладно?
- Ладно, Зоя Викторовна, прочту.
И все мы вышли из-за парт, стараясь не греметь крышками и гуськом пошли в коридор.