Вифлеем Галилейский
Если ехать от Назарета в сторону Хайфы через Кирьят-Тивон, то у кибуца Алоним надо повернуть направо и по узкому извилистому шоссе за несколько минут добираешься до места.
Сама дорога навевает душевное спокойствие и идиллическое настроение: с обеих сторон только лес из вечнозеленых деревьев, тишина и покой.
Мошав Вифлеем Галилейский (в ивритской транскрипции - Бейт-Лехем хa Глилит) смотрится продолжением этой дороги и ее прекрасным завершением.
Интересна его история.
В середине 19-го века известный в Германии богослов Кристоф Гофман создал секту Tempelgeselshaft, что значит Общество Храма, целью которой было спасение гибнущего человечества.
Они называли себя темплерами (в отличие от темплиеров - рыцарей времен крестовых походов) и стали переселяться на Землю обетованную для воссоздания ее святости.
Вначале была создана хайфская Мошава Германит, потом иерусалимская, затем в районе Нааляля, и, наконец, в 1906-м году в Нижней Галилее родились рядышком два поселка: Вальдхайм и Бетлеэм, первый из которых сейчас называется Алоней-Аба, а второй - мошав Бейт-Лехем ха-Глилит.
...стали подстрекать арабское население и бедуинов, живших в округе, против евреев, и в начале Второй мировой войны они были интернированы, а их имущество, в соответствии с договором о репарациях жертвам Катастрофы европейского еврейства, отошло в собственность государства Израиль.
Так, в год образования государства, примерно двадцать добротных домов, построенных темплерами, были заселены еврейскими семьями.
Мошав - это не социалистический кибуц.
Тут живут крепкие хозяева, занимающиеся животноводством: разводят мясных и молочных коров, цветоводством (розы и даже тюльпаны. Правда, спецы по тюльпанам понемногу перебрались в Голландию и в Африку, где растить выгоднее), выращивают саженцы плодовых деревьев и продают в Европе и Азии.
Мы стоим у памятника жертвам Катастрофы у Народного Дома в центре мошава.
Мы - это я и два восьмидесятичетырехлетних старика.
Эли - бывший профессор Техниона, ныне пенсионер. Он тяжело опирается на палку.
Яков - один из пионеров поселения, тоже, разумеется, пенсионер.
На стеле имена, даты и страны, города, города...
Больше всего - Польша, Лодзь, Краков, Варшава...
Чехословакия, Австрия, Германия. Брно, Освенцим, Лейпциг, Франкфурт...
- Это дети убитых и сожжённых поставили памятник своим матерям и отцам, - говорит Яков, житель мошава, - они, мои ровесники, живут тоже здесь. Им удалось убежать от Гитлера, а вот их родители не смогли или не успели.
За спиной у нас - Народный Дом, старинное двухэтажное здание из тяжелого серого камня, тоже память. О темлерах.
История плетет кружева...
- Пошли к Дову и Саре, - произносит тихо Эли, переминаясь с живой ноги на протез.
Триста метров отделяет памятник от серого, покосившегося камня, стоящего в центре небольшой эвкалиптовой рощицы рядом с детским садиком, из которого раздаются вопли подрастающей смены.
На камне выгравировано на иврите и английском:
קרן קימת לישראל
מגרש משחקים
בבית לחם הגלילית
ע''ש דב ושרה ניימן
Jewish National Fund
Playground in Bet-Lehem HaGelilit
Bernard&Elsa Neiman
Beverly Hills, CA, USA
По-русски вкратце: Бернард и Эльза Нейман из Беверли Хиллз в США в честь родителей вложили средства в детскую площадку.
- Вот еще память о трагедии. Дети помнят отцов. Сами давно в Америке, а память их жива. А внуки не хотят этот камень привести в порядок. Выровнять хотя бы, эх... - Эли вздохнул. - Люди, люди...дай Бог вам здоровья.
Потом мы сидели в доме Якова, пили вино Кармель и старики предались воспоминаниям. Я включил в голове память на запись и излагаю по мере поступления информации:
Оказывается, они знакомы между собой давно, с тех самых пор, когда в 1944 году оба стали бойцами Еврейской бригады британской армии и воевали в ее составе в Италии до самого конца войны.
Но если Яков демобилизовался в 1946-м, проехав пол-Европы по Италии, Швейцарии, Франции, Австрии и Германии на своем грузовике, обеспечивая продовольствием и медикаментами свою бригаду, то Эли, которому в октябре 45-го миной оторвало пол-ноги, вернулся в тогда еще Палестину, стал учиться, учиться и учиться, и через какие-нибудь полтора десятка лет оказался в Америке, да не просто в Америке, а в Лос-Аламосе, где работал по термоядерной тематике в качестве профессора-химика.
Бывший шофер и отставной профессор Техниона, лучшего политехнического вуза Израиля, диплом которого открывает дорогу в лучшие вузы и предприятия Европы и Америки, пили вино, закусывая всякой всячиной, а я сидел рядышком и внимательно слушал, принимая на грудь и изредка вставляясь.
Старики изрядно загрузились, и лишь тогда я решил перевести стрелки с военной тематики на гражданскую.
- А вот из ряда вон выходящего много было в ваших странствиях? - спросил я скромно.
Первым взял слово Эли.
- Смотри, - сказал он, пригубив. - Ты ведь в курсе, что у меня протез?
Я кивнул.
- Так вот. В сорок пятом я был ранен. Ногу ампутировали. До сих пор меня мучают фантомные боли. Временами кажется, что ноет стопа или лодыжка. Дозу лекарств я увеличиваю с каждым годом. Это у меня главная память о войне. Но есть еще одна.
Звать ее Рахель, и ты ее знаешь.
Я снова кивнул.
- Так вот. В том бою мина рванула не только меня, но и фашиста. Мы оба, придя в себя от шока, орали, как резаные. Кровь текла рекой. У себя я видел это хорошо. Но и у него, валявшегося в десяти шагах от меня, она текла так же. Рекой. Мы смотрели друг на друга и ничего не могли сделать. Взрывной волной оружие раскидало в разные стороны. Потом мы оба потеряли сознание.
Очнулся я уже в госпитале.
Рядом сидела сестра, которая меня и вытащила.
С тех пор мы с ней вместе. Уже много лет. Трое детей.
Мы с женой побывали чуть ли не во всех странах мира. В Кении вместе охотились. В Андах мотались на джипах и на смешном тихоходном поезде. В Индии изучали основы буддизма. А в Австралии спокойно путешествовали. Одна дочь живет в Америке, вторая в Европе, а сын здесь, в Израиле.
Но дом наш тут. И никогда мы его не сменим на другое место. Здесь и умрем.
Так вот.
Он глотнул из рюмки и задумался.
Серьезный дед. С непростой жизнью за плечами. Любит говорить кратко, весомо. Ну что же, заслужил того, чтобы ему молча и с почтением внимали!
- Так вот, - продолжил Эли. - Однажды мы с женой едем в Италию, и в Сорренто заходим в один бар.
Садимся за стойку и пьем.
Вдруг я чувствую, что о мой протез кто-то трется.
Точнее, не трется, а слегка толкает время от времени.
Что за черт? Поворачиваюсь и вижу, что рядом сидит старик и непроизвольно толкает меня ногой, беседуя со своей собеседницей.
Я отодвигаюсь, чуть не падая, и громко говорю на иврите: - Леазазель! (к черту!).
Старик разворачивается, и мы смотрим в глаза друг другу.
Это был тот самый фашист!
Прошло сорок лет с того дня, когда мы лежали с оторванными ногами. У обоих протезы. Конечно, мы изменились. Оба старые, в морщинах. Но глаза-то те же!
Яков включился в разговор:
- Эли, ты мне не рассказывал. Почему молчал?
- Так я ждал, пока Дока сообразит уехать из России и выпить с нами обоими вот этого слабого шнапсу, - съязвил профессор.
- Нехорошо это, дружище, - Яков, похоже, обиделся. - Ну, ладно, продолжай! Что дальше-то было?
А дальше... Мы вдруг расплакались, как малые дети. Просто плакали.
Потом обнялись. Никакой он, конечно, не фашист был. Забрили его в армию. Простым солдатом воевал этот итальянец.
Но когда он сквозь слезы рассказал, что сильно обиделся тогда на Рахель, что она подобрала меня, а не его, мы все стали хохотать.
Вот такой был случай, Дока.
Как ты и просил. Из ряда вон.
- Яков, - прошу я, - теперь ты расскажи чего-нибудь.
- О чем? Я не умею и не люблю рассказывать. Что интересного в том, что я крутил баранку на войне? Или работал в мошаве?
- Ну как, ты же вот не зря пистолет Беретту с собой постоянно таскаешь в сумке? Я заметил, что как только мы едем с тобой пообедать к бедуинам или арабам в их ресторанчики в Галилее, ты аккуратно суешь его в карман сумки!
- Ха. Заметил... А я и не скрываю. Мы что, уже построили свою страну? Ты что, забыл, что было в 2000-м в Нацрате? Ты вообще...
- Стоп, стоп, Яков, не шуми! Беретта зачем тебе?
- Этот пистолет со мной с 45 года. Я без него по арабским деревням не езжу. Они же как ведут себя? В лицо улыбаются, а отвернешься - пулю в спину или нож под ребро... Нет! Меня не проведешь! Я раньше брал на работу к себе бедуинов из Басмат-Табуна, а после того, как они у меня своровали сначала Субару, а потом тракторон, стараюсь обходиться филиппинцами.
- А какими работами ты занимался после войны?
- О! Чем только ни занимался! Много лет был у меня коровник, потом пошли проблемы с ветеринарами, цены стали падать, невыгодно стало вести хозяйство, и я переключился на саженцы фруктовых деревьев.
Стал разводить саженцы по определенной технологии, я же специалист по этой части, учился долго здесь и в Америке.
Мандарины, апельсины, лимоны, памелы, нектарины - много чего. Цветы разводил несколько лет. Розы, в основном. Потом двое соседей уехали в Кению, там им дали огромные площади земли и сказали: - Давайте, израильтяне, делайте с землей, что хотите.
А там солнца больше, чем в Израиле и температура почти постоянно, днем и ночью двадцать два-двадцать четыре, то есть, то, что розам и надо! И все! Они стали растить розы там, им выходило дешевле, они и гнали цветы в Европу! Нам тут стало невыгодно, мы стали прогорать, вот я и вернулся к саженцам. Продаем в Европу. Ну и здесь, у нас.
А арабов больше не беру. Вот почему я старый ликудник. Всю жизнь голосую за Ликуд. Правда, в этот раз послал их подальше. Развалили партию. И Шарон, и Биби... Ну их.
Вот и Тэдди голосовал всегда за Ликуд. Ты ведь с Тэдди был знаком? Умер он недавно, знаешь? Он недаром тридцать лет назад уехал в Австралию, в Сидней. Временами наезжал сюда погостить... Да... Умер он.
Яков замолк.
С улицы, через открытые окна, с легким ветерком вливались в комнату, где мы сидели, пряные запахи близлежащего коровника, слышалось мычание его обитателей, но иногда оно заглушалось резкими криками птиц и гортанными звуками, похожими на плач ребенка.
- Раньше мы с Адассой больше катались по миру, продолжил старик. - Были помоложе - сексом увлекались, а сейчас состарились - навалились на жратву. Во всех забегаловках страны отметились. Любим это дело сейчас. А арабская еда - хорошее дело. Острая, со специями, ну, конечно, с нашими хумусом, тхиной... Да много чего хорошего есть в жизни! Но главное, скажу тебе по секрету - это жратва и бабы!
- Тут я с тобой согласен на все сто! Но два слова о войне в Европе! Интересно же. Да и вино у нас еще не кончилось.
- Так я же тебе рассказывал. Ну ладно. Я тебе два слова лучше про после войны расскажу.
Май 45-го мы встретили в Милане. Для всех это был конец войны, но не для нас. Мы же должны были еще много чего сделать.
Короче, из Милана через Тренто, Беллуно и еще через какие-то деревни мы двинули на Виллах - это уже на границе с Австрией.
Мы везли на своих грузовиках продукты и медикаменты в лагеря беженцев Европы, которых было много и в Италии, и в Австрии, и во Франции.
Там, в Виллахе, нас пересадили на новенькие американские Доджи, и мы целый месяц возили английских солдат через всю Францию к Ла Маншу.
Доставляли их там в краткосрочный отпуск, потом возили назад в Италию. Но было, конечно, уже веселее - война закончилась. Да, веселее. Даже смешные случаи были.
Мы же - евреи из Палестины - служили под началом англичан. Но все время думали о своих, об еврейских беженцах, которым тогда частенько запрещалось пересекать границу Британского Мандата. Мы пытались как-то помогать им. Воровали бензин и отсылали для кораблей и малых суденышек, которые перевозили нелегально евреев в Эрец Исраэль.
Ты вот знаешь, что такое TTG?
- Нет. Откуда мне знать?
- Это аббревиатура арабских слов «поцелуй меня в жопу»!
- Хе. Ну и..?
- Даже один корабль, перевозивший нелегалов, ради хохмы так назвали! У меня есть фотография, вот она, смотри, на стене! Видишь?
- Точно. TTG.
- Англичане же не знали ни иврита, ни идиша. Мы шкодили по-всякому. Я, например, на своей военной карточке красиво дописал: Кэптэн Штинкер (Вонючка). Они это заглатывали спокойно. В общем, шутили. Война войной, тем более она уже кончилась, а жизнь продолжалась...
Наш разговор прервался неожиданным стуком и грохотом на улице.
Мы выскочили с Яковом, который прихватил автоматически свою любимую Беретту.
Паника оказалась ложной.
На пластиковую крышу над крыльцом дома залетел павлин, килограммов на двенадцать. И проломил, скотина, своей тяжелой лапой этот самый пластик.
Они, эти павлины, горделиво ходят по всему мошаву, покачивая своими громадными цветастыми хвостами. Кто-то из соседей держит их на вольном выгуле, и не боятся они ни машин, ни людей, и их громкие гортанные крики, похожие на плач ребенка, разносятся далеко-далеко и слышны и у Народного Дома, и над огромными кипарисами, пальмами и фруктовыми деревьями, обрамляющими главную дорогу, недавно заасфальтированную и ведущую прямо к дому Якова и Адассы, одними из первых освоивших нелегкую долю первопроходцев суровой и прекрасной земли Израиля - Галилеи.
До позднего вечера сидел я в окружении двух старцев и слушал их невыдуманные истории.
Бойцы вспоминали…