Богодухов - 2.
Главы, не вошедшие в первую редакцию книги "Восхождение"
предыдущее здесь
https://artur-s.livejournal.com/6454538.html
Этот инцидент повлек за собой массу последствий, самым приятным из которых были отлучки друзей в Харьков.
Давид вовлек в предприятие еще и Гену, и поток заказов на проекты расширился, что давало возможность энским младшим лейтенантам практически еженедельно с разрешения самого начальника курсов мотаться в большой город и оттягиваться там на всю катушку, включая посещение питейных заведений и даже амурные приключения!
Мелкие заказы от преподавателей, типа помощи в решении конкретных задач и небольших консультаций, честно оплачивались незадачливыми начальниками-студентами.
Они устраивали походы в вышеописанную пивную, где, в отличие от некоторых ханыг-майоров, всё реализовалось посредством крепкой украинской горилки с перцем, зашлифовываемой для восстановления уставших клеток серого вещества головного мозга великолепным пенящимся свежим бочковым пивом, вкупе с горилкой вызывавшим небольшую отрыжку, но последняя успешно преодолевалась молодыми, мощными организмами приятелей!
Капитан Брызгин, преподаватель тактики, тридцатипятилетний красавец с точёным профилем, раздвоенным ямочкой подбородком и ясными серыми глазами, но совершенно далекий от понятия не то что риторики, а от простейшего внятного изложения написанного в книжке, частенько просил Давида прочесть за него лекцию своим сотоварищам, ссылаясь на ужасную занятость, как раз с десяти до двенадцати, когда соседний взвод выезжал на занятия по стрельбе из стрелкового оружия.
Причём данный взвод возглавлял капитан Репин, жена которого, двадцативосьмилетняя блондинка, мучилась дома в одиночестве!
И это было известно всем, кроме служаки Репина...
Курсанты тоже чудили не хуже препсостава.
- Гони, не давай ссать! - подбадривал Давида симпатичный пожилой хохол, капитан-мобутовец Мольченко, когда тот, пытаясь сэкономить свое и сослуживцев время, быстро читал конспект любвеобильного Брызгина.
Дело в том, что Мольченко во время войны служил в кавалерийской части и клятвенно утверждал, что лошади приостанавливаются при выполнении малой естественной надобности, что мешало своевременному перемещению войск из пункта А, скажем, в пункт Б.
При этом большинство курсантов категорически и упрямо отрицало сей факт, напирая на то, что даже при большей надобности глупые животные продолжают двигаться в заданном военным командованием направлении!
То есть проблемы, конечно, возникали, но хохоту было на таких лекциях с комментариями много.
Были и ситуации посерьезнее.
Как то утром перед лекциями в аудиторию зашел молоденький сержант с журналом в руках.
- Товарищи офицеры, по поручению начкурса я попрошу дать ваши личные данные, я занесу их в этот журнал и передам начальству.
- Алексеенко! Имя, отчество, национальность, место рождения...
- Берест...
- Волобуев...
Дошла очередь до Фридмана, еврея из Риги, высокомерного и вечно угрюмо читавшего что-то под партой, не писавшего лекции, но при этом нормально отвечавшего на вопросы преподавателей, обособленно ведущего себя и сторонившегося контактов, за что заслужившего настороженное до отторжения отношение к себе.
- Фридман!
- Борис Евсеевич, русский, Одесса...
Народ настороженно притих.
У Давида отвисла челюсть:
- Вот это русский, с таким носом и таким отчеством и такой фамилией! Вроде умный мужик, а так глупо по-страусиному прячется! Позорник сучий! Хотя понять его ох как можно!
- Шапиро!
- Давид Михайлович, еврей...
У сержанта авторучка застыла в воздухе, он вопросительно с полуулыбкой взглянул на младшего лейтенанта.
Аудитория выжидательно притихла.
- Чего испугался, сержант? Это нация такая есть - еврей. Пиши, не бойся! И не стесняйся произносить и выслушивать мою национальность!
Щекотливый момент разрядился выдохом задержавших дыхание людей и одобрительным легким ропотом, не ускользнувшим от внимания Давида, да и затюканного сержанта тоже.
Этим же днем после обеда в казарме, где жили курсанты, случился скандал.
Лейтенант Ищенко, работавший на гражданке директором школы в Киеве, в пылу незначительного спора назвал «русского» лейтенанта Фридмана жидом.
После минутной паузы обиженный лейтенант, поднявшись с койки, стал медленно одеваться, тихим голосом предлагая обидчику выйти вместе с ним из помещения на воздух, где и продолжить беседу.
Но поскольку Фридман, предлагая прогуляться, не застегнул на гимнастёрке ремень, а напротив, держал его сложенным посередине, поигрывая пряжкой, Ищенко понял, что прогулка будет неинтересной, и возражал.
Результат перепалки превзошел все ожидания внимательно, с большим интересом, наблюдавших за событиями коллег, уже поудобнее расположившихся на койках.
В теперешние времена это называется: набрать попкорна и сесть невдалеке для наблюдения предстоящего боя быков.
Вместо наметившегося было мордобоя произошел конфуз.
Ищенко вдруг сбледнул с лица и трясущимися губами пролепетал становящемуся в третью позицию русскому человеку Фридману:
- Я больше не буду, Боря, извини, я случайно... вырвалось...
- Тьфу! - дружно выплюнулось практически у всех наблюдавших эту сцену, и по характеру этой реакции публики было ясно, что она, эта реакция, относится к обоим участникам конфликта: и к позорнику-директору и к неумело и недостойно скрывающему свое еврейство рижанину.
Это событие пересказал Давиду находившийся на месте происшествия Мальгин.
- В общем, оба они - говно, честно говоря, - сказал он.
Разговор происходил все в той же привокзальной пивнушке, где под вечер в тяжелом махорочно-папиросном дыму, перемешанном с запахами свежего бочкового пива, мужского пота и кислой капусты, на девяти столиках отвлекались от серой повседневности и мученики учебы-мобутовцы в своих странных одеждах, и вернувшиеся из якутских и магаданских злоключений местные власовцы и патрулирующие ежевечерне привокзальный район дежурные офицеры с сержантами и солдатами.
Приятели сидели за общим столом, где умещались еще шестеро, повернувшись друг к другу, не включаясь в общий разговор, который уже после третьего стопаря плавно переходил к обсуждению выдающихся в том или другом месте туловища женских достоинств.
- Точно, оба, - согласился Давид, - ну их нахер!
Я вот думаю, чего это ты меня блатуешь в науку?
Надоела она мне еще в вузе.
То ли дело - практика! Я ведь сейчас конструирую робот-автооператор для цеха-автомата.
Представляешь, весь гальвано-цех будет в наших машинах, людей совсем не будет, чтобы не травиться химией!
Полностью наши разработки!
Я пишу одновременно несколько заявок на изобретения, интересно, здорово!
Да и шеф наш Буренков - гений! Башка - Дом Советов! Хотя и лысая напрочь - он под Котовского бреет её. Как он находит в конструировании выходы из безвыходных положений - пальчики оближешь! Вот бы мне так научиться!
- А чего, ты молодой. Сколько тебе? Двадцать семь? Молодой еще, мне вот двадцать восемь уже хлопнуло! Ну, давай по этому поводу!
К ядрёной перцовке они уже приноровились, и поэтому взятая сегодня обычная водка показалась поначалу прохладительным зельем, но затем эффект ее начинал сказываться, и Гену потянуло на откровенность.
Он прищурился, потрогал по давней привычке высокий, с довольно приличными для его возраста, залысинами лоб, деликатно хохотнул:
- Вот смотрю я на тебя и удивляюсь, старик.
Я ведь хорошо помню тебя по студенческим годкам.
Ты ведь с золотой медалью прошел, без экзаменов?
Ага, ну вот...
Ты ведь математику с физикой хавал только так!
Ну и спецуру там всякую...
К чему я?
На хрена тебе нужны железки всякие? То ли дело: кандидат! доцент! - звучит! Нет, чего-то ты не туда попёр, по-моему!...
Хотя, конечно, хозяин-барин! Давай на посошок, спать чё-то хочется...
(продолжение следует)