Последняя встреча, или Несостоявшееся - 1.
- Вот скажи мне ты, Дока. Было ли у тебя такое, чтобы частенько вспоминать нереализованные любови?
Нет, не так.
Точнее сказать, жалел ли ты когда-нибудь о том, что не дал себя полюбить, как следует?
Нет, опять не то.
Объясняю на пальцах.
Вот, к примеру, тебя любит девушка.
Или женщина. Неважно.
Важно, что ты её не любишь.
Пусто у тебя внутри.
А она любит.
И ты её игнорируешь. Не как тот солдат из анекдота, помнишь? Командир спрашивает часового:
- Никто не проходил мимо твоего поста?
- Никак нет. Только баба одна была.
- Ну, ты её, конечно, проигнорировал?
- Так точно! Два раза.
Так вот, я и говорю, не как этот солдат.
А по-честному, нету у тебя к ней тяги! Дружить - да, можешь, а чтобы чего... того... - нет, не стоит. С обоими ударениями в последнем слове!
Розоватый закат разорвал облака,
Те повисли клочками, как вата.
Голубое и серое по бокам,
А внутри всё розовато…*
- Я сейчас вспомнил сразу четырёх девочек и женщин. До сих пор чувствую свою вину, хотя, видит бог, я не виноват. Но главное не это. Главное - это то, что бог устроил так, чтобы перед окончательными расставаниями случались последние, самые запоминающиеся встречи!
Которые не стираются из памяти.
Вот, слушай.
Инга.
Было это ещё в школе.
Влюбился я в девятом "А" классе в одну соклассницу.
Серая такая мышка, честно говоря.
Но в юности и серая мышка может казаться принцессой! Да…
А потом смотрю, из соседнего ряда парт на меня, не мигая, смотрят вот такие глазищи! Карие. Не мигая. День не мигают, два не мигают, месяц не мигают, два месяца…
Все уже заметили, что она не мигает.
А мне до лампочки.
Или до фонаря.
То есть, до фени.
Плевать.
Ибо я глаз не свожу со своей мышки.
А мышка, как раз, была влюблена в десятиклассника, тоже "А". Из десятого "А". Тот был видный парень, не чета мне, красавец.
И потом - десятиклассник!
Не хухры-мухры!
Я, значит, понемногу переживаю, задвигаюсь от любовной тоски, гормоны подпирают вовсю, и всё, как положено, - по ночам не сплю, о ней мыслю! О мышке!
А та, которая с карими глазищами, всё смотрит.
Но молчит.
И вот как-то появляется она у меня дома.
Откуда адрес узнала?
Потом мама мне рассказала, что Инга - так её звали - приходила к ней на работу, плакала, в любви объяснялась.
Маме.
Ко мне.
Чёрт-те что.
Вот.
Значит, появляется она в дверях.
И молчит.
И смотрит жалобно.
А в глазах - слёзы.
Вообще, женские слёзы, Дока, всегда на меня плохо действуют. Категорически отрицательно!
Ужас, как я боюсь женских слёз. Самому плакать хочется.
Да. Стоит с полными слёз глазами и смотрит молча.
Мне, значит, понемногу, дурно становится.
Во-первых, непривычно мне это тогда ещё было, что по мне бабы плакать могут, во-вторых, и это самое поганое, я вдруг чувствую, что мой гульфик, то есть, ширинка вдруг автоматически стала заполняться! Мамадорогая!
Я ничего от этой девочки не хочу, она мне по барабану, а гормон, сволочь, попёр!
Да ещё как!
Как он может переть в пятнадцать лет!
Дым столбом!
И всё это дело видно невооружённым глазом!
Караул!
Я - руки в карманы, и жму его с двух сторон, кислород ему, собаке, перекрываю!
А он, сука, сопротивляется!
Аж взопрел я от этой борьбы.
А девочка смышлёная была.
Да.
Мы с ней оба потом, уже в десятом классе, золотые медали получили, толковые были мы.
А мышка моя - серебро взяла. Литературу на четвёрку сдала. Технарь она была. Доцентом потом стала. Химическим доцентом, во как!
А эта, которая в слезах напротив меня стояла и на ширинку смотрела, эта консерваторию потом закончила, концертмейстером стала.
Ладно.
Короче, я отвлёкся.
Вот такая была диспозиция.
Я стою с этим самым на взводе.
Она, правда, потом села на диван.
И плачет.
Она плачет.
Но ведь и я стою и тоже чуть не плачу!
Девку жалко.
Слёз я не переношу.
Но глаза, тоже автоматом, шарят по её фигуре, мать честная!
А там, помню, было на что посмотреть! Груди - во! Жопа - тоже дай бог!
И ревёт!
То есть, бери её сейчас - никакого сопротивления не будет, какое уж там сопротивление?
Наоборот!
Вот.
В мыслях, значит, блужу вовсю, молодой всё же - пятнадцать лет!
Да.
Но руки не распускаю, держу в карманах - душУ, так сказать, души прекрасные порывы!
Короче говоря, посидела девочка, успокоилась, слёзки вытерла, да и пошла домой.
Да ещё мимо меня прошла близко так, впритырку, на предмет, а вдруг..?
Но я - кремень долбанутый.
Держу руки в карманах, набычился, и заставляю себя мысленно вспоминать глазки моей любимой мышки - для моральной поддержки, значит…
Да...
Ну, дурак дураком, что тут скажешь! А может, и нет? Кто знает?
Короче, проехали.
А потом эта Инга закончила консерваторию, раз вышла замуж, два вышла замуж, детей двое... такие дела.
Встретил я её потом только один раз, лет через пятнадцать.
В Днепропетровске.
Был я там в командировке.
И вот, в центре города, случайно вижу её! Обнялись, носами прижались целомудренно.
Смотрю, кхгмм... состарилась, лицо опухшеее, желтоватое, морщинки. Но глаза такие же большие. Только тусклые.
Повела меня она в свою консерваторию.
Комнатка концертмейстера два на два метра. Побеседовали за жизнь.
Смотрю, и у неё огонь погас. А у меня и не затлелся даже.
Распрощались.
И разошлись по сторонам.
Больше я в жизни её не видел.
А ощущения остались... как бы это сказать… жалостливые какие-то, скучные.
Тоскливые такие ощущения.
Тина. Ряска. Тягомотина.
Да...
Розоватый закат зацепил облака,
Утащил в горизонт, где багрово…
Сразу стало темно. Я сказал ей: - Пока!
И она вообще мне ни слова...*
А с мышкой вышло поинтереснее.
Примечания.
1. Все имена вымышлены
2. *Все стихи - из книги Давида Шварца "Сиреневый огонь", изд-во "Макор", Израиль.1995, 280с.
продолжение следует.
Нет, не так.
Точнее сказать, жалел ли ты когда-нибудь о том, что не дал себя полюбить, как следует?
Нет, опять не то.
Объясняю на пальцах.
Вот, к примеру, тебя любит девушка.
Или женщина. Неважно.
Важно, что ты её не любишь.
Пусто у тебя внутри.
А она любит.
И ты её игнорируешь. Не как тот солдат из анекдота, помнишь? Командир спрашивает часового:
- Никто не проходил мимо твоего поста?
- Никак нет. Только баба одна была.
- Ну, ты её, конечно, проигнорировал?
- Так точно! Два раза.
Так вот, я и говорю, не как этот солдат.
А по-честному, нету у тебя к ней тяги! Дружить - да, можешь, а чтобы чего... того... - нет, не стоит. С обоими ударениями в последнем слове!
Розоватый закат разорвал облака,
Те повисли клочками, как вата.
Голубое и серое по бокам,
А внутри всё розовато…*
- Я сейчас вспомнил сразу четырёх девочек и женщин. До сих пор чувствую свою вину, хотя, видит бог, я не виноват. Но главное не это. Главное - это то, что бог устроил так, чтобы перед окончательными расставаниями случались последние, самые запоминающиеся встречи!
Которые не стираются из памяти.
Вот, слушай.
Инга.
Было это ещё в школе.
Влюбился я в девятом "А" классе в одну соклассницу.
Серая такая мышка, честно говоря.
Но в юности и серая мышка может казаться принцессой! Да…
А потом смотрю, из соседнего ряда парт на меня, не мигая, смотрят вот такие глазищи! Карие. Не мигая. День не мигают, два не мигают, месяц не мигают, два месяца…
Все уже заметили, что она не мигает.
А мне до лампочки.
Или до фонаря.
То есть, до фени.
Плевать.
Ибо я глаз не свожу со своей мышки.
А мышка, как раз, была влюблена в десятиклассника, тоже "А". Из десятого "А". Тот был видный парень, не чета мне, красавец.
И потом - десятиклассник!
Не хухры-мухры!
Я, значит, понемногу переживаю, задвигаюсь от любовной тоски, гормоны подпирают вовсю, и всё, как положено, - по ночам не сплю, о ней мыслю! О мышке!
А та, которая с карими глазищами, всё смотрит.
Но молчит.
И вот как-то появляется она у меня дома.
Откуда адрес узнала?
Потом мама мне рассказала, что Инга - так её звали - приходила к ней на работу, плакала, в любви объяснялась.
Маме.
Ко мне.
Чёрт-те что.
Вот.
Значит, появляется она в дверях.
И молчит.
И смотрит жалобно.
А в глазах - слёзы.
Вообще, женские слёзы, Дока, всегда на меня плохо действуют. Категорически отрицательно!
Ужас, как я боюсь женских слёз. Самому плакать хочется.
Да. Стоит с полными слёз глазами и смотрит молча.
Мне, значит, понемногу, дурно становится.
Во-первых, непривычно мне это тогда ещё было, что по мне бабы плакать могут, во-вторых, и это самое поганое, я вдруг чувствую, что мой гульфик, то есть, ширинка вдруг автоматически стала заполняться! Мамадорогая!
Я ничего от этой девочки не хочу, она мне по барабану, а гормон, сволочь, попёр!
Да ещё как!
Как он может переть в пятнадцать лет!
Дым столбом!
И всё это дело видно невооружённым глазом!
Караул!
Я - руки в карманы, и жму его с двух сторон, кислород ему, собаке, перекрываю!
А он, сука, сопротивляется!
Аж взопрел я от этой борьбы.
А девочка смышлёная была.
Да.
Мы с ней оба потом, уже в десятом классе, золотые медали получили, толковые были мы.
А мышка моя - серебро взяла. Литературу на четвёрку сдала. Технарь она была. Доцентом потом стала. Химическим доцентом, во как!
А эта, которая в слезах напротив меня стояла и на ширинку смотрела, эта консерваторию потом закончила, концертмейстером стала.
Ладно.
Короче, я отвлёкся.
Вот такая была диспозиция.
Я стою с этим самым на взводе.
Она, правда, потом села на диван.
И плачет.
Она плачет.
Но ведь и я стою и тоже чуть не плачу!
Девку жалко.
Слёз я не переношу.
Но глаза, тоже автоматом, шарят по её фигуре, мать честная!
А там, помню, было на что посмотреть! Груди - во! Жопа - тоже дай бог!
И ревёт!
То есть, бери её сейчас - никакого сопротивления не будет, какое уж там сопротивление?
Наоборот!
Вот.
В мыслях, значит, блужу вовсю, молодой всё же - пятнадцать лет!
Да.
Но руки не распускаю, держу в карманах - душУ, так сказать, души прекрасные порывы!
Короче говоря, посидела девочка, успокоилась, слёзки вытерла, да и пошла домой.
Да ещё мимо меня прошла близко так, впритырку, на предмет, а вдруг..?
Но я - кремень долбанутый.
Держу руки в карманах, набычился, и заставляю себя мысленно вспоминать глазки моей любимой мышки - для моральной поддержки, значит…
Да...
Ну, дурак дураком, что тут скажешь! А может, и нет? Кто знает?
Короче, проехали.
А потом эта Инга закончила консерваторию, раз вышла замуж, два вышла замуж, детей двое... такие дела.
Встретил я её потом только один раз, лет через пятнадцать.
В Днепропетровске.
Был я там в командировке.
И вот, в центре города, случайно вижу её! Обнялись, носами прижались целомудренно.
Смотрю, кхгмм... состарилась, лицо опухшеее, желтоватое, морщинки. Но глаза такие же большие. Только тусклые.
Повела меня она в свою консерваторию.
Комнатка концертмейстера два на два метра. Побеседовали за жизнь.
Смотрю, и у неё огонь погас. А у меня и не затлелся даже.
Распрощались.
И разошлись по сторонам.
Больше я в жизни её не видел.
А ощущения остались... как бы это сказать… жалостливые какие-то, скучные.
Тоскливые такие ощущения.
Тина. Ряска. Тягомотина.
Да...
Розоватый закат зацепил облака,
Утащил в горизонт, где багрово…
Сразу стало темно. Я сказал ей: - Пока!
И она вообще мне ни слова...*
А с мышкой вышло поинтереснее.
Примечания.
1. Все имена вымышлены
2. *Все стихи - из книги Давида Шварца "Сиреневый огонь", изд-во "Макор", Израиль.1995, 280с.
продолжение следует.