вспоминая Иосифа Бродского
Евгений Рейн: ...Он приехал в Москву оформлять свой отъезд. Я с ним ходил повсюду. Мы были вместе в ОВИРе. Он почему-то не хотел лететь на Вену вместе с остальными евреями, а хотел лететь только на Лондон. И ему в УВИРе говорили - летите на Вену, а из Вены куда хотите…
Леонид Велехов: В этом было какое-то отношение к этой еврейской эмиграции? Почему он не хотел с ними лететь?
Евгений Рейн: Он не хотел смешиваться с евреями ни за что.
Леонид Велехов: Что, такой выкрест?!
Евгений Рейн: В общем - да. Он относился к еврейской эмиграции в высшей степени скептически.
..........
Леонид Велехов: А как сам Бродский относился к правозащитному движению, к диссидентскому?
Евгений Рейн: Очень скептически.
Леонид Велехов: Серьезно?!
Евгений Рейн: Он мне рассказывал, что когда он ехал в столыпинском вагоне в ссылку, там рядом с ним ехал какой-то старик, крестьянин, которого арестовали за то, что он украл мешок отрубей, чтобы кормить скотину. И вот его бы, говорил Бродский, диссиденты никогда бы не стали защищать. Вот у него не было никакой защиты. По мнению Бродского, диссиденты защищали только избранных интеллигентов. Что было неприятно Бродскому.
Леонид Велехов: Видимо, это такой нонконформистский взгляд на все, который ему был присущ.
Евгений Рейн: Да.
.............
Леонид Велехов: Гипотетически предполагая и зная особенности его взглядов, несколько великодержавных, как бы он отреагировал на сегодняшние события?
Евгений Рейн: Он бы, безусловно, крайне приветствовал присоединение Крыма.
Леонид Велехов: Серьезно? Вы уверены?
Евгений Рейн: Абсолютно! Он любил Крым. Он постоянно ездил в Коктебель, в Ялту. "Крым должен быть русским", - он мне говорил.
Леонид Велехов: То есть эта тема и тогда его уже занимала?
Евгений Рейн: Да.
Леонид Велехов: И никакой контекст международной реакции на него не повлиял бы?
Евгений Рейн: Абсолютно! Он ненавидел либеральную мишпуху.
...........
Леонид Велехов: Почему он не захотел даже похороненным быть в России? Или на этот счет просто не было его воли?
Евгений Рейн: Не было никаких указаний. Дело в том, что, когда он умер, меня нашел такой крупный бизнесмен Илья Колеров. И он заплатил за чартерный рейс. И мы полетели в Нью-Йорк на похороны Бродского. Он еще лежал в похоронном бюро в Гринвич-Виллидж. Когда прошли похороны и были поминки, то я имел беседу с вдовой Бродского Марией. А она Барятинская по матери. И она мне сказала: "Женя, мою бабушку большевики расстреляли, хотя ей было 96 лет, когда они взяли Ялту в 1920 году. Могу ли я в такую страну отправить гроб своего мужа?"
................
Леонид Велехов: У вас нет ощущения, что Бродский последний русский поэт такого масштаба, т. е. поэт - властитель дум? Или все-таки русская поэзия продолжится?
Евгений Рейн: Я думаю, что Бродский - последний великий поэт русского модернизма, который начался в конце XIX века Брюсовым, Бальмонтом, Вячеславом Ивановым, Блоком. И вот Бродский - последнее звено в этой великой цепи, в которую включены и Пастернак, и Есенин, и Мандельштам, и Слуцкий, и многие другие…
Леонид Велехов: Неужели последнее?
Евгений Рейн: Я думаю - да, потому что сейчас другая эпоха. Наступила эпоха постмодернизма, наступила эпоха механического авангарда. А Бродский - последний великий поэт, произведший колоссальное влияние на всю отечественную словесность.
Леонид Велехов: Я бы хотел, чтобы вы почитали напоследок свои стихи, посвященные Иосифу Александровичу.
Евгений Рейн: С удовольствием. "Запоздалый ответ", посвящается Иосифу Бродскому.
Замёрзший кисельный берег. Финский залив. Кронштадт.
Здесь мы с тобой гуляли, покуривая "Кэмел",
месяц за месяцем, год или два подряд,
здесь под закатом, что багровое пламя пенил.
Жизнь разбегалась. Атлантика шла "на Вы".
Дядя Сэм и Кремль грозили атомной бомбой.
Лавр остролистый, не стоивший головы,
всё ещё медлил внутри пустоты утробной.
Вот в Роттердаме в гостинице "Гранд-Централь"
я тебя встретил, и мы заказали "Бушмилл",
но размыкается времени вертикаль
и упирается в воздух - просторный, горячий, душный.
.................................Ангелы вдалеке
галдят, точно высыпавшие из кухни официанты.
"Жизнь - это кросс, без пальто, налегке,
только над финишем глухо басят куранты.
Жизнь - это рифма, это цезура, друг,
ямб шестистопный - александрийский прочерк,
брошенный с яхты спасательный лёгкий круг,
голая муза под одеялом строчек.
Пальцы в табачной ржавчине, кариатиды дней,
ось Полярной звезды, стоптанные ботинки,
чаша, змеей обвитая, тем она нам видней,
что продаётся, как молоко на рынке.
Слушай, смотри и падай под похоронный марш,
что нам Шопен, даже Вергилий в передней,
эту помаду по жадным губам размажь,
всё это прах по сравнению с небом бредней".
отсюда: http://www.svoboda.org/content/transcript/27028746.html
Леонид Велехов: В этом было какое-то отношение к этой еврейской эмиграции? Почему он не хотел с ними лететь?
Евгений Рейн: Он не хотел смешиваться с евреями ни за что.
Леонид Велехов: Что, такой выкрест?!
Евгений Рейн: В общем - да. Он относился к еврейской эмиграции в высшей степени скептически.
..........
Леонид Велехов: А как сам Бродский относился к правозащитному движению, к диссидентскому?
Евгений Рейн: Очень скептически.
Леонид Велехов: Серьезно?!
Евгений Рейн: Он мне рассказывал, что когда он ехал в столыпинском вагоне в ссылку, там рядом с ним ехал какой-то старик, крестьянин, которого арестовали за то, что он украл мешок отрубей, чтобы кормить скотину. И вот его бы, говорил Бродский, диссиденты никогда бы не стали защищать. Вот у него не было никакой защиты. По мнению Бродского, диссиденты защищали только избранных интеллигентов. Что было неприятно Бродскому.
Леонид Велехов: Видимо, это такой нонконформистский взгляд на все, который ему был присущ.
Евгений Рейн: Да.
.............
Леонид Велехов: Гипотетически предполагая и зная особенности его взглядов, несколько великодержавных, как бы он отреагировал на сегодняшние события?
Евгений Рейн: Он бы, безусловно, крайне приветствовал присоединение Крыма.
Леонид Велехов: Серьезно? Вы уверены?
Евгений Рейн: Абсолютно! Он любил Крым. Он постоянно ездил в Коктебель, в Ялту. "Крым должен быть русским", - он мне говорил.
Леонид Велехов: То есть эта тема и тогда его уже занимала?
Евгений Рейн: Да.
Леонид Велехов: И никакой контекст международной реакции на него не повлиял бы?
Евгений Рейн: Абсолютно! Он ненавидел либеральную мишпуху.
...........
Леонид Велехов: Почему он не захотел даже похороненным быть в России? Или на этот счет просто не было его воли?
Евгений Рейн: Не было никаких указаний. Дело в том, что, когда он умер, меня нашел такой крупный бизнесмен Илья Колеров. И он заплатил за чартерный рейс. И мы полетели в Нью-Йорк на похороны Бродского. Он еще лежал в похоронном бюро в Гринвич-Виллидж. Когда прошли похороны и были поминки, то я имел беседу с вдовой Бродского Марией. А она Барятинская по матери. И она мне сказала: "Женя, мою бабушку большевики расстреляли, хотя ей было 96 лет, когда они взяли Ялту в 1920 году. Могу ли я в такую страну отправить гроб своего мужа?"
................
Леонид Велехов: У вас нет ощущения, что Бродский последний русский поэт такого масштаба, т. е. поэт - властитель дум? Или все-таки русская поэзия продолжится?
Евгений Рейн: Я думаю, что Бродский - последний великий поэт русского модернизма, который начался в конце XIX века Брюсовым, Бальмонтом, Вячеславом Ивановым, Блоком. И вот Бродский - последнее звено в этой великой цепи, в которую включены и Пастернак, и Есенин, и Мандельштам, и Слуцкий, и многие другие…
Леонид Велехов: Неужели последнее?
Евгений Рейн: Я думаю - да, потому что сейчас другая эпоха. Наступила эпоха постмодернизма, наступила эпоха механического авангарда. А Бродский - последний великий поэт, произведший колоссальное влияние на всю отечественную словесность.
Леонид Велехов: Я бы хотел, чтобы вы почитали напоследок свои стихи, посвященные Иосифу Александровичу.
Евгений Рейн: С удовольствием. "Запоздалый ответ", посвящается Иосифу Бродскому.
Замёрзший кисельный берег. Финский залив. Кронштадт.
Здесь мы с тобой гуляли, покуривая "Кэмел",
месяц за месяцем, год или два подряд,
здесь под закатом, что багровое пламя пенил.
Жизнь разбегалась. Атлантика шла "на Вы".
Дядя Сэм и Кремль грозили атомной бомбой.
Лавр остролистый, не стоивший головы,
всё ещё медлил внутри пустоты утробной.
Вот в Роттердаме в гостинице "Гранд-Централь"
я тебя встретил, и мы заказали "Бушмилл",
но размыкается времени вертикаль
и упирается в воздух - просторный, горячий, душный.
.................................Ангелы вдалеке
галдят, точно высыпавшие из кухни официанты.
"Жизнь - это кросс, без пальто, налегке,
только над финишем глухо басят куранты.
Жизнь - это рифма, это цезура, друг,
ямб шестистопный - александрийский прочерк,
брошенный с яхты спасательный лёгкий круг,
голая муза под одеялом строчек.
Пальцы в табачной ржавчине, кариатиды дней,
ось Полярной звезды, стоптанные ботинки,
чаша, змеей обвитая, тем она нам видней,
что продаётся, как молоко на рынке.
Слушай, смотри и падай под похоронный марш,
что нам Шопен, даже Вергилий в передней,
эту помаду по жадным губам размажь,
всё это прах по сравнению с небом бредней".
отсюда: http://www.svoboda.org/content/transcript/27028746.html