о. Константин Кравцов и Юрий Юрченко
Оригинал взят у o_k_kravtsov в Мое интервью с Юрием Юрченко в "Русском мире":
/ Главная / Медиа / Журнал “Русский мир.ru” / 2014 / Декабрь
«МЕНЯ СПАСЛА ЛЮБОВЬ И ИСКРЕННОСТЬ»
Священник Константин КРАВЦОВ
Тонкие черты располагающего к себе лица и абсолютно седые волосы по плечи (в 32 года!) - таким я увидел Юрия Юрченко в Литинституте осенью 87-го. Через два года - «не по политическим мотивам, а по любопытству» - он выехал за границу, там и остался: Мюнхен и Швейцария, затем - Париж, где и живет с 1992 года, женившись на французской актрисе Дани Когáн.
Фото: АЛЕКСАНДР БУРЫЙ
Образование: Грузинский театральный институт им. Ш. Руставели, Литинститут им. А.М. Горького и аспирантура Сорбонны. Актер, драматург, постановщик поэтических и музыкальных спектаклей, но прежде всего - так считает он сам - поэт. Поэт, названный публикой «королем поэтов русского зарубежья» на поэтическом турнире в Лондоне в 2004 году. Также - как поэт-лирик - Юрченко удостоен Союзом писателей России совместно с правительством Москвы премии «Золотое перо». Девять книг стихов, пьес в стихах и переводов с грузинского, один из которых - «Могильщик» Галактиона Табидзе - спасет ему жизнь в украинском плену («шансов не было ни одного», - скажет мне Юрий по телефону).
Стихи и пьесы переведены на французский, итальянский, голландский, болгарский и немецкий, сыграно немало ролей. Плюс к тому - поставлено десять пьес Юрченко в музыкальных и драматических театрах России, Украины, Германии и Франции, а еще - авторские вечера и моноспектакли в Москве, Киеве и Тбилиси, а также в Европе, многочисленные фестивали.
В общем, как говорят в народе, жизнь удалась. Родился Юрий в 1955 году, воспитывал его отчим (отец будущего «короля поэтов» был уголовником, отчим - «из интеллигентной еврейской семьи, мечтал о театральной карьере, арестован во время войны, приговор - высшая мера, замена на 25 лет, отсидел 18; «последние два года досиживал, уже живя с нами, - вспоминает Юрий. - Ночевать уходил на зону»). Детство прошло в тайге, в 420 километрах от Магадана.
«Жизнь с отчимом у меня не складывалась, он был со мной суров и жесток (зла не держу), я постоянно убегал из дома, в 13 лет ушел из дома совсем, - вспоминал потом Юрий. - В 14 лет «за поведение» меня выгнали из школы. Вскоре после этого, влюбившись в девочку с соседнего рудника, бросил пить и, погорячившись, заодно и курить. Работал на старательских приисках, рабочим у геологов, токарем на Магаданском ремонтно-механическом заводе, резчиком по кости и по дереву, художником-оформителем и дворником во Владивостоке, докером на острове Шикотан, художником-реставратором, рабочим сцены, артистом Грузинского государственного театра пантомимы. Работал в театрах Тбилиси, Владивостока, Хабаровска, Москвы».
Может быть, такая биография, такое знание жизни и предопределили то, что вполне «успешный» французский драматург и желанный гость фестивалей тайно отправился в этом году в Донецк, а затем - в осажденный Славянск? Сам он объяснил мне это так:
«Я решал очень личную проблему. Понимаешь, если бы я сказал: я поеду, во-первых, начались бы отговоры, долгие сборы, и потом - это такая торжественность, как казак на войну собирается, да? Это было очень личное, я разбирался с собой. Вот что-то происходит, а ты ничего не можешь изменить. Ругань в «Фейсбуке» ничему не служит, это бесполезно: тебя не хотят слышать и не слышат, все это - из пустого в порожнее. Ты что-то возражаешь, аппетит не портится у тебя, а там погибают женщины и дети каждый день. И чем дальше, тем больше, смотреть нет сил. А история в Одессе - это уже вот так (проводит рукой по горлу), и ты думаешь: что ты можешь сделать? Кому ты нужен - поэт-лирик? Нет, всё. Никому ничего не доказывать, никого не упрекать. Это мое личное, для себя. Ты что-то должен сделать; что, как - я не знаю. Максимум, что я могу, - это приехать и спросить: чем я могу быть полезен? Если женщины и дети погибают, значит, хотя бы быть рядом и пытаться быть нужным - с оружием, или там старикам и старухам приносить воду. Но для этого надо быть на месте и смотреть».
Для «побега» Юрий воспользовался Пушкинскими днями в Кишиневе - фестивалем, куда был приглашен: с французским паспортом переехал границу Украины и оказался в Одессе - как раз на сороковины по сожженным в Доме профсоюзов. Оттуда - поездом в Луганск, и 10 июня он уже в Донецке, где объяснение того, почему он здесь, складывается в стихотворение «Ватник»:
Зачем иду я воевать? -
Чтоб самому себе не врать,
Чтоб не поддакивать родне:
«Ты здесь нужней, чем на войне,
Найдется кто-нибудь другой,
Кто встанет в строй, кто примет бой…»
За это «неуменье жить»
Не грех и голову сложить.
Записался в ополчение и попросил, чтобы его отправили в Славянск, однако Павел Губарев, увидев французский паспорт, притормозил отправку: мол, давай пробивать информационную блокаду. За четыре дня Юрченко организовал интернет-страницы, связался со своими французскими друзьями, дело пошло и - сбежал в Славянск.
«Приехал туда, чтобы быть полезным чем угодно, пришел... Сначала - как, откуда? Думали, то ли шпион, то ли кто, - вспоминает Юрий. - Потом, когда поняли, что я писатель, говорят: зачем вам это? С оружием есть кому бегать. Отправили к начальнику штаба, а он: ты мне очень нужен…
При выдаче удостоверения ополченца встал вопрос, кем записать: стрелок, связист? Военным корреспондентом, - подсказал доброволец из Франции. Так поэт и драматург стал первым военкором ДНР - возможно, первым военкором после Великой Отечественной. Подписал удостоверение Игорь Стрелков».
- Что ты можешь сказать о нем?
- Да только хорошее. Тем более по сравнению с тем, что взамен пришло… Он не обольщается, у него никаких претензий на политическую деятельность нет, как его ни выталкивают на это. Он талантлив - даже враги, украинские командиры, это признают.
- В соцсетях было много разговоров о его жестокости…
- Он расстрелял двух мародеров, не рядовых - командиров, у которых был авторитет, причем не просто поймал на чем-то: мародерство там было систематическим, они там такое устроили... Он рисковал, но население это вот так приняло (большой палец вверх): время военное, по-другому никак. Как это ни жестоко звучит. Зато - никто не пил, все работало как отлаженный механизм, каждый был занят своим делом, не отжимали ничего - защищали население как могли, бились мужественно и честно. И погибали. Под Ямполем что было (замолкает, в глазах слезы). На них чего только не вешают: за деньги, жлобы, бомжи, ворье…
- Мне один известный поэт недавно сказал, что там только бандиты воюют…
- А эти «бандиты» - они безымянные, знают только их позывные. Идут и прикрывают других сознательно, зная, что никто их не вспомнит, никто не знает, кто они.
Мы сидим в палате московской больницы, которую Юрий предпочел парижской: здесь у него есть возможность рассказать правду об увиденном и быть услышанным, а там - нет. А видел Юрий многое, и рассказать ему есть о чем. Рассказывая - волнуется, иногда вскрикивает: стреляет в ноге, сломанной в двух местах, когда его избивали, взяв в плен, - потребовались две операции, так как ступня оказалась раздробленной.
«Я там видел такие подвиги, какие достойны уровня Великой Отечественной войны. Мы говорим: вот, поколение не то, а там была масса таких примеров. Молодая девочка, я писал про это, когда мы отходили из Славянска… Там были у нас каких-то полтора танка - подразделение бригады, которое отходило последним, - и был приказ не ввязываться в бой, но они нарвались: на них вышла украинская часть. И был выбор, и отговорка формальная была: приказ - не вступать в бой. Они его нарушили, а если бы не нарушили… Колонна огромная отходит, шум все равно бы засекли и начали обстреливать. Они пошли на украинцев, эти полтора танка, и «бээмвэшки», и их разбили, они сгорели, но колонна прошла не замеченной за этим шумом. И там была девочка молодая, Ксюша… сгорела в… (снова слезы, снова пауза). А эти из новых зеландий рассказывают, что там жлобы, алкоголики и за деньги, за доллары…».
Поясню относительно Новой Зеландии: речь идет о нашем общем знакомом, выпускнике Литинститута и талантливом поэте. Юрий вспомнил его в числе других товарищей по цеху, разорвавших с ним переписку в «Фейсбуке»:
Фото: АЛЕКСАНДР БУРЫЙ
«Я - в Славянске, а он мне из Новой Зеландии объясняет, что там, в Славянске, происходит, пишет, что этим ополченцам не дают покоя хрустящие новенькие доллары. Я там три месяца ни доллара, ни гривны - ничего не видел, а ребята… Я ему говорю: не клевещи на павших, люди погибают - молодые: девушки, пацаны, - прикрывая, спасая других. Я фосфорные бомбы устал выковыривать и отправлять на экспертизу в Семеновке и в Славянске, детские трупы в морг отвозить, а мне рассказывают, какие невинные ребята эти и какие преступники те».
Примечательна и реакция новозеландца на плен бывшего собрата и однокашника: пусть посидит, ему полезно (хотя сидеть бы не пришлось: пленных сначала калечат, как это и случилось с Юрием, а затем расстреливают). Подобным образом отреагировал и киевский поэт, которому Юрченко когда-то посвящал стихи и был дружен много лет: взяли с оружием - значит, враг. И - не стал подписывать письмо с просьбой освободить имевшего пистолет, но не сделавшего из него ни одного выстрела военкора. Отказался вступиться за него и российский Союз журналистов: мы-де не давали ему аккредитации. Но он же член вашего Союза! Да, но взносы не платит.
Низость с одной стороны, самопожертвование за право говорить по-русски и не прогибаться под «патриотами Украины» с эмблемами 2-й танковой дивизии СС «Рейх» на шевронах - с другой. Но на мою реплику о поразительной, иррациональной слепоте наших «либералов» Юрий замечает:
«В любом ужасе надо искать что-то позитивное. Тут есть что-то оздоровительное. Мы все же друзья по «Фейсбукам» и «Контактам» - жили-жили, и вдруг все стали любить друг друга, у всех по тысяче друзей, все обнимаются, «лайкаются», и вдруг - шарах - и друзья-то… Мы увидели, кто есть кто. Все милые, хорошие: милый Дима Быков, милый «вот новый поворот», а шарах - и вот такой поворот. Нужно знать, кто рядом. Когда придет война (она уже идет, но не на нашей территории пока, хотя и эта территория - наша), хоть иллюзий не будет. Это не друзья. Те, кто долго жили с нами, с кем мы в общежитиях литинститутских и театральных из одних чашек хлебали, из одного стакана пили и вдруг - враги. И ненависти столько, агрессии… Вы же, ребята, демократами себя называете, вы себя назвали совестью нации… почему-то… так где же толерантность? Толерантности больше у тех, кого вы называете ватниками: они готовы разговаривать… Один сумасшедший отказался даже ехать на фестиваль в Тбилиси, куда меня из Франции приглашали раз пять-шесть. Пишет: я должен сказать, что на фестиваль в Тбилиси я не смогу приехать, потому что это фестиваль, в котором принимал участие Юрий Юрченко, который сейчас в террористических бандах. Это наши поэты…».
Разговор о русоненавистничестве, как Юрий определяет то, что обычно называется русофобией, - тема для отдельного очерка, как и многое другое, о чем говорилось в больничной палате, возле которой я со своим диктофоном создал затор: пришедшие навестить чудом спасшегося поэта терпеливо стояли в коридоре, ожидая конца интервью. Не все оказалось записанным: на диктофоне не хватило места как раз тогда, когда мой собеседник рассказывал, как под обстрелом вдруг вспомнил строки Михаила Кульчицкого: «Война - совсем не фейерверк, // А просто - трудная работа». Юрий стоял, прижимаясь к стене, к которой, как он обнаружил потом, приподняв ветку, была привинчена мемориальная доска, извещавшая о том, что именно здесь, на границе Луганской и Донецкой областей, в 43-м году и погиб поэт Михаил Кульчицкий. Таких «совпадений» на войне немало, почему, видимо, и говорят, что под пулями и бомбами все становятся верующими. Но об этом мы поговорить не успели, зато поговорили о поэзии:
- Ты говорил в другом интервью, что тебя спасла твоя любовь к поэзии - переводы с грузинского…
- Ну да, но тут больше, тут такая история - меня вообще спасла любовь. И искренность. Понимаешь, когда ты не врешь в отношениях… Вот мое отношение к Грузии, да? Я ее всегда любил просто искренне, бескорыстно, учил язык, вслушивался в музыку грузинского, и поэтому я все время ощущаю любовь Грузии к себе. Мне от нее ничего не надо было, но она меня много раз спасала в жизни. В России меня отовсюду выгоняли: меня выгнали в седьмом классе из школы - аттестат я получил в Тбилиси; в институт театральный я бы в России никогда не поступил - я поступил в Тбилиси, потом перевелся в Школу-студию МХАТ, но диплом все равно получил в Тбилиси; первая книжка - в Тбилиси, первая серьезная публикация - в Тбилиси, в антологии русских стихов о Грузии. И практически я по блату от Грузии поступил в Литинститут. Когда мне говорили в Москве: ты двадцать лет не вступишь в Союз писателей - я уезжал в Тбилиси, переводил и прекрасно себя чувствовал. Грузия меня всегда выручала. И сейчас они меня на юбилеи приглашают: на юбилей Театра Грибоедова в Тбилиси, на фестивали. У нас взаимная любовь и бескорыстная, но - я переводил стихи, не ожидая ничего для себя - просто я их любил. И когда я уехал во Францию и жил уже там, они все были опубликованы в «Литературной Грузии» - все. Оставался неопубликованным только «Могильщик» Галактиона Табидзе. И в 2012 году, на юбилей Галактиона, когда был конфликт с Грузией, его опубликовали в «Новом мире». Это был двойной юбилей - 120 лет Галактиону и 100 лет со дня написания этого стихотворения.
И дальше Юрий переходит к истории своего освобождения - благодаря вышеупомянутому «Могильщику»:
«Ты не знаешь, когда и что тебя спасет. Вызывают меня на допрос, я по акценту слышу - грузин, значит, есть шанс. Он начинает спрашивать: где родились, а вот в Грузии вы жили. Я говорю: да, я работал там в театре пантомимы, в драмтеатре. Вы говорите по-грузински? И ему начинаю вместо ответа читать по-грузински Галактиона Табидзе. Он мне ничего не говорит, заканчивается допрос, он мне: понятно, что вы крупный агент, еще «кагэбэшный». Позвонил в Киев, что поймали крупного агента, - гарантия этому, исходя из его опыта работы в разведке, 90 процентов. Я: но остается 10 процентов. Вдруг окажется, что я действительно поэт, а не агент, а меня будут там в подвалах Киева допытывать, чтобы я признался? И он мне вдруг по-грузински отвечает последними строчками из «Могильщика», он его наизусть знал: как бы мы ни страдали - все забывается, все проходит. Потом оказалось, что он, сван, из той деревни, где родился Галактион, и когда он услышал его тут - представляешь? - под обстрелом, на Украине, сепаратиста взяли и тот ему на допросе по-грузински Галактиона читает! Потом - третья неделя моего плена, мы с ними (грузинами. - Прим. авт.) ездили, я им читал стихи на русском, на грузинском, переводы их поэтов, мы пели песни грузинские, часто я запеваю, а они подхватывают; машина катится - бронированная, с украинским флагом, по военным дорогам Украины - оттуда раздаются грузинские песни, их поет сепаратист, а мариупольские жители оглядываются с ненавистью на эту машину. Они меня в свою форму переодели, медсестра мариупольская говорит: что, думали поставить нас на колени? А я ей радостно: да, думали, а что не становитесь? Смотрит, не понимает. Вот такая история - как кусок из фильма Данелии: идет война, бог знает что творится, а мы там - грузинские стихи, песни, тосты…»
Рассказывая о «куске из фильма Данелии», Юрий оживляется, но у меня еще несколько вопросов о его пребывании в плену - куске из романа «Жизнь и судьба» Василия Гроссмана, по определению моего собеседника, - о том, как он туда угодил и как выбрался. История эта примечательна тем, что парижанин, поэт, артист, драматург и военкор ДНР не только спасся из-за своей любви и искренности, но и в плен попал из-за любви же - сострадания к старикам-диабетикам из Иловайска и верности данному им обещанию привезти лекарства. Хотя сам Юрий считает иначе и смеется:
- Я попал из-за глупости моих товарищей, то есть попутчиков: я их не знал - тех, к кому подсел в машину. Не садитесь в машины к незнакомым людям! Чудом прорвались через шквал пулеметно-автоматного огня, машину прострелили всю насквозь, но все, кто был в машине, остались целы, а как только ушли из-под обстрела - оказались в засаде.
- Ты ехал с разведывательно-диверсионной группой?
- Я вообще эту группу не знал - я подсел к ним в машину, чтобы попасть в Иловайск, потому что машина военкорская была занята, и я добирался сам. А я спешил к этим старикам, я боялся, что займут ту часть города, где они, и что я к ним не попаду.
- Но ты ведь понимал, что рискуешь?
- Я там рисковал три месяца…
- Но ехать в город, который уже практически занят карателями…
- Да, я добирался на попутках, и, когда спрашивали: ты куда? - а я отвечал: в Иловайск, мне говорили: там же бой! Но для военкора нормально ехать туда, где бой. Задача была - поскорей попасть, чтобы они не подумали, будто я пообещал и не привез. Вот что было в голове. И даже когда нас обстреливали, а те из машины стреляли в ответ - я снимал это. Был не страх - на него не было времени - я вижу, как машина прострелена, как ее прошивает, и думаю: если выберемся, какие кадры! Я же не профессионал, я снимать только там начал.
В этот момент приоткрывается дверь в палату, и Юрий, видя свою знакомую (ее зовут Наташа), констатирует: «там уже аншлаг». Освобождаю узкое, не рассчитанное на столько людей пространство, перекур в засыпанном листвой дворике, а после оказывается, что Юрченко не расположен говорить о плене: мол, столько раз уже рассказывал, да и писали об этом. Что ж, нет так нет, материала и так выше крыши: Славянск, откуда все уходили со слезами, потом, в Донецке, устроенный Кургиняном фарс - все это, однако, особая тема, а здесь, пожалуй, было бы уместным рассказать вкратце о пребывании в плену как исключительном для поэта опыте.
Фото: АЛЕКСАНДР БУРЫЙ
Итак, группа попадает в засаду: более двадцати наставленных автоматов, сопротивление невозможно. Пленных бросают на землю, связывают руки за спиной и начинают избивать. После избиения Юрию сломают ребра и ногу в двух местах, причем - профессионально: калечить его будет, как он узнает потом, чемпион по смешанным единоборствам с позывным «Семерка». «Почему-то его завело, что я француз. - Ты труп, француз!»
Со сломанными ребрами и с раздробленной ногой Юрия заставляют бежать. «Не могу, добивайте здесь». Юрия несут, кладут на землю у кирпичной стены рядом с другими, все - лицом к земле, руки связаны сзади. «Все, расстреливать будут. Тут пожилой человек, позывной «Майор», говорит: «Развяжите ему руки, он же и так двигаться не может». Развязали. Опять появился «Семерка»: «Кто его развязал?» «Майор» говорит: «Стоп. Не будь, как они». Тогда «Семерка» хватает бутылку и запускает мне в висок. Бутылка разбивается рядом о стену. Потом всех отвели в школу».
Этого «Майора», оказавшись снова в Донецке, Юрий узнает среди пленных и обнимет. «Мне было бы страшно жаль, если бы я не смог сказать им спасибо», - скажет он мне. Спасибо всем тем, кто проявлял к нему, пленнику, человечность - «Майору», медику, простым солдатам, интересовавшимся, ели ли что-нибудь «сепаратисты», содержавшиеся в железном шкафу для инструментов размером с кладовку из хрущевки, - словак Миро и «король поэтов русской эмиграции».
Сами бойцы «Донбасса» располагались в бомбоубежище под школой, а Юрий и Миро, тоже избитый, провели в шкафу шесть суток под обстрелом артиллерии ополченцев. На том, чтобы их не расстреливали, а транспортировали в Курахово, настоял тот самый вице-полковник Ираклий Курасбедиани, «консультант по разведке» батальона «Донбасс», а в 2008-м - начальник департамента военной разведки Минобороны Грузии, родившийся в том же селе Чквиши близ Кутаиси, где в 1892 году в семье священника (и по совместительству - сельского учителя) появился на свет Галактион Табидзе. Так, через заграницу и плен, поэт снова вернулся в молодость, неразрывно связанную с любимой Грузией, и она снова пришла к нему на помощь.
Галактиона Табидзе переводили и Борис Пастернак, и другие известнейшие поэты, что же касается «Могильщика», то первым его перевел Варлам Шаламов, чей перевод Юрченко не устраивал. Но - по порядку и сначала - о переводческой практике пациента травматологического отделения как таковой.
«Я переводил грузин, когда был еще студентом Литинститута. Тогда была такая коллегия по переводам в Грузии, я приходил, говорил: дайте мне стихи для перевода, я переводчик. Мне давали каких-то молодых грузинских поэтов, я смотрел и говорил: нет. Они: почему, это хороший поэт. Я: может быть, но мне нужны сразу великие поэты, чтобы перевод был не хуже, а, может, лучше. Они смеялись над моей наглостью и говорили: понимаешь, даже если ты переведешь, мы не сможем опубликовать: нас просто задавят - Евтушенко, Межиров и все, кто их переводит, а переводили многие, это была кормушка такая...».
Но Юрий был непреклонен - и в своей непреклонности, а также бескорыстности оказался в конце концов прав. Более того: когда он на спор со своими грузинскими друзьями перевел за один день «Медведей» Мурмана Лебанидзе - самое непереводимое, как они утверждали, стихотворение, - через какое-то время у него в Москве раздался звонок:
«Швило, это Мурман Лебанидзе, ты знаешь, мне показали твое стихотворение, я прожил жизнь, вроде меня кто-то переводил, на самом деле - переводов у меня нет. Поэтому когда мне говорили делать книжку на русском, я отказывался: не было переводов. А сейчас я уже старый человек, у меня юбилей, и мне предлагают в Союзе писателей выпустить книжку - сделай, пожалуйста, а?» И я ему говорю: «Батоно Мурман, вы большой, громадный поэт, чтобы вас перевести - этому нужно посвятить часть жизни, у меня, к сожалению, сейчас нет такой возможности - я уезжаю из Союза совсем». Я же не знал, что Союз разрушится, я уезжал насовсем. И у меня до сих пор на совести, что я сказал ему «нет», когда в конце жизни он вдруг увидел, что его можно перевести на русский».
Теперь по поводу «Могильщика»:
«Я переводил то, что любил, то, что мне нравилось. Почти все мои переводы - это какие-то спорные вещи. Например, я слышал: вот «Могильщик» - одно из самых любимых и известных, если не самое известное стихотворение Галактиона Табидзе, и в Грузии все наизусть знают, ну, многие. Но я видел, я читал переводы на русский - того же Шаламова - и понимал, что это отношения не имеет к оригиналу: ни настроение не передано, ничего. При всем моем уважении к Шаламову - я его люблю. Я слышал, как это звучит на грузинском, и я сделал свой перевод».
Нелишним будет заметить, что «Могильщик» - как пишет об этом Заза Абзианидзе, историк литературы и эссеист, главный редактор «Литературной Грузии» - был самым значимым для Галактиона Табидзе произведением. Что же касается других переводов, то читатель сам может при желании сравнить их с переводом Юрченко и сделать собственные выводы. И напоследок - об искренности.
Юрий говорил о том, как важно попытаться сохранить человеческое достоинство в плену, как важно контролировать свое поведение там, когда мой диктофон, переполненный предыдущими интервью, исчерпал свои возможности, поэтому остается лишь пересказывать эти проверенные на собственном опыте инструкции своими словами. Там, говорил он, заставят говорить каждого, поэтому единственное, что остается, - это заранее продумывать каждое слово, чтобы никого не выдать. И быть искренним. Страшно всем, но важно не терять лица.
Не боялся Юрий и говорить напрямую хлопцам из территориального батальона «Донбасс» о том, что он думает о происшедшем с их страной:
«Отменяется 9 Мая как праздник Победы и назначается день скорби вместо него, проводятся демонстрации в память о дивизии «Галичина»; за награды за Отечественную войну ветеран может быть избит на улице, а героями Украины делают бандеровцев и прочих - это что? Конечно, конкретный фашизм. Я, когда меня спрашивали в плену, где ты видел фашистов, так и говорил: вот, ребята, то, что вы делаете, - оглянитесь - это самый настоящий фашизм».
Именно такое поведение и дало Юрию право смотреть на его также оказавшихся в плену мучителей, не отводя глаз.
Любовь до готовности жертвовать собой, помогая другим, и искренность, что также может стоить тебе жизни, любовь и искренность, как и Бог, любящий до крестной муки, говорящий без обиняков, поругаемы не бывают. И то же самое можно сказать о любви к поэзии, как это со всей очевидностью показала приведенная здесь история. А потому и закончить следует, пожалуй, ею - поэзией. Поэзией Галактиона Табидзе, фрагментом из его «Могильщика» в переводе Юрия Юрченко:
Что, могильщик, ты, как прежде, говоришь: всплакнули, спели
И - забыли с окончаньем похоронной канители?..
Но смотри - опять приходит эта женщина - ты помнишь? -
К той могиле, над которой распускается шиповник...
Вновь над камнем замирает и все так же безутешна...
Ворох дивных роз приносит, роз, завянуть не успевших,
Ими крест могильный белый украшает, молодая,
И - сама с цветами блекнет, увядает, увядает...
И тоска в глазах бессонных - так порой душа живая
По ночам, о прошлом вспомнив, плачет,
губ не разжимая...
http://www.russkiymir.ru/media/magazines/article/158437/
/ Главная / Медиа / Журнал “Русский мир.ru” / 2014 / Декабрь
«МЕНЯ СПАСЛА ЛЮБОВЬ И ИСКРЕННОСТЬ»
Священник Константин КРАВЦОВ
Тонкие черты располагающего к себе лица и абсолютно седые волосы по плечи (в 32 года!) - таким я увидел Юрия Юрченко в Литинституте осенью 87-го. Через два года - «не по политическим мотивам, а по любопытству» - он выехал за границу, там и остался: Мюнхен и Швейцария, затем - Париж, где и живет с 1992 года, женившись на французской актрисе Дани Когáн.
Фото: АЛЕКСАНДР БУРЫЙ
Образование: Грузинский театральный институт им. Ш. Руставели, Литинститут им. А.М. Горького и аспирантура Сорбонны. Актер, драматург, постановщик поэтических и музыкальных спектаклей, но прежде всего - так считает он сам - поэт. Поэт, названный публикой «королем поэтов русского зарубежья» на поэтическом турнире в Лондоне в 2004 году. Также - как поэт-лирик - Юрченко удостоен Союзом писателей России совместно с правительством Москвы премии «Золотое перо». Девять книг стихов, пьес в стихах и переводов с грузинского, один из которых - «Могильщик» Галактиона Табидзе - спасет ему жизнь в украинском плену («шансов не было ни одного», - скажет мне Юрий по телефону).
Стихи и пьесы переведены на французский, итальянский, голландский, болгарский и немецкий, сыграно немало ролей. Плюс к тому - поставлено десять пьес Юрченко в музыкальных и драматических театрах России, Украины, Германии и Франции, а еще - авторские вечера и моноспектакли в Москве, Киеве и Тбилиси, а также в Европе, многочисленные фестивали.
В общем, как говорят в народе, жизнь удалась. Родился Юрий в 1955 году, воспитывал его отчим (отец будущего «короля поэтов» был уголовником, отчим - «из интеллигентной еврейской семьи, мечтал о театральной карьере, арестован во время войны, приговор - высшая мера, замена на 25 лет, отсидел 18; «последние два года досиживал, уже живя с нами, - вспоминает Юрий. - Ночевать уходил на зону»). Детство прошло в тайге, в 420 километрах от Магадана.
«Жизнь с отчимом у меня не складывалась, он был со мной суров и жесток (зла не держу), я постоянно убегал из дома, в 13 лет ушел из дома совсем, - вспоминал потом Юрий. - В 14 лет «за поведение» меня выгнали из школы. Вскоре после этого, влюбившись в девочку с соседнего рудника, бросил пить и, погорячившись, заодно и курить. Работал на старательских приисках, рабочим у геологов, токарем на Магаданском ремонтно-механическом заводе, резчиком по кости и по дереву, художником-оформителем и дворником во Владивостоке, докером на острове Шикотан, художником-реставратором, рабочим сцены, артистом Грузинского государственного театра пантомимы. Работал в театрах Тбилиси, Владивостока, Хабаровска, Москвы».
Может быть, такая биография, такое знание жизни и предопределили то, что вполне «успешный» французский драматург и желанный гость фестивалей тайно отправился в этом году в Донецк, а затем - в осажденный Славянск? Сам он объяснил мне это так:
«Я решал очень личную проблему. Понимаешь, если бы я сказал: я поеду, во-первых, начались бы отговоры, долгие сборы, и потом - это такая торжественность, как казак на войну собирается, да? Это было очень личное, я разбирался с собой. Вот что-то происходит, а ты ничего не можешь изменить. Ругань в «Фейсбуке» ничему не служит, это бесполезно: тебя не хотят слышать и не слышат, все это - из пустого в порожнее. Ты что-то возражаешь, аппетит не портится у тебя, а там погибают женщины и дети каждый день. И чем дальше, тем больше, смотреть нет сил. А история в Одессе - это уже вот так (проводит рукой по горлу), и ты думаешь: что ты можешь сделать? Кому ты нужен - поэт-лирик? Нет, всё. Никому ничего не доказывать, никого не упрекать. Это мое личное, для себя. Ты что-то должен сделать; что, как - я не знаю. Максимум, что я могу, - это приехать и спросить: чем я могу быть полезен? Если женщины и дети погибают, значит, хотя бы быть рядом и пытаться быть нужным - с оружием, или там старикам и старухам приносить воду. Но для этого надо быть на месте и смотреть».
Для «побега» Юрий воспользовался Пушкинскими днями в Кишиневе - фестивалем, куда был приглашен: с французским паспортом переехал границу Украины и оказался в Одессе - как раз на сороковины по сожженным в Доме профсоюзов. Оттуда - поездом в Луганск, и 10 июня он уже в Донецке, где объяснение того, почему он здесь, складывается в стихотворение «Ватник»:
Зачем иду я воевать? -
Чтоб самому себе не врать,
Чтоб не поддакивать родне:
«Ты здесь нужней, чем на войне,
Найдется кто-нибудь другой,
Кто встанет в строй, кто примет бой…»
За это «неуменье жить»
Не грех и голову сложить.
Записался в ополчение и попросил, чтобы его отправили в Славянск, однако Павел Губарев, увидев французский паспорт, притормозил отправку: мол, давай пробивать информационную блокаду. За четыре дня Юрченко организовал интернет-страницы, связался со своими французскими друзьями, дело пошло и - сбежал в Славянск.
«Приехал туда, чтобы быть полезным чем угодно, пришел... Сначала - как, откуда? Думали, то ли шпион, то ли кто, - вспоминает Юрий. - Потом, когда поняли, что я писатель, говорят: зачем вам это? С оружием есть кому бегать. Отправили к начальнику штаба, а он: ты мне очень нужен…
При выдаче удостоверения ополченца встал вопрос, кем записать: стрелок, связист? Военным корреспондентом, - подсказал доброволец из Франции. Так поэт и драматург стал первым военкором ДНР - возможно, первым военкором после Великой Отечественной. Подписал удостоверение Игорь Стрелков».
- Что ты можешь сказать о нем?
- Да только хорошее. Тем более по сравнению с тем, что взамен пришло… Он не обольщается, у него никаких претензий на политическую деятельность нет, как его ни выталкивают на это. Он талантлив - даже враги, украинские командиры, это признают.
- В соцсетях было много разговоров о его жестокости…
- Он расстрелял двух мародеров, не рядовых - командиров, у которых был авторитет, причем не просто поймал на чем-то: мародерство там было систематическим, они там такое устроили... Он рисковал, но население это вот так приняло (большой палец вверх): время военное, по-другому никак. Как это ни жестоко звучит. Зато - никто не пил, все работало как отлаженный механизм, каждый был занят своим делом, не отжимали ничего - защищали население как могли, бились мужественно и честно. И погибали. Под Ямполем что было (замолкает, в глазах слезы). На них чего только не вешают: за деньги, жлобы, бомжи, ворье…
- Мне один известный поэт недавно сказал, что там только бандиты воюют…
- А эти «бандиты» - они безымянные, знают только их позывные. Идут и прикрывают других сознательно, зная, что никто их не вспомнит, никто не знает, кто они.
Мы сидим в палате московской больницы, которую Юрий предпочел парижской: здесь у него есть возможность рассказать правду об увиденном и быть услышанным, а там - нет. А видел Юрий многое, и рассказать ему есть о чем. Рассказывая - волнуется, иногда вскрикивает: стреляет в ноге, сломанной в двух местах, когда его избивали, взяв в плен, - потребовались две операции, так как ступня оказалась раздробленной.
«Я там видел такие подвиги, какие достойны уровня Великой Отечественной войны. Мы говорим: вот, поколение не то, а там была масса таких примеров. Молодая девочка, я писал про это, когда мы отходили из Славянска… Там были у нас каких-то полтора танка - подразделение бригады, которое отходило последним, - и был приказ не ввязываться в бой, но они нарвались: на них вышла украинская часть. И был выбор, и отговорка формальная была: приказ - не вступать в бой. Они его нарушили, а если бы не нарушили… Колонна огромная отходит, шум все равно бы засекли и начали обстреливать. Они пошли на украинцев, эти полтора танка, и «бээмвэшки», и их разбили, они сгорели, но колонна прошла не замеченной за этим шумом. И там была девочка молодая, Ксюша… сгорела в… (снова слезы, снова пауза). А эти из новых зеландий рассказывают, что там жлобы, алкоголики и за деньги, за доллары…».
Поясню относительно Новой Зеландии: речь идет о нашем общем знакомом, выпускнике Литинститута и талантливом поэте. Юрий вспомнил его в числе других товарищей по цеху, разорвавших с ним переписку в «Фейсбуке»:
Фото: АЛЕКСАНДР БУРЫЙ
«Я - в Славянске, а он мне из Новой Зеландии объясняет, что там, в Славянске, происходит, пишет, что этим ополченцам не дают покоя хрустящие новенькие доллары. Я там три месяца ни доллара, ни гривны - ничего не видел, а ребята… Я ему говорю: не клевещи на павших, люди погибают - молодые: девушки, пацаны, - прикрывая, спасая других. Я фосфорные бомбы устал выковыривать и отправлять на экспертизу в Семеновке и в Славянске, детские трупы в морг отвозить, а мне рассказывают, какие невинные ребята эти и какие преступники те».
Примечательна и реакция новозеландца на плен бывшего собрата и однокашника: пусть посидит, ему полезно (хотя сидеть бы не пришлось: пленных сначала калечат, как это и случилось с Юрием, а затем расстреливают). Подобным образом отреагировал и киевский поэт, которому Юрченко когда-то посвящал стихи и был дружен много лет: взяли с оружием - значит, враг. И - не стал подписывать письмо с просьбой освободить имевшего пистолет, но не сделавшего из него ни одного выстрела военкора. Отказался вступиться за него и российский Союз журналистов: мы-де не давали ему аккредитации. Но он же член вашего Союза! Да, но взносы не платит.
Низость с одной стороны, самопожертвование за право говорить по-русски и не прогибаться под «патриотами Украины» с эмблемами 2-й танковой дивизии СС «Рейх» на шевронах - с другой. Но на мою реплику о поразительной, иррациональной слепоте наших «либералов» Юрий замечает:
«В любом ужасе надо искать что-то позитивное. Тут есть что-то оздоровительное. Мы все же друзья по «Фейсбукам» и «Контактам» - жили-жили, и вдруг все стали любить друг друга, у всех по тысяче друзей, все обнимаются, «лайкаются», и вдруг - шарах - и друзья-то… Мы увидели, кто есть кто. Все милые, хорошие: милый Дима Быков, милый «вот новый поворот», а шарах - и вот такой поворот. Нужно знать, кто рядом. Когда придет война (она уже идет, но не на нашей территории пока, хотя и эта территория - наша), хоть иллюзий не будет. Это не друзья. Те, кто долго жили с нами, с кем мы в общежитиях литинститутских и театральных из одних чашек хлебали, из одного стакана пили и вдруг - враги. И ненависти столько, агрессии… Вы же, ребята, демократами себя называете, вы себя назвали совестью нации… почему-то… так где же толерантность? Толерантности больше у тех, кого вы называете ватниками: они готовы разговаривать… Один сумасшедший отказался даже ехать на фестиваль в Тбилиси, куда меня из Франции приглашали раз пять-шесть. Пишет: я должен сказать, что на фестиваль в Тбилиси я не смогу приехать, потому что это фестиваль, в котором принимал участие Юрий Юрченко, который сейчас в террористических бандах. Это наши поэты…».
Разговор о русоненавистничестве, как Юрий определяет то, что обычно называется русофобией, - тема для отдельного очерка, как и многое другое, о чем говорилось в больничной палате, возле которой я со своим диктофоном создал затор: пришедшие навестить чудом спасшегося поэта терпеливо стояли в коридоре, ожидая конца интервью. Не все оказалось записанным: на диктофоне не хватило места как раз тогда, когда мой собеседник рассказывал, как под обстрелом вдруг вспомнил строки Михаила Кульчицкого: «Война - совсем не фейерверк, // А просто - трудная работа». Юрий стоял, прижимаясь к стене, к которой, как он обнаружил потом, приподняв ветку, была привинчена мемориальная доска, извещавшая о том, что именно здесь, на границе Луганской и Донецкой областей, в 43-м году и погиб поэт Михаил Кульчицкий. Таких «совпадений» на войне немало, почему, видимо, и говорят, что под пулями и бомбами все становятся верующими. Но об этом мы поговорить не успели, зато поговорили о поэзии:
- Ты говорил в другом интервью, что тебя спасла твоя любовь к поэзии - переводы с грузинского…
- Ну да, но тут больше, тут такая история - меня вообще спасла любовь. И искренность. Понимаешь, когда ты не врешь в отношениях… Вот мое отношение к Грузии, да? Я ее всегда любил просто искренне, бескорыстно, учил язык, вслушивался в музыку грузинского, и поэтому я все время ощущаю любовь Грузии к себе. Мне от нее ничего не надо было, но она меня много раз спасала в жизни. В России меня отовсюду выгоняли: меня выгнали в седьмом классе из школы - аттестат я получил в Тбилиси; в институт театральный я бы в России никогда не поступил - я поступил в Тбилиси, потом перевелся в Школу-студию МХАТ, но диплом все равно получил в Тбилиси; первая книжка - в Тбилиси, первая серьезная публикация - в Тбилиси, в антологии русских стихов о Грузии. И практически я по блату от Грузии поступил в Литинститут. Когда мне говорили в Москве: ты двадцать лет не вступишь в Союз писателей - я уезжал в Тбилиси, переводил и прекрасно себя чувствовал. Грузия меня всегда выручала. И сейчас они меня на юбилеи приглашают: на юбилей Театра Грибоедова в Тбилиси, на фестивали. У нас взаимная любовь и бескорыстная, но - я переводил стихи, не ожидая ничего для себя - просто я их любил. И когда я уехал во Францию и жил уже там, они все были опубликованы в «Литературной Грузии» - все. Оставался неопубликованным только «Могильщик» Галактиона Табидзе. И в 2012 году, на юбилей Галактиона, когда был конфликт с Грузией, его опубликовали в «Новом мире». Это был двойной юбилей - 120 лет Галактиону и 100 лет со дня написания этого стихотворения.
И дальше Юрий переходит к истории своего освобождения - благодаря вышеупомянутому «Могильщику»:
«Ты не знаешь, когда и что тебя спасет. Вызывают меня на допрос, я по акценту слышу - грузин, значит, есть шанс. Он начинает спрашивать: где родились, а вот в Грузии вы жили. Я говорю: да, я работал там в театре пантомимы, в драмтеатре. Вы говорите по-грузински? И ему начинаю вместо ответа читать по-грузински Галактиона Табидзе. Он мне ничего не говорит, заканчивается допрос, он мне: понятно, что вы крупный агент, еще «кагэбэшный». Позвонил в Киев, что поймали крупного агента, - гарантия этому, исходя из его опыта работы в разведке, 90 процентов. Я: но остается 10 процентов. Вдруг окажется, что я действительно поэт, а не агент, а меня будут там в подвалах Киева допытывать, чтобы я признался? И он мне вдруг по-грузински отвечает последними строчками из «Могильщика», он его наизусть знал: как бы мы ни страдали - все забывается, все проходит. Потом оказалось, что он, сван, из той деревни, где родился Галактион, и когда он услышал его тут - представляешь? - под обстрелом, на Украине, сепаратиста взяли и тот ему на допросе по-грузински Галактиона читает! Потом - третья неделя моего плена, мы с ними (грузинами. - Прим. авт.) ездили, я им читал стихи на русском, на грузинском, переводы их поэтов, мы пели песни грузинские, часто я запеваю, а они подхватывают; машина катится - бронированная, с украинским флагом, по военным дорогам Украины - оттуда раздаются грузинские песни, их поет сепаратист, а мариупольские жители оглядываются с ненавистью на эту машину. Они меня в свою форму переодели, медсестра мариупольская говорит: что, думали поставить нас на колени? А я ей радостно: да, думали, а что не становитесь? Смотрит, не понимает. Вот такая история - как кусок из фильма Данелии: идет война, бог знает что творится, а мы там - грузинские стихи, песни, тосты…»
Рассказывая о «куске из фильма Данелии», Юрий оживляется, но у меня еще несколько вопросов о его пребывании в плену - куске из романа «Жизнь и судьба» Василия Гроссмана, по определению моего собеседника, - о том, как он туда угодил и как выбрался. История эта примечательна тем, что парижанин, поэт, артист, драматург и военкор ДНР не только спасся из-за своей любви и искренности, но и в плен попал из-за любви же - сострадания к старикам-диабетикам из Иловайска и верности данному им обещанию привезти лекарства. Хотя сам Юрий считает иначе и смеется:
- Я попал из-за глупости моих товарищей, то есть попутчиков: я их не знал - тех, к кому подсел в машину. Не садитесь в машины к незнакомым людям! Чудом прорвались через шквал пулеметно-автоматного огня, машину прострелили всю насквозь, но все, кто был в машине, остались целы, а как только ушли из-под обстрела - оказались в засаде.
- Ты ехал с разведывательно-диверсионной группой?
- Я вообще эту группу не знал - я подсел к ним в машину, чтобы попасть в Иловайск, потому что машина военкорская была занята, и я добирался сам. А я спешил к этим старикам, я боялся, что займут ту часть города, где они, и что я к ним не попаду.
- Но ты ведь понимал, что рискуешь?
- Я там рисковал три месяца…
- Но ехать в город, который уже практически занят карателями…
- Да, я добирался на попутках, и, когда спрашивали: ты куда? - а я отвечал: в Иловайск, мне говорили: там же бой! Но для военкора нормально ехать туда, где бой. Задача была - поскорей попасть, чтобы они не подумали, будто я пообещал и не привез. Вот что было в голове. И даже когда нас обстреливали, а те из машины стреляли в ответ - я снимал это. Был не страх - на него не было времени - я вижу, как машина прострелена, как ее прошивает, и думаю: если выберемся, какие кадры! Я же не профессионал, я снимать только там начал.
В этот момент приоткрывается дверь в палату, и Юрий, видя свою знакомую (ее зовут Наташа), констатирует: «там уже аншлаг». Освобождаю узкое, не рассчитанное на столько людей пространство, перекур в засыпанном листвой дворике, а после оказывается, что Юрченко не расположен говорить о плене: мол, столько раз уже рассказывал, да и писали об этом. Что ж, нет так нет, материала и так выше крыши: Славянск, откуда все уходили со слезами, потом, в Донецке, устроенный Кургиняном фарс - все это, однако, особая тема, а здесь, пожалуй, было бы уместным рассказать вкратце о пребывании в плену как исключительном для поэта опыте.
Фото: АЛЕКСАНДР БУРЫЙ
Итак, группа попадает в засаду: более двадцати наставленных автоматов, сопротивление невозможно. Пленных бросают на землю, связывают руки за спиной и начинают избивать. После избиения Юрию сломают ребра и ногу в двух местах, причем - профессионально: калечить его будет, как он узнает потом, чемпион по смешанным единоборствам с позывным «Семерка». «Почему-то его завело, что я француз. - Ты труп, француз!»
Со сломанными ребрами и с раздробленной ногой Юрия заставляют бежать. «Не могу, добивайте здесь». Юрия несут, кладут на землю у кирпичной стены рядом с другими, все - лицом к земле, руки связаны сзади. «Все, расстреливать будут. Тут пожилой человек, позывной «Майор», говорит: «Развяжите ему руки, он же и так двигаться не может». Развязали. Опять появился «Семерка»: «Кто его развязал?» «Майор» говорит: «Стоп. Не будь, как они». Тогда «Семерка» хватает бутылку и запускает мне в висок. Бутылка разбивается рядом о стену. Потом всех отвели в школу».
Этого «Майора», оказавшись снова в Донецке, Юрий узнает среди пленных и обнимет. «Мне было бы страшно жаль, если бы я не смог сказать им спасибо», - скажет он мне. Спасибо всем тем, кто проявлял к нему, пленнику, человечность - «Майору», медику, простым солдатам, интересовавшимся, ели ли что-нибудь «сепаратисты», содержавшиеся в железном шкафу для инструментов размером с кладовку из хрущевки, - словак Миро и «король поэтов русской эмиграции».
Сами бойцы «Донбасса» располагались в бомбоубежище под школой, а Юрий и Миро, тоже избитый, провели в шкафу шесть суток под обстрелом артиллерии ополченцев. На том, чтобы их не расстреливали, а транспортировали в Курахово, настоял тот самый вице-полковник Ираклий Курасбедиани, «консультант по разведке» батальона «Донбасс», а в 2008-м - начальник департамента военной разведки Минобороны Грузии, родившийся в том же селе Чквиши близ Кутаиси, где в 1892 году в семье священника (и по совместительству - сельского учителя) появился на свет Галактион Табидзе. Так, через заграницу и плен, поэт снова вернулся в молодость, неразрывно связанную с любимой Грузией, и она снова пришла к нему на помощь.
Галактиона Табидзе переводили и Борис Пастернак, и другие известнейшие поэты, что же касается «Могильщика», то первым его перевел Варлам Шаламов, чей перевод Юрченко не устраивал. Но - по порядку и сначала - о переводческой практике пациента травматологического отделения как таковой.
«Я переводил грузин, когда был еще студентом Литинститута. Тогда была такая коллегия по переводам в Грузии, я приходил, говорил: дайте мне стихи для перевода, я переводчик. Мне давали каких-то молодых грузинских поэтов, я смотрел и говорил: нет. Они: почему, это хороший поэт. Я: может быть, но мне нужны сразу великие поэты, чтобы перевод был не хуже, а, может, лучше. Они смеялись над моей наглостью и говорили: понимаешь, даже если ты переведешь, мы не сможем опубликовать: нас просто задавят - Евтушенко, Межиров и все, кто их переводит, а переводили многие, это была кормушка такая...».
Но Юрий был непреклонен - и в своей непреклонности, а также бескорыстности оказался в конце концов прав. Более того: когда он на спор со своими грузинскими друзьями перевел за один день «Медведей» Мурмана Лебанидзе - самое непереводимое, как они утверждали, стихотворение, - через какое-то время у него в Москве раздался звонок:
«Швило, это Мурман Лебанидзе, ты знаешь, мне показали твое стихотворение, я прожил жизнь, вроде меня кто-то переводил, на самом деле - переводов у меня нет. Поэтому когда мне говорили делать книжку на русском, я отказывался: не было переводов. А сейчас я уже старый человек, у меня юбилей, и мне предлагают в Союзе писателей выпустить книжку - сделай, пожалуйста, а?» И я ему говорю: «Батоно Мурман, вы большой, громадный поэт, чтобы вас перевести - этому нужно посвятить часть жизни, у меня, к сожалению, сейчас нет такой возможности - я уезжаю из Союза совсем». Я же не знал, что Союз разрушится, я уезжал насовсем. И у меня до сих пор на совести, что я сказал ему «нет», когда в конце жизни он вдруг увидел, что его можно перевести на русский».
Теперь по поводу «Могильщика»:
«Я переводил то, что любил, то, что мне нравилось. Почти все мои переводы - это какие-то спорные вещи. Например, я слышал: вот «Могильщик» - одно из самых любимых и известных, если не самое известное стихотворение Галактиона Табидзе, и в Грузии все наизусть знают, ну, многие. Но я видел, я читал переводы на русский - того же Шаламова - и понимал, что это отношения не имеет к оригиналу: ни настроение не передано, ничего. При всем моем уважении к Шаламову - я его люблю. Я слышал, как это звучит на грузинском, и я сделал свой перевод».
Нелишним будет заметить, что «Могильщик» - как пишет об этом Заза Абзианидзе, историк литературы и эссеист, главный редактор «Литературной Грузии» - был самым значимым для Галактиона Табидзе произведением. Что же касается других переводов, то читатель сам может при желании сравнить их с переводом Юрченко и сделать собственные выводы. И напоследок - об искренности.
Юрий говорил о том, как важно попытаться сохранить человеческое достоинство в плену, как важно контролировать свое поведение там, когда мой диктофон, переполненный предыдущими интервью, исчерпал свои возможности, поэтому остается лишь пересказывать эти проверенные на собственном опыте инструкции своими словами. Там, говорил он, заставят говорить каждого, поэтому единственное, что остается, - это заранее продумывать каждое слово, чтобы никого не выдать. И быть искренним. Страшно всем, но важно не терять лица.
Не боялся Юрий и говорить напрямую хлопцам из территориального батальона «Донбасс» о том, что он думает о происшедшем с их страной:
«Отменяется 9 Мая как праздник Победы и назначается день скорби вместо него, проводятся демонстрации в память о дивизии «Галичина»; за награды за Отечественную войну ветеран может быть избит на улице, а героями Украины делают бандеровцев и прочих - это что? Конечно, конкретный фашизм. Я, когда меня спрашивали в плену, где ты видел фашистов, так и говорил: вот, ребята, то, что вы делаете, - оглянитесь - это самый настоящий фашизм».
Именно такое поведение и дало Юрию право смотреть на его также оказавшихся в плену мучителей, не отводя глаз.
Любовь до готовности жертвовать собой, помогая другим, и искренность, что также может стоить тебе жизни, любовь и искренность, как и Бог, любящий до крестной муки, говорящий без обиняков, поругаемы не бывают. И то же самое можно сказать о любви к поэзии, как это со всей очевидностью показала приведенная здесь история. А потому и закончить следует, пожалуй, ею - поэзией. Поэзией Галактиона Табидзе, фрагментом из его «Могильщика» в переводе Юрия Юрченко:
Что, могильщик, ты, как прежде, говоришь: всплакнули, спели
И - забыли с окончаньем похоронной канители?..
Но смотри - опять приходит эта женщина - ты помнишь? -
К той могиле, над которой распускается шиповник...
Вновь над камнем замирает и все так же безутешна...
Ворох дивных роз приносит, роз, завянуть не успевших,
Ими крест могильный белый украшает, молодая,
И - сама с цветами блекнет, увядает, увядает...
И тоска в глазах бессонных - так порой душа живая
По ночам, о прошлом вспомнив, плачет,
губ не разжимая...
http://www.russkiymir.ru/media/magazines/article/158437/