Неминуемо
Неминуемо
Позавчера
Весь день прошатался по Харьковскому вокзалу, ночь провел на лавочке на 6 платформе. Не знаю даже, сколько это заняло времени. Да и не помню. Уже давно здесь такое творится. Может, месяц, может, три, но не меньше - точно. Мир изменился, хотя люди вокруг изо всех сил и пытаются этого не замечать. Они ходят так, как и раньше, на работу, так, как и раньше, они возвращаются с работы домой, так, как и раньше, они заваривают свой старый гадостный растворимый кофе по утрам, они точно так же ищут новые фильмы в интернете, так же ходят друг с другом на свидания, так же соблюдают государственные, моральные и этические законы. Но я не верю в то, что они ничего не знают. Они знают. Очень хорошо знают. А если кто и не знает, то он обязательно это чувствует. Все чувствуют. Хотя они и пытаются скрыть от себя этот факт. Иначе осознание того, что мир меняется, того, как он меняется, будет означать полнейший крах их идей, представлений и целей. Естественно, все строили планы, все хотели чего-то добиться в жизни. Они стремились и достигали. Почти каждый человек, тот, кто молод, видел перед собой будущее. Он видел лестницу, ступени, которые выросли под его ногами и теперь ведут только вверх. Туда, где небо. И он шел, шел, преодолевая ступень за ступенью, он одолевал их тяжелыми уверенными шагами, пока не увидел, что небо-то уже никакое не чистое, гостеприимное и голубое, напротив, оно грязное, смешанное с землей, отталкивающее и темно-розовое. А ступени перед этим человеком кончаются. Они не доходят до неба. А путь теперь только вниз.
Естественно, он не станет в это верить. Ему приятнее будет додумать бесконечность тем ступеням, приятнее будет увидеть небо чистым и отделенным от земли.
Эх, темно-розовое небо! Знаете, что изменилось? Изменилось то, что мы называем объективным миром. Небо смешалось с землей, и не найдешь теперь между ними границы, времени теперь нет, то есть, может быть, оно и есть, но того привычного времени, когда сутки - это 24 часа, а сезон - три месяца, уже нет. День и ночь сменяют друг друга тогда, когда им захочется, и невозможно предсказать когда, к примеру, потемнеет. Но часы ходят по привычному для них режиму, и люди тоже, невзирая на всю иррациональность объективного мира, продолжают назначать друг другу свидания, ходить на работу, в театры, и все это в определенное время. Теперь racio живет только внутри. Деревья на улице озеленяются и сбрасывают листья тоже когда им угодно. Вокзальные кусты за один час раз пять меняли свой вид. Кроме того, с пространством творятся какие-то странности: непонятным образом на крыше здания Вокзала ненадолго появился памятник Ленину, после чего исчез. Но я уже привык не обращать на эти вещи внимания.
Приехала моя электричка. Я поднялся с лавочки (моего перронного ночлега), и прошел к своему седьмому вагону. Три проводника на весь поезд. Да и пассажиров как-то немного. Я сел на свое 69 место. За окном темно. На часах 15.11. Тронулись.
--15.11--
Двери тамбура отворились, и в вагон вошла широкая женщина с корзиной в руке. «Кроссворды, сникерс, баунти. Кроссворды, сникерс, баунти!» - вскричала она. Я подозвал ее: «Дайте сникерс, пожалуйста». Она приняла мои 50 гривен и небрежно швырнула батончик мне на колени, после чего, завопив свою песню, двинулась дальше по вагону. Естественно, о возвращении сдачи не могло быть и речи, или же ее сникерс просто стоит целых 50 гривен. Но это не важно. Деньги уже не имеют смысла, по крайней мере, для тех людей, кто осознал, что мир перевернулся с ног на голову. Сникерс. Представьте себе, как сторонник здорового образа жизни, я никогда не ел эту мерзкую гадость. Но сейчас-то, сейчас-то куда делись эти принципы? В нынешнем положении вещей, среди Ленинов на зданиях вокзалов, среди неожиданных временных и сезонных изменений они оказались бессмысленны. Развернул. Откусил. Прожевал. За окном начало светлеть. На часах 15.27. Можно считать, что наступило вчера.
Вчера
--15.27--
Я посмотрел на людей, сидящих в вагоне. У всех такие несчастные обреченные лица. Взгляд потуплен, и у каждого в глазах словно бегущая дорожка: «Все. Конец. А я не успела воспитать детей. Все. Конец. А я не успел стать директором отдела. Все. Конец. А я не успела влюбить в себя Ваню. Все. Конец. Я даже не успел получить образование. А я не успела завести семью. А я не успел поцеловать Машу. А я не успел… А я не успела… Мы не успели… Мы не успели всё!»
Да, они, однозначно, чувствуют. Не верят, но чувствуют. Электропоезд остановился на какой-то станции. Я посмотрел в окно: над дорогой около вокзала возвышается билборд с рекламой одного из магазинов спортивной одежды. На нем изображен мужчина, в синем спортивном костюме и белых кроссовках. Этот мужчина занимает весь передний план картины. Он эпично прыгает вперед, прямо на тебя. На лице у него радость, смешанная с крайним героизмом. Он находится в тоннеле вроде метро, а за ним все в огне, и огонь этот мощным взрывом преследует бедолагу. В общем, все в лучших традициях американских боевиков. И так застыли они в иллюзии движения над дорогой, а внизу у ног мужчины стелется надпись: «Ведь в спортивной одежде легче драпать от неминуемого!». Да, к сожалению, мы не знаем точного времени, когда это произойдет. Но я почему-то уверен. Уверен, что это случится… Надо поспать. Хочется. Я склонил голову, посмотрел на часы: 15.46. Да, впереди еще полтора часа. Посплю.
--15.46--
Я стою в вагоне метро. Я и еще много-много людей. Все уже давно погрузились, а машинист никак не закрывает дверь. Уже примерно 15 минут. И тут вдруг голос свыше спокойно говорит: «Шановні пасажири, прискорте посадку!». Народ переглянулся. Уже ведь никто и не заходит. «Шановні пасажири, прискорте посадку!» - молвил голос, но раздраженно и как-то быстро. Никто не вошел. Все ждут. Из глубины вагона послышалось громкое «Ц!» - тот странный звук, который люди обычно издают, когда им что-то сильно надоело. Голос никак не успокаивался: «Шановні пасажири, прискорте, суки, посадку! Ну, добре, двері зачиняються!». Внезапно за окнами появилась волна пламени, а перед ней бежал мужчина в синем спортивном костюме и белых кроссовках. Его наполненное героизмом и самовосхищением лицо показалось в вагоне. Как раз в той двери, перед которой уже битый час скучал я. Двери начали закрываться, и вышло так, что лицо мужчины и левая половина тела, включая руку с ногой, оказалась в вагоне, а правая половина - снаружи. Прищемило как раз пополам. Но, не взирая ни на что, лицо мужчины продолжало освещать вагон своей самодовольной улыбкой. Огненная волна дошла до наших дверей и покатилась вперед. Лицо мужчины переменилось, отразив на этот раз нестерпимую боль и ужас, он вскричал: «А-а-а! Мой костюм!». Вагон тронулся. Мужчина кричал и кричал, не умолкая. Наверно, ему там все к черту обожгло. Никто не хотел оказаться на его месте. «Наступна зупинка о 16.41!» - спокойным тоном молвил женский голос откуда-то свыше.
Мы ехали. Пламя за окном уже исчезло и там стало темно. Мужчина в спортивном костюме уже немного поутих, и тут к нему подошел другой мужчина. Полный, в сером пальто и шляпе. И он льстивым голосом спросил:
- А скажите, пожалуйста,… я разделяю всю вашу боль, да, и уважаю ваше желание покричать в такую тяжелую минуту, но…
- Чего тебе-а-а? - застонал бедолага в спортивном костюме.
- Я хотел спросить, а конец света уже начался?
- Ну ты же видел пламя? Видел как я убегал, да?
- Да, было.
- Да, начался-а-а! - резко ответил ему несчастный и громко застонал.
Полный мужчина в сером пальто скривил физиономию, и с отвращением отвернулся от того, что стонал в дверях. А мужчина в синем спортивном костюме, в свою очередь, перестал стонать и полностью умолк, умиляясь видом своего белейшего кроссовка на левой ноге. Вдруг, раздался громкий звук, такой «Клац!», будто кто-то где-то выдернул большой рубильник, и всё вокруг затихло. Каждая душа в вагоне поняла: «Машинист выключил звук». Мужчина оторвал взгляд от своего кроссовка и разинул рот, будто кричал. Да, точно кричал, но этого слышно не было. Ничего слышно не было. Вдруг меня резко дернуло, что-то тяжелое свалилось мне на голову, вагон метро пропал, пропал и мужчина в спортивном костюме, и тот полный в пальто тоже пропал, пропала и темнота тоннеля за окном. Теперь я сидел, пригнувшись от удара, в вагоне скоростной электрички, вокруг меня располагались на своих местах люди с несчастными, обреченными лицами, а на полу лежал мой портфель, который меня, собственно, и ударил, свалившись с багажной полки из-за резкой остановки электропоезда. Все пассажиры поднялись с мест и забегали по вагону в поисках своего багажа. А сумка одного мужчины, одного из тех, что с лицами, повисла в воздухе над моей головой. А ведь эта могла и убить. Я понял, что проснулся. Голос машиниста объявил: «Станція Лозова». Я посмотрел на часы: 16.41, и быстро выбежал на платформу.
--16.41--
Лозовая. Приехали. Идет снег, темно. А я всего-то в рубашке, хотя как-то и не холодно. Я пошел по темной улице, тьму которой прорезал кое-где только тусклый свет фонарей. Хм, рано приехали. Обычно, путь от Харькова до Лозовой поезда преодолевают за два часа, а мы проехали на 40 минут меньше, а еще то, как электричка остановилась, и эти летающе-падающие сумки, раньше поезда так не дергало.… Ну да, все вывернулось. Через какое-то время я входил уже в дом родителей. Меня встретила мама. На часах было 17.10.
--17.10--
- А почему ты сам? - спросила у меня мать, пока я мыл руки к ужину.
- Дорогуша осталась в Харькове. Она не может бросить сейчас маму. И я приехал ненадолго - просто попрощаться.
- Так на сколько ты приехал?
- Завтра в 12.20 уеду, - и я принялся кушать суп. Суп был очень вкусным. Я давно не заезжал к родителям, поэтому сейчас эта еда казалась мне просто божественным нектаром.
- А почему так рано?
- Потому, что осталось очень мало времени, мам, я чувствую.
- И ты веришь во все это?
- А ты будто не веришь?
Мама опустила глаза. Она могла бы и заплакать. Я видел, с какой горечью она все это принимает. Она боится. И я боюсь. Мы все боимся. Я подошел и обнял маму.
- Мам, я не мог не попрощаться, - сказал я, - мы с Дорогушей никогда не летали на самолете. Боялись, что разобьемся и умрем, - я засмеялся, из глаз матери покатились слезы. - Но теперь, когда мы знаем, что все равно скоро умрем, мы решили осуществить давнюю мечту и сделать это - полететь.
Мама только плакала.
- Завтра я вернусь в Харьков, - продолжал я, - и мы пойдем покупать билеты на самолет. Правда, будет замечательно закончить в воздухе?
- Да, очень замечательно…
Я отошел и принялся за суп. Вкусно, черт возьми. Мама посмотрела на часы, что висели на стене над телевизором и сказала: «В 18.00 вернется твой отец».
--18.00--
Вернулся папа. Не знаю, откуда, или, даже, не помню. Но это, знаете ли, не важно. Сейчас смысла ни в чем нет. Хотя для меня, однозначно, обладает смыслом первый и последний полет на самолете. Для меня и для моей Дорогуши. Год назад я покинул родительский дом и поселился отдельно с ней. Мы были очень счастливы, представляли себя в старости, представляли себе, как год за годом будем облагораживать наш совместный дом, как будем заботиться друг о друге, но, к сожалению, через год все эти мечты рухнули, и оказалось, что нам предстоит не жить, а умереть вместе. Но главное, что ВМЕСТЕ, я так считаю. Тем более, что умереть нам все равно пришлось бы. А самолет - это была мечта, пожалуй, всей нашей жизни. Оторваться от земли. Но мы боялись. Было страшно упасть. Но теперь-то падать некуда: небо смешалось с землей. Надеюсь, самолеты еще летают. Нет, должны, конечно. Я зря рассуждаю логически. Это теперь не к месту. Если небо может смешаться с землей, а на здании вокзала появиться памятник Ленину на 20 секунд, то, значит, и самолеты могут летать по земле. Все может быть. Но, мне кажется, осталось мало времени. Я чувствую, как мир вокруг меня сжимается, будто я нахожусь глубоко под водой, и эта вода давит на меня всей своей массой. Я могу не успеть…нет, я должен. Я должен успеть. Я хочу этого.
Да, как я уже говорил, вернулся папа и принес с собой бутылку вина. Мы втроем ее выпили, поговорили все на ту же тему, посидели за столом, можно сказать, уже попрощались. Оказалось, родители тоже чувствуют, что все вокруг сжимается. Значит, это объективно, значит, конец уже близок. Надо спешить. Жаль, что мобильная связь не работает, так хотелось позвонить Дорогуше, услышать ее голос. Я давно ее не видел. Я соскучился.
За окном начало светлеть. Стало быть, кончается вчера. Часы показывали 23.34. Оставив пустую бутылку на столе, мы с родителями пошли спать.
Сегодня
--23.34--
Мужчина в синем спортивном костюме так и торчал в дверях, разинув рот в безуспешных попытках издать хоть какой-нибудь звук. Полный человек в шляпе и сером пальто, как я понял по движениям его губ, пытался произносить каждую букву алфавита по очереди, чтобы проверить, авось, какая из них работает. В вагоне воцарилась паника. Люди переглядывались, хлопали губами, пытались что-то сказать, они заглядывали друг другу в открытые рты, толкались, падали. Они были похожи на голодных птенцов, чьи желтые клювы, и только, виднеются из глубокой темноты гнезда. Через какое-то время электропоезд остановился. Голос свыше молвил: «Шановні пасажири, наш електропоїзд прибув до кінцевої зупинки, будь ласка, залиште електропоїзд». Это были единственные звуки, которые мы могли слышать. Кто-то из людей упал, схватившись за уши, и корчился на полу от боли. По рукам этих людей текла кровь. Снаружи электропоезда стояла кромешная тьма. Двери отворились, мужчина в синем спортивном костюме упал куда-то вниз, во тьму. Люди боялись, никто не выходил из освещенного вагона. «Шановні пасажири, залиште електропоїзд!» - громко и раздраженно отозвался женский голос. Еще больше людей упали на пол. Никто не выходил. «Залиште електропоїзд!» - прокричал голос. На этот раз я упал, все начало сдавливать мне голову, болели уши, и я застонал. Одеяло было на полу, подушка у ног. Я понял, что проснулся и посмотрел на часы: 11.29. Скоро уезжать.
--11.29--
Я быстро поднялся с кровати. Болела голова. Почистил зубы, оделся, поздоровался с родителями, которые, видимо, бодрствовали уже давно. Мою голову занимала только одна мысль: «В Харьков, к Дорогуше, скорее».
- Что с тобой? - спросил у меня папа, заметив мой неважный вид.
- Да голова болит сегодня, - ответил я, закидывая на плечо портфель.
- У всех сегодня болит…
Я остановился на улице у калитки. Родители, обнявшись, стояли рядом. Мать плакала.
- Прощайте, - сказал я.
Мама прижалась к отцу. Папа тоже хотел мне что-то ответить, но внезапно раздался громкий «Клац!» и губы отца пошевелились безмолвно. Я понял: «Машинист выдернул рубильник». Папа еще раз пошевелил губами, и я прочел: «Прощай». Мама только беззвучно плакала. Я обнял их обоих и быстро побежал вперед, к вокзалу. Началось. Я бежал изо всех сил, ветер резал мне глаза, мои ноги устали, голова ужасно раскалывалась. И опять раздалось: «Клац!». Ветер перестал резать мне глаза, ноги уже не чувствовали усталости, голова прекратила болеть. Я остался без ощущений. Но бежать стал еще быстрее, во всяком случае, мне так казалось. Я бежал, бежал, бежал. Убегал как представитель той цивилизации в синих спортивных костюмах от неминуемого, от того, что мы заслужили. Дорогуша! Дорогуша! Дорогуша! Опять: «Клац!». Я оказался в темноте. Свет пропал, я себя не видел. Они отключили свет. Теперь я не знал где я, куда я, как я. Я пропал. Меня тоже отключили.