Анатидаефоб и фаршировка утки
Ничего нет под луной. И уж тем более - под солнцем. Нет страданий, хвала Будде, нет желаний, хвала Христу, нет четкой визуализации, хвала Аллаху. Ничего нет, даже самих мыслей, без которых намного проще жить, попивая мате из маленькой чашки, протянутой худенькой смуглой рукой с аккуратными ногтями. Цикличность происходящего, если не изо дня в день, то из жизни в жизнь. Повторение - не только мать учения, но и мать всего сущего. Мать-Перемать. Хотя о каких последующих жизнях может идти речь, когда все бессмертны ибо кто-то хоть раз да и видел в своей жизни смертного, а значит - мы все другие.
Гриновские абзацы, распятые любовью люди, ползающие по строчкам в такт невидимой музыке, которая играет в каждом рассказе, даже если совсем нет упоминания о ней. Не чарующая музыка. Просто музыка. Этакий фоновый наигрыш слепого тапера, который не совсем понимает, что сейчас происходит на экране, но пытается уловить настроение зрителей, потихоньку подстраиваясь под эмоциональные выплески.
Мнимые герои путаются под ногами материальных, в каждой пустой комнате совсем не пусто и каждый пучок тени таит в себе если не угрозу, то известную неизвестность - стоит протянуть руку и это нечто можно вытянуть наружу. Только все боятся. Не того, что вытянут, а себя, изменившихся после того, как освобожденное из тени заменит их, сомнет. Известная неизвестность очень часто принимает форму девичьей челки как фетиша, ползущего мохнато из рассказа в рассказ и пробирающегося на головы только для того, что бы автор мог ей махнуть, поправить. Убить.
Несостыкованные и несогласованные объекты, недоделанные предложения и отрывки, неоконченные мысли и рассказы, недотраханные и недоубитые тела, недоигранные партии и недописанные письма. Недоувиденные белоснежные, стыдящиеся своей невинности, облака, спрятавшиеся за чернотой набравшихся правды туч, натужно выплескивающих длинные порочные связки букв.
Совсем неумелые выражения любви и выражения о любви. Лирика, физика процесса, препати-прелюдии, постановки духа и постановки тела - все это больше похоже на теоретику, услышанную, увиденную, осмысленную, пережитую, но все-таки - срежиссированную и искусственно вкрапленную в суровую нить канвы, терзающую пальцы, перелистывающие страницы. Неумеха, неуклюжка, непутевый страдалец с расплющенным зубами фильтром сигареты, у которой нет смысла дымить второсортным табаком ибо весь кислород вокруг уже давно выгорел. Никакого дискомфорта по этому поводу - это то положение, в котором он находится по собственному желанию .
«Любопытно: люди думают, что «постелить постель» означает именно «постелить постель», «дать руку» - это всегда значит «дать руку», а открывать банку сардин - это открывать до бесконечности одну и тоже банку сардин». Но ведь это не так. Или - так. Или - не совсем так. Важное - что люди все-таки думают, несмотря на постоянное отрицание полезности это действа. Поднимая, вздувающиеся пузырем, простыни, встряхивая гиподинамичную вялую конечность навстречу сильному пожатию гражданина, страдая - принимая, мы каждый раз делаем разные вещи, за что заслуживаем ненависть работников гостиниц, прокуратуры и богов, начинающих потихоньку охреневать от происходящего и не совсем понимающих, что различать знаки провидения и верно их толковать - удел мошенников. Настоящее чудо произошло именно сейчас, не отводите глаза.
Всерьез полагает, что чувства в своей превосходной степени и невиданной силе есть знаки, указывающие нам на то, что природа, гадина такая, совсем не терпит пустоты. Пустота, если уж ей пристало образоваться, мгновенно заполняется свободой или бесконечным миром, чьим синонимом, как это ни странно, является ненависть. Это не нужно понимать. Как женщин. Их тоже не нужно понимать, лишь бы любили.
Дело здесь не в крайней эгоистичности, а лишь в том, что способов и методов понимания этих прекрасных существ человечество пока не разработало, не смотря на века идейного движения и развития вида. Они как солнце и небо, постоянно становятся злее и суше, холоднее и жестче, оставляя теплый желтый свет и насыщенный голубой цвет где-то в прошлом, рождая в нас неочевидную рефлексию о старых временах, никак вроде бы не сопрягающуюся с ними.
Они, женщины, прячутся в самый дальний угол самих себя, высовывая наружу показушные симулякры настроек и рычагов управления, только управляют все равно они сами. Нет ни инструкций к применению, ни даже малейших пользовательских наработок в области эмпирики от продвинутых юзеров данной биомассы. Все что мы можем знать - это крупицы информации, иногда нашептанные на ушко или вырывающиеся со сладострастным выдохом. Все.
Края рассказов нередко смочены патетикой, пытающейся перебраться на соседние страницы. Почти как в моих постах, человечество просто больно этим. И крупяными отварами. Восклицательные знаки, так и не выставленные, но видимые тонут в этой патетике черными точками упрека читателю, давящему в себе возгласы в конце предложений.
Прикидывает вес каждого слова на ладони и принимает или отвергает их в зависимости от цвета, запаха или текстуры. Тогда зачем ему их вес, если это не определяющий показатель? Столы, задирающие ногу на ногу, крысы по имени Сатарса, девичьи трусики в горошек, летняя кожаная перчатка, неуместная в автобусе - все это ничего не весит, а только пахнет и лучиться в одном ему ведомом спектре. Аминь, о-хули!
И всегда, после каждого абзаца, после каждого предложения, после каждой черной черточки, образующей букву, надо делать мысленные поправки, синхронизирующие то, что он хотел сказать, и то, что увидел ты, не смогший протолкнуться сквозь тугую пленку защитного экрана в обрисованный мир. Нельзя забывать об этом, иначе текст убегает стремительно, и ты уже не понимаешь, зачем они спят вместе, он курит вонючие бычки, а те - просто стоят под тенью дерева и смотрят на занавешенное окно, в котором, естественно, кто-то есть. Неизвестная известность.
P.S. Без сомнения, я выйду из этой больницы здоровым, но раз в шесть чуть менее живым (с)
Погружаюсь в интернет-магазины в надежде найти отдельным изданием книгу «Некто Лукас»
Гриновские абзацы, распятые любовью люди, ползающие по строчкам в такт невидимой музыке, которая играет в каждом рассказе, даже если совсем нет упоминания о ней. Не чарующая музыка. Просто музыка. Этакий фоновый наигрыш слепого тапера, который не совсем понимает, что сейчас происходит на экране, но пытается уловить настроение зрителей, потихоньку подстраиваясь под эмоциональные выплески.
Мнимые герои путаются под ногами материальных, в каждой пустой комнате совсем не пусто и каждый пучок тени таит в себе если не угрозу, то известную неизвестность - стоит протянуть руку и это нечто можно вытянуть наружу. Только все боятся. Не того, что вытянут, а себя, изменившихся после того, как освобожденное из тени заменит их, сомнет. Известная неизвестность очень часто принимает форму девичьей челки как фетиша, ползущего мохнато из рассказа в рассказ и пробирающегося на головы только для того, что бы автор мог ей махнуть, поправить. Убить.
Несостыкованные и несогласованные объекты, недоделанные предложения и отрывки, неоконченные мысли и рассказы, недотраханные и недоубитые тела, недоигранные партии и недописанные письма. Недоувиденные белоснежные, стыдящиеся своей невинности, облака, спрятавшиеся за чернотой набравшихся правды туч, натужно выплескивающих длинные порочные связки букв.
Совсем неумелые выражения любви и выражения о любви. Лирика, физика процесса, препати-прелюдии, постановки духа и постановки тела - все это больше похоже на теоретику, услышанную, увиденную, осмысленную, пережитую, но все-таки - срежиссированную и искусственно вкрапленную в суровую нить канвы, терзающую пальцы, перелистывающие страницы. Неумеха, неуклюжка, непутевый страдалец с расплющенным зубами фильтром сигареты, у которой нет смысла дымить второсортным табаком ибо весь кислород вокруг уже давно выгорел. Никакого дискомфорта по этому поводу - это то положение, в котором он находится по собственному желанию .
«Любопытно: люди думают, что «постелить постель» означает именно «постелить постель», «дать руку» - это всегда значит «дать руку», а открывать банку сардин - это открывать до бесконечности одну и тоже банку сардин». Но ведь это не так. Или - так. Или - не совсем так. Важное - что люди все-таки думают, несмотря на постоянное отрицание полезности это действа. Поднимая, вздувающиеся пузырем, простыни, встряхивая гиподинамичную вялую конечность навстречу сильному пожатию гражданина, страдая - принимая, мы каждый раз делаем разные вещи, за что заслуживаем ненависть работников гостиниц, прокуратуры и богов, начинающих потихоньку охреневать от происходящего и не совсем понимающих, что различать знаки провидения и верно их толковать - удел мошенников. Настоящее чудо произошло именно сейчас, не отводите глаза.
Всерьез полагает, что чувства в своей превосходной степени и невиданной силе есть знаки, указывающие нам на то, что природа, гадина такая, совсем не терпит пустоты. Пустота, если уж ей пристало образоваться, мгновенно заполняется свободой или бесконечным миром, чьим синонимом, как это ни странно, является ненависть. Это не нужно понимать. Как женщин. Их тоже не нужно понимать, лишь бы любили.
Дело здесь не в крайней эгоистичности, а лишь в том, что способов и методов понимания этих прекрасных существ человечество пока не разработало, не смотря на века идейного движения и развития вида. Они как солнце и небо, постоянно становятся злее и суше, холоднее и жестче, оставляя теплый желтый свет и насыщенный голубой цвет где-то в прошлом, рождая в нас неочевидную рефлексию о старых временах, никак вроде бы не сопрягающуюся с ними.
Они, женщины, прячутся в самый дальний угол самих себя, высовывая наружу показушные симулякры настроек и рычагов управления, только управляют все равно они сами. Нет ни инструкций к применению, ни даже малейших пользовательских наработок в области эмпирики от продвинутых юзеров данной биомассы. Все что мы можем знать - это крупицы информации, иногда нашептанные на ушко или вырывающиеся со сладострастным выдохом. Все.
Края рассказов нередко смочены патетикой, пытающейся перебраться на соседние страницы. Почти как в моих постах, человечество просто больно этим. И крупяными отварами. Восклицательные знаки, так и не выставленные, но видимые тонут в этой патетике черными точками упрека читателю, давящему в себе возгласы в конце предложений.
Прикидывает вес каждого слова на ладони и принимает или отвергает их в зависимости от цвета, запаха или текстуры. Тогда зачем ему их вес, если это не определяющий показатель? Столы, задирающие ногу на ногу, крысы по имени Сатарса, девичьи трусики в горошек, летняя кожаная перчатка, неуместная в автобусе - все это ничего не весит, а только пахнет и лучиться в одном ему ведомом спектре. Аминь, о-хули!
И всегда, после каждого абзаца, после каждого предложения, после каждой черной черточки, образующей букву, надо делать мысленные поправки, синхронизирующие то, что он хотел сказать, и то, что увидел ты, не смогший протолкнуться сквозь тугую пленку защитного экрана в обрисованный мир. Нельзя забывать об этом, иначе текст убегает стремительно, и ты уже не понимаешь, зачем они спят вместе, он курит вонючие бычки, а те - просто стоят под тенью дерева и смотрят на занавешенное окно, в котором, естественно, кто-то есть. Неизвестная известность.
P.S. Без сомнения, я выйду из этой больницы здоровым, но раз в шесть чуть менее живым (с)
Погружаюсь в интернет-магазины в надежде найти отдельным изданием книгу «Некто Лукас»