Сказка. Доля
Скорняк был мужиком плюгавеньким, но деловым и серьезным. Ростец его невеликий и телосложение, напоминающее стройный холодец, уже давно не вызывали ухмылок, так как скорняк славился своим умением из любой дохлятины сделать куколку. Или конфетку. Кому что на потребу. Да и покупал товар - мертвечину, шкуры, потроха - за хорошую цену, которую в соседних городах и весях шиш сыщешь.
Геннадий смотрел ему на глаза, отражавшие узкой влажной полоской под не полностью прикрытым веком что-то зеленоватое. Старушка тихо приткнулась под прилавком, тихонько скуля и медитативно причитая. Затем перевел взгляд на скорняка, безразлично сдувавшего пыль с полок слева от прилавка. Подумал о том, что его, Геннадия, ладонь, больше головы этого неуступчивого мелкого мастерового. И попробовал ещё раз:
- Два ящика апельсинов
- Не стоит эта шкурки выделки, дорогой товарищ
- Меньше не возьму, к тому же тебе, шкуропортной, не нужно выкладывать живые деньги
- А вы не скальтесь так, не пронимает. Уж больно он попорчен сильно. Не вами, а?
Геннадий с тоской пнул старушонку в надежде, что она ему придет на выручку тонкой едкой фразой или ещё как подсобит. Напрасно, небожий одуванчик только пискнул два раза на разные лады.
- Этакий экземпляр тебе больше никто не предложит, жадюга ты проклятая. Сделаешь чучело - продашь хоть в Америку.
- Нам с Америкой торговать не сподручно, дорогой товарищ. Вредно для организму. Иногда просто смертельно.
- И здесь продашь. Шишке какой-нибудь парторговской. Или в Кунсткамеру.
- Нет, говорю же - попорчен шибко, сшивай не сшивай - всё одно как лоскутное одеяло получится. Видать, досталось зверушке. Дам тебе один ящик твоих апельсинов к завтрашнему утру, а его пущу на фарш для консервов собачьих. Ухи можешь забрать, хрящи одни, хоть и размеров необыкновенных.
Геннадий посмотрел под прилавок, в голове пронеслась невнятная пьяная сонная скороговорка про «кошелек, сумка и пару туфель с ремнем точно из него выйдет», буркнул «алаверды», еще раз пнул старушенцию, и протянул твердую когтистую лапу. Скорняк облизнул её своей ладошкой и свалил коричневую тушку с прилавка себе под ноги.
Геннадий смотрел ему на глаза, отражавшие узкой влажной полоской под не полностью прикрытым веком что-то зеленоватое. Старушка тихо приткнулась под прилавком, тихонько скуля и медитативно причитая. Затем перевел взгляд на скорняка, безразлично сдувавшего пыль с полок слева от прилавка. Подумал о том, что его, Геннадия, ладонь, больше головы этого неуступчивого мелкого мастерового. И попробовал ещё раз:
- Два ящика апельсинов
- Не стоит эта шкурки выделки, дорогой товарищ
- Меньше не возьму, к тому же тебе, шкуропортной, не нужно выкладывать живые деньги
- А вы не скальтесь так, не пронимает. Уж больно он попорчен сильно. Не вами, а?
Геннадий с тоской пнул старушонку в надежде, что она ему придет на выручку тонкой едкой фразой или ещё как подсобит. Напрасно, небожий одуванчик только пискнул два раза на разные лады.
- Этакий экземпляр тебе больше никто не предложит, жадюга ты проклятая. Сделаешь чучело - продашь хоть в Америку.
- Нам с Америкой торговать не сподручно, дорогой товарищ. Вредно для организму. Иногда просто смертельно.
- И здесь продашь. Шишке какой-нибудь парторговской. Или в Кунсткамеру.
- Нет, говорю же - попорчен шибко, сшивай не сшивай - всё одно как лоскутное одеяло получится. Видать, досталось зверушке. Дам тебе один ящик твоих апельсинов к завтрашнему утру, а его пущу на фарш для консервов собачьих. Ухи можешь забрать, хрящи одни, хоть и размеров необыкновенных.
Геннадий посмотрел под прилавок, в голове пронеслась невнятная пьяная сонная скороговорка про «кошелек, сумка и пару туфель с ремнем точно из него выйдет», буркнул «алаверды», еще раз пнул старушенцию, и протянул твердую когтистую лапу. Скорняк облизнул её своей ладошкой и свалил коричневую тушку с прилавка себе под ноги.