Небледный город
Один раз он меня вытолкнул, выплюнул. На два недолгих веселых года, ставших самым лучшим периодом моей жизни. Я прошел от дома до вокзала за три часа с легкой сумкой за плечами в двадцатиградусный мороз. Здания за спиной кривили злобные рожи с яркими глазами окон и темными провалами межоконных полосок, напоминающих выщербленный рот профессионального хоккейного игрока
Оборачиваться не хотелось, пройденный путь сам стирался в памяти ластиком легкого невесомого падающего снега, похожего на иней, так и не добравшегося до деревьев, фасадов. Город стал монолитом враждебного месива биомассы, заключенной в клетки камня. Принявший форму отвала огромного трактора, он нес меня за свои границы, впрочем, не сильно торопя. Я успевал оглядываться, раза три удалось выкурить сигарету и втянуть с серым дымом холодный воздух, сочувствовавший, но бессильный, не делая ни единого шага.
Вокзал был такой же, как и в вашей памяти, серый, с пыльным стеклом между металлических рам, без округлого окончания, архитекторами последних лет так любимого. Малая кучка таксистов, жавшаяся к входному тамбуру, веющему теплом внутренних органов транспортного узла, не желающих потерять клиента снаружи. Множество лиц, темных от ожидания. Очереди в кассы.
Взял билет на первый попавшийся поезд, оказавшийся московским, и город отпустил. Понял, что все, ради чего он трудился, свершилось со звоном кассового аппарата, отсчитавшего скудную сдачу, и шумом матричного принтера, терпеливо впечатывающего знаки в желтый прямоугольник, который тоже через несколько секунд станет знаком невозврата.
Это был единственный раз, когда мы с моим городом не поняли друг друга. Два года спустя он принял меня в свои неуклюжие объятья, словно и не было той январской ночи. И я его люблю. Не знаю, любит ли он меня. Но терпит. Пока.
Оборачиваться не хотелось, пройденный путь сам стирался в памяти ластиком легкого невесомого падающего снега, похожего на иней, так и не добравшегося до деревьев, фасадов. Город стал монолитом враждебного месива биомассы, заключенной в клетки камня. Принявший форму отвала огромного трактора, он нес меня за свои границы, впрочем, не сильно торопя. Я успевал оглядываться, раза три удалось выкурить сигарету и втянуть с серым дымом холодный воздух, сочувствовавший, но бессильный, не делая ни единого шага.
Вокзал был такой же, как и в вашей памяти, серый, с пыльным стеклом между металлических рам, без округлого окончания, архитекторами последних лет так любимого. Малая кучка таксистов, жавшаяся к входному тамбуру, веющему теплом внутренних органов транспортного узла, не желающих потерять клиента снаружи. Множество лиц, темных от ожидания. Очереди в кассы.
Взял билет на первый попавшийся поезд, оказавшийся московским, и город отпустил. Понял, что все, ради чего он трудился, свершилось со звоном кассового аппарата, отсчитавшего скудную сдачу, и шумом матричного принтера, терпеливо впечатывающего знаки в желтый прямоугольник, который тоже через несколько секунд станет знаком невозврата.
Это был единственный раз, когда мы с моим городом не поняли друг друга. Два года спустя он принял меня в свои неуклюжие объятья, словно и не было той январской ночи. И я его люблю. Не знаю, любит ли он меня. Но терпит. Пока.