про штуки
«Мир, труд, май» - шепнул я в затылок, подкравшись из-за березки. Танька дернулась и зашипела - «Май, просто май, задолбал!». Я кисло улыбнулся, поднял ее хворост и двинулся к поляне, где уже вовсю заправлял Толян, бестолково размахивая руками и не менее бестолково руководя созданием нашего ежегодного пикничка выпускников. Собиралсиь мы вот уже двадцать третий раз подряд.
Танька сразу пошла на меня жаловаться, Толян зыркнул, но подойти не решился, зная, что я и его миром и трудом ткну, а он этого очень не любил, все-таки пребывал на государственной службе.
Когда запретили мир, мы переживали не сильно, взяли побольше домашнего яблочного вина, да и выпили за его похороны. Мир - понятие эфемерное, вот есть он и никто его не ощущает, даже Серега, доктор философских. Мы пытались у него выпытать как нам теперь дальше жить-то без мира, он же только наполнял свой стакан да тряс бороденкой. Купил диссертацию поди, шептались мы, но громко, чтобы и он тоже слышал. Серега грозил нам кулаком и пил.
Толян внимательно пересчитал принесенный хворост и откинул две ветки обратно в лес, больше четырех палок на человека собирать было нельзя, за это могли отправить строить Великую Китайскую стену в Святокирилловск, бывший Благовещенск.
Костерок занялся очень живо, потрескивая словно приемник Сереги, тот пытался найти что-нибудь музыкальное, песни победы или бравурные марши (будто есть какие-то другие), осторожно обходя частоты, где сквозь треск слышался намек на что-нибудь другое. Я принялся помогать Таньке насаживать мясо на шашлыки, давя в себе желание подробней узнать о его происхождении, зная, что все равно съем. Откуда-то вынырнул Ильдар, любопытственно тыкая в стол прозрачными глазенками. «Чо зыришь», - одернул я его, - «Не скидывался небось опять». «Он кетчуп принес», - защитила его Танька. Кетчуп… Я проглотил небольшое озерцо слюны. Давненько я кетчупом-то не баловался. Интересно, где он его взял, контрабанда от его монгольского ига что ли (мы всегда шутили про иго, больше про Ильдара шутить было нечего).
А вот с трудом вышло нехорошо. Запрету обрадовался лишь Ильдар, вечный наш тунеядец, за что мы его корили раз от раза вместе с государством. А оказалось, что теперь труда нет. Труд может быть на пользу врагов, окруживших нас со всех сторон, следовательно, очень сомнительное словечко, попахивающее моральным разложением и вредительством. Тем, более высвобожденных от него становилось все больше, милиция и народные дружинники их отлавливали и отправляли строить Великую Европейскую стену. Это, конечно, был никакой не труд, а «великая честь». В газетах писали именно так.
Очнулся у Майки. Всегда после пикничка просыпался у нее. Вроде не встречались и не созванивались в течение года ни разу, а как пикничок, так к ней. Чертово домашнее яблочное. Мы никому об этом не рассказывали, она технично отказывала Толяну в просьбе довезти ее, шла на станцию, где в околофонарной тьме поджидал ее я. «Прикинь, на следующий год и тебя запретят» - причмокивая плечико, хмыкнул я. Майка недовольно отдернулась и завернулась в одеяло. Ничего, до следующего пикничка простит. Тем более я позволял своему рту делать разные запрещенные для этого органа, созданного хвалить вождя, штуки.