Сказка. Чех-off
Витя Коровкин еще в детском садике поклялся сам себе, что будет спасать людей, положит на это всю свою жизнь. Почему-то ему казалось, что он рожден именно для этого, для высокой цели, а не просто так, как сосед Петька. По ночам, забравшись под одеяло с самодельным фонариком из квадратной батарейки и лампочки, выдернутой из поворотника разбитого в аварии отцовского УАЗика, Витя рисовал себе картины, где он милиционером задерживает огромную банду преступников или пожарным тушит целый город.
В старших классах внезапно, когда все влюблялись в девчонок, подкладывающих в лифчик вату, Витя влюбился в Чехова. Влюбился неистово, страстно, горячо, утащив у бабки три тома рассказов. Ему казалось, что именно так, легко, но неотвратимо, и нужно спасать людей, через их мозг, пытаясь изменить их сознание, направить через едкие остроты, тонкие и толстые намеки, на путь истинный, верный. Маленькие люди, маленькие чеховские люди в его голове вырастали до Луны и оттуда, из какого-нибудь кратера, смотрели на Витю своими обиженными, умными, тоскливыми глазами - защити нас, защити. Чехов мог двумя абзацами вогнать Витю в краску стыда и заставить позвонить тому же Петьке, извиниться за грубое слово, которое ловко скользнуло во время пропущенного Петькой мяча сегодня на заросшем травой дворовом футбольном поле.
Выучив почти наизусть рассказы, Витя взялся за письма и биографию. В письмах Чехов нередко открывался желчным и гадким, Витя оправдывал его как мог, но в конце концов списал характер на профессию. Врач, человек без нервов, ежедневно, ежечасно, в резиновых перчатках вынимающий из человека душу и сердце, вымывая их в густом растворе собственного опыта и знаний, вставлял обратно, но только правильно, так, как надо, как и придумала природа. Выматываясь в череде бесконечных сейвов, врач запутывался в собственной жизни, в реальном мире, отсюда и такие несоответствия добрых рук и поганого языка.
Закончив местный медицинский институт и не найдя места в городских больницах, хирург Витя согласился на интернатуру на зоне соседней республики. Во-первых, там очень тепло и недалеко море, а во-вторых, большая практика, резано-колотые раны, травмы, резекции желудка проглотивших гвозди и стекло. Будет время как следует освоить навыки и знания, полученные во время учебы, а не сидеть в какой-нибудь поликлинике, заполняя горы карточек.
На зоне Витя познакомился Даудом Бицираевым по кличке Бурый. Он действительно смахивал на русского мишку, большой, волосатый, вроде добрый, но только до того момента, пока не трогаешь его шкуру или не пытаешься вырвать кость из пасти. Начитанный, умен, два высших экономических, которые он использовал ввиду явной склонности к асоциальному поведению для разработки различных мошеннических схем. За что и получил уже четвертый срок.
Хотя Бурый не был вором в чистом виде и не имел короны, его поставили смотреть за этим уголком Вселенной, огороженным колючей проволокой. Он умел выносить поистине соломоновы решения, предотвращать конфликты, находить общий язык с администрацией, мужиками, петухами, крысами, авторитетами, нацгруппировками, любой живностью. Казалось, что у него какой-то дар - в двух словах объяснить человеку, почему он неправ и как принять эту неправоту без ущерба для собственной гордости и положения. Сказывались отличные оценки по социологии-философии и особенность вертлявого адаптивного мозга улавливать настроения и подстраиваться под мгновенно меняющийся дискурс дебатов в прокуренных бараках.
Витя сошелся на любви к Чехову. Оказывается, Бурый бывал под Бирском, в тех местах, где Чехов лечился кумысом и любил молодую жену не задергивая занавесок. Каждый раз, навещая кого-нибудь из потерпевших в борьбе за существование в этой жестокой среде, Бурый заглядывал к Вите. Они могли часами сидеть в кабинете, попивая чифир или спирт и до зловещего шепота, напоминавшего скорее приглушенный крик удушаемого, о том, что хотел сказать писатель и хотел ли он вообще что-то сказать. Бурый к тому же был явным фанатом пьес Палыча, а Витя их не понимал, они были для него пресными, попсовыми.
При хорошей погоде, загодя договариваясь, они выходили на пригорок у западной стены провожать закат. Витя брал фляжку, Бурый приносил американских сигарет без акциза, крепких, вкусных. Чехова разбавляли бабами, политикой, космосом, достижениями медицины, свежий воздух способствовал брожению ума, ему, уму, становилось мало пространства под черепной коробкой, он сходил с ума от красного шара на горизонте, до которого не добежать и в кандалах, и без оных.
Витя нацедил спирту, потушил свет, скрежетнул ключом в стальной двери лазарета и поковылял к пригорку. Снег сошел, но липкая земля к вечеру застывала острыми корками, приходилось нащупывать ногой путь. Широкая спина сидящего Бурого торчала соском по полукруглом холмике. Витя подошел, сел, открутил крышку, глотнул обжигающего и поприветствовал. Бурый отмолчался. Витя закурил своих, спрятал в карман, повернулся, опершись левой рукой в какую-то лужицу. Лужица натекла из дырявого бока Бурого, отверстие треугольное, напильником, скорее всего.
Витя сел обратно. Добрались. Со смаком добив сигарету, застегнулся на все пуговицы, встал, обошел Бурого спереди посмотреть, есть ли еще видимые факторы, причинившие смерть. Бурый сидел выпрямившись, голова поднята, на лице спокойная улыбка. Либо ждал, либо принял. По застывшему стеклу между веками бежали темные отраженные вечерние облачка, багровея тонкими краями. «Красота в глазах смотрящего», - восхитился Витя и, прижав ледяной металлический свисток к губам, поднял тревогу.
В старших классах внезапно, когда все влюблялись в девчонок, подкладывающих в лифчик вату, Витя влюбился в Чехова. Влюбился неистово, страстно, горячо, утащив у бабки три тома рассказов. Ему казалось, что именно так, легко, но неотвратимо, и нужно спасать людей, через их мозг, пытаясь изменить их сознание, направить через едкие остроты, тонкие и толстые намеки, на путь истинный, верный. Маленькие люди, маленькие чеховские люди в его голове вырастали до Луны и оттуда, из какого-нибудь кратера, смотрели на Витю своими обиженными, умными, тоскливыми глазами - защити нас, защити. Чехов мог двумя абзацами вогнать Витю в краску стыда и заставить позвонить тому же Петьке, извиниться за грубое слово, которое ловко скользнуло во время пропущенного Петькой мяча сегодня на заросшем травой дворовом футбольном поле.
Выучив почти наизусть рассказы, Витя взялся за письма и биографию. В письмах Чехов нередко открывался желчным и гадким, Витя оправдывал его как мог, но в конце концов списал характер на профессию. Врач, человек без нервов, ежедневно, ежечасно, в резиновых перчатках вынимающий из человека душу и сердце, вымывая их в густом растворе собственного опыта и знаний, вставлял обратно, но только правильно, так, как надо, как и придумала природа. Выматываясь в череде бесконечных сейвов, врач запутывался в собственной жизни, в реальном мире, отсюда и такие несоответствия добрых рук и поганого языка.
Закончив местный медицинский институт и не найдя места в городских больницах, хирург Витя согласился на интернатуру на зоне соседней республики. Во-первых, там очень тепло и недалеко море, а во-вторых, большая практика, резано-колотые раны, травмы, резекции желудка проглотивших гвозди и стекло. Будет время как следует освоить навыки и знания, полученные во время учебы, а не сидеть в какой-нибудь поликлинике, заполняя горы карточек.
На зоне Витя познакомился Даудом Бицираевым по кличке Бурый. Он действительно смахивал на русского мишку, большой, волосатый, вроде добрый, но только до того момента, пока не трогаешь его шкуру или не пытаешься вырвать кость из пасти. Начитанный, умен, два высших экономических, которые он использовал ввиду явной склонности к асоциальному поведению для разработки различных мошеннических схем. За что и получил уже четвертый срок.
Хотя Бурый не был вором в чистом виде и не имел короны, его поставили смотреть за этим уголком Вселенной, огороженным колючей проволокой. Он умел выносить поистине соломоновы решения, предотвращать конфликты, находить общий язык с администрацией, мужиками, петухами, крысами, авторитетами, нацгруппировками, любой живностью. Казалось, что у него какой-то дар - в двух словах объяснить человеку, почему он неправ и как принять эту неправоту без ущерба для собственной гордости и положения. Сказывались отличные оценки по социологии-философии и особенность вертлявого адаптивного мозга улавливать настроения и подстраиваться под мгновенно меняющийся дискурс дебатов в прокуренных бараках.
Витя сошелся на любви к Чехову. Оказывается, Бурый бывал под Бирском, в тех местах, где Чехов лечился кумысом и любил молодую жену не задергивая занавесок. Каждый раз, навещая кого-нибудь из потерпевших в борьбе за существование в этой жестокой среде, Бурый заглядывал к Вите. Они могли часами сидеть в кабинете, попивая чифир или спирт и до зловещего шепота, напоминавшего скорее приглушенный крик удушаемого, о том, что хотел сказать писатель и хотел ли он вообще что-то сказать. Бурый к тому же был явным фанатом пьес Палыча, а Витя их не понимал, они были для него пресными, попсовыми.
При хорошей погоде, загодя договариваясь, они выходили на пригорок у западной стены провожать закат. Витя брал фляжку, Бурый приносил американских сигарет без акциза, крепких, вкусных. Чехова разбавляли бабами, политикой, космосом, достижениями медицины, свежий воздух способствовал брожению ума, ему, уму, становилось мало пространства под черепной коробкой, он сходил с ума от красного шара на горизонте, до которого не добежать и в кандалах, и без оных.
Витя нацедил спирту, потушил свет, скрежетнул ключом в стальной двери лазарета и поковылял к пригорку. Снег сошел, но липкая земля к вечеру застывала острыми корками, приходилось нащупывать ногой путь. Широкая спина сидящего Бурого торчала соском по полукруглом холмике. Витя подошел, сел, открутил крышку, глотнул обжигающего и поприветствовал. Бурый отмолчался. Витя закурил своих, спрятал в карман, повернулся, опершись левой рукой в какую-то лужицу. Лужица натекла из дырявого бока Бурого, отверстие треугольное, напильником, скорее всего.
Витя сел обратно. Добрались. Со смаком добив сигарету, застегнулся на все пуговицы, встал, обошел Бурого спереди посмотреть, есть ли еще видимые факторы, причинившие смерть. Бурый сидел выпрямившись, голова поднята, на лице спокойная улыбка. Либо ждал, либо принял. По застывшему стеклу между веками бежали темные отраженные вечерние облачка, багровея тонкими краями. «Красота в глазах смотрящего», - восхитился Витя и, прижав ледяной металлический свисток к губам, поднял тревогу.