Костры рябин
1. Мы приехали к нему после пар доделать курсовой по электросетям. В прихожей нас встретила безмерно толстая собака, тершая животом коврик для обуви и пытающаяся вилять обрубком хвоста, похожего на сардельку. Спаниель, сказал напарник, охотничий пес.
Немного помарав два листа ватмана формата А2, решили перекусить, выпить чаю и дать отдохнуть пальцам от желтых кохиноровских карандашей. За белой дверцей притаилась селедка и бутылка «Рябина на коньяке». И все. Такого послевкусия (жутко пролонгированного) я не испытывал больше ни разу. Да и не хочу, если честно. За курсовой мы получили по пятерке и на основе него можно было делать впоследствии дипломную работу, но меня турнули из этого учебного заведения. За поведение, не соответствующе облику и так далее.
2. Он был большой философ, и когда не варил на чьих-то кухнях первитин в расшитой непонятными знаками рубахе до пят, то любил посидеть под мостом, встречая подмосковные электрички, медленно проезжающие с белыми любопытными пятнами лиц, вглядывающихся в осенний сумеречный мрак столицы. Но чтобы вытащить из него слова и мысли, нужно было обязательно взять «Рябину на коньяке», плитку горького шоколаду и сигареты «Собрание», из которых он выбирал только красные, остальные приходилось выкуривать мне, хотя я не очень любил эту марку. Когда в бутылке оставалась одна треть, из него начинала течь благостная, медовая любовь к этому миру, даже к самой маленькой букашке, к этим лицам в электричке, к самой электричке, сырой земле под задницей, к первым каплям дождя.
3. «Рябину на коньяке» она всегда приносила сама, деловито скручивала крышку и разливала по бело-голубым кофейным маленьким чашкам, стилизованным под гжель. Первую выпивала в два глотка и сразу же наполняла себе, я же давился этим сладким сиропом, все никак не мог привыкнуть к такой стремительности его поглощения. Молчали. Потом так же молча занимались любовью, она быстро засыпала и уходила очень рано, когда еще темно, ей надо было вести в садик дочку.
Немного помарав два листа ватмана формата А2, решили перекусить, выпить чаю и дать отдохнуть пальцам от желтых кохиноровских карандашей. За белой дверцей притаилась селедка и бутылка «Рябина на коньяке». И все. Такого послевкусия (жутко пролонгированного) я не испытывал больше ни разу. Да и не хочу, если честно. За курсовой мы получили по пятерке и на основе него можно было делать впоследствии дипломную работу, но меня турнули из этого учебного заведения. За поведение, не соответствующе облику и так далее.
2. Он был большой философ, и когда не варил на чьих-то кухнях первитин в расшитой непонятными знаками рубахе до пят, то любил посидеть под мостом, встречая подмосковные электрички, медленно проезжающие с белыми любопытными пятнами лиц, вглядывающихся в осенний сумеречный мрак столицы. Но чтобы вытащить из него слова и мысли, нужно было обязательно взять «Рябину на коньяке», плитку горького шоколаду и сигареты «Собрание», из которых он выбирал только красные, остальные приходилось выкуривать мне, хотя я не очень любил эту марку. Когда в бутылке оставалась одна треть, из него начинала течь благостная, медовая любовь к этому миру, даже к самой маленькой букашке, к этим лицам в электричке, к самой электричке, сырой земле под задницей, к первым каплям дождя.
3. «Рябину на коньяке» она всегда приносила сама, деловито скручивала крышку и разливала по бело-голубым кофейным маленьким чашкам, стилизованным под гжель. Первую выпивала в два глотка и сразу же наполняла себе, я же давился этим сладким сиропом, все никак не мог привыкнуть к такой стремительности его поглощения. Молчали. Потом так же молча занимались любовью, она быстро засыпала и уходила очень рано, когда еще темно, ей надо было вести в садик дочку.