Квантовый переход
Он соединял две стороны площади. И был неким связующим звеном между Западом и Востоком нашей огромной державы. Западные русские приезжали на Ленинградский и Ярославский вокзалы, спускались в его утробу и выныривали на Казанском, отправляясь с него в неизведанные миры Зауралья или даже в сам Пекин. В переходе они встречали смуглые, загорелые лица свердловской, челябинской, самарской и иркутской национальностей, которые спешили сменить их, занять нагретые ими места в купе и уехать в тот малый кусочек России, что лежит за Москвой.
Множество ларьков, встроенных в стены, зазывно пестрели Абибасами и настоящими Ролексами за три бакса, сигаретами поштучно и очаковским Джин-тоником. Единственным непонятным пятном был фирменный отдел Панинтер, неизвестно за какие грехи ввергнутый в подземелье. Иногда приезжали большие черные блестящие машины, оттуда выходили крупные и не очень дядьки и тётки, и терпеливо стояли у его окошка, покупая сразу по пять рубашек-поло или ставших модными тогда футболок с v-образным вырезом.
У выхода на площадь перед Казанским, в правом рукаве, а не в том, что вел к универмагу «Московский», всегда лежал коричневый кошелек, дуто показывая своим видом богатство внутреннего содержания. Очень трудно было пройти мимо него и не нагнуться или тихонько пнуть ногой стенке, чтобы потом неприметно присесть перевязать шнурки и закинуть его в карман широких брючин, каких в Москве уже лет пять никто не носит. Но как только кошелек оказывается в руках, откуда не возьмись появляются бравые молодцы-хозяева кошелька, вырывают его, пересчитывают, обнаруживают дикую недостачу, которую приходится покрывать из командировочных или денег, собранных, чтобы закупиться китайским ширпотребом в Лужниках.
На противоположном конце, у выхода в сторону Ярославского, приплясывала чуть грязненькая, чуть осоловевшая после опохмелки, чуть веселая и чуть грустная девица лет двадцати по кличке «Малая». Малая являлась аналогом витрин амстердамских красных фонарей, заманивая помятыми прелестями мужчин, измученных жесткими койкам РЖД. Сама работала редко, только по велению души, обычно подсовывая еще более лежалый товарец. Классическая мамка, очень рано добившаяся повышения и скачка по карьерной лестнице.
Переход - лишь часть огромного тоннеля, из которого можно не вылезать на поверхность всю ту влажную и соленую от порошка на дорогах московскую зиму. Под Ленинградским вокзалом он продолжается трубой, по которой дует очень теплый воздух. Идешь навстречу этому приятному ветру и через метров сто попадаешь в преддверие станции Комсомольской. Здесь - вкусные и дешевые бурито, даже немного пахнущие чем-то вроде мяса. Но все равно лучше лить побольше горчицы, тем более она совершенно бесплатна. Здесь же небольшая лавка сморщенного корейца, пытавшегося впарить коричневую и жёлтую лапшу под соевым соусом и с горсткой горьковатой зелени, не похожей ни наш лук, ни на петрушку с укропом. Успеха особого не имел, поэтому еще и приторговывал водкой с маленькими змейками на дне бутылки. А дело было в том, что лапша нравилась (не просто нравилась, она завладевала твоей душой и мозгом, просыпаясь каждое утро, ты желал именно ее на завтрак, обед и ужин) только на третий-четвертый раз, но большинство не приходило и за второй порцией, кривя высокомерно понаехавшие губы.
Под Казанским же вокзалом переход разветвлялся на множество ручейков, выползающих на перроны, а заканчивался тупиком с общественным туалетом, в котором всегда толпились молоденькие солдатики дивизии имени Дзержинского, ищущие томительных содомитских встреч за небольшую мзду с москвичами и не только. Пайка у них была так себе, наверное. Прямо над туалетов находилось линейное отделение милиции. Но это просто случайность, скорее всего.
Ну а переход-то квантовый потому, что помогал заблудшим душам прийти в себя, отдышаться, покурить сигаретку на троих или съесть батон хлеба с кефиром без суеты и пристальных глаз из-под фуражек с кокардой и мгновенно перейти в другое состояние или набраться качественно новой энергии. Или просто набраться. Джина с тоником, очаковского.
Множество ларьков, встроенных в стены, зазывно пестрели Абибасами и настоящими Ролексами за три бакса, сигаретами поштучно и очаковским Джин-тоником. Единственным непонятным пятном был фирменный отдел Панинтер, неизвестно за какие грехи ввергнутый в подземелье. Иногда приезжали большие черные блестящие машины, оттуда выходили крупные и не очень дядьки и тётки, и терпеливо стояли у его окошка, покупая сразу по пять рубашек-поло или ставших модными тогда футболок с v-образным вырезом.
У выхода на площадь перед Казанским, в правом рукаве, а не в том, что вел к универмагу «Московский», всегда лежал коричневый кошелек, дуто показывая своим видом богатство внутреннего содержания. Очень трудно было пройти мимо него и не нагнуться или тихонько пнуть ногой стенке, чтобы потом неприметно присесть перевязать шнурки и закинуть его в карман широких брючин, каких в Москве уже лет пять никто не носит. Но как только кошелек оказывается в руках, откуда не возьмись появляются бравые молодцы-хозяева кошелька, вырывают его, пересчитывают, обнаруживают дикую недостачу, которую приходится покрывать из командировочных или денег, собранных, чтобы закупиться китайским ширпотребом в Лужниках.
На противоположном конце, у выхода в сторону Ярославского, приплясывала чуть грязненькая, чуть осоловевшая после опохмелки, чуть веселая и чуть грустная девица лет двадцати по кличке «Малая». Малая являлась аналогом витрин амстердамских красных фонарей, заманивая помятыми прелестями мужчин, измученных жесткими койкам РЖД. Сама работала редко, только по велению души, обычно подсовывая еще более лежалый товарец. Классическая мамка, очень рано добившаяся повышения и скачка по карьерной лестнице.
Переход - лишь часть огромного тоннеля, из которого можно не вылезать на поверхность всю ту влажную и соленую от порошка на дорогах московскую зиму. Под Ленинградским вокзалом он продолжается трубой, по которой дует очень теплый воздух. Идешь навстречу этому приятному ветру и через метров сто попадаешь в преддверие станции Комсомольской. Здесь - вкусные и дешевые бурито, даже немного пахнущие чем-то вроде мяса. Но все равно лучше лить побольше горчицы, тем более она совершенно бесплатна. Здесь же небольшая лавка сморщенного корейца, пытавшегося впарить коричневую и жёлтую лапшу под соевым соусом и с горсткой горьковатой зелени, не похожей ни наш лук, ни на петрушку с укропом. Успеха особого не имел, поэтому еще и приторговывал водкой с маленькими змейками на дне бутылки. А дело было в том, что лапша нравилась (не просто нравилась, она завладевала твоей душой и мозгом, просыпаясь каждое утро, ты желал именно ее на завтрак, обед и ужин) только на третий-четвертый раз, но большинство не приходило и за второй порцией, кривя высокомерно понаехавшие губы.
Под Казанским же вокзалом переход разветвлялся на множество ручейков, выползающих на перроны, а заканчивался тупиком с общественным туалетом, в котором всегда толпились молоденькие солдатики дивизии имени Дзержинского, ищущие томительных содомитских встреч за небольшую мзду с москвичами и не только. Пайка у них была так себе, наверное. Прямо над туалетов находилось линейное отделение милиции. Но это просто случайность, скорее всего.
Ну а переход-то квантовый потому, что помогал заблудшим душам прийти в себя, отдышаться, покурить сигаретку на троих или съесть батон хлеба с кефиром без суеты и пристальных глаз из-под фуражек с кокардой и мгновенно перейти в другое состояние или набраться качественно новой энергии. Или просто набраться. Джина с тоником, очаковского.