Сказка. Френология для самых маленьких.
Князь Киевскый очень любил гулять. Бывало выйдет за городские стены на тропку и давай шаркать ножками по окрестностям. Иногда годков пять проходило прежде, чем он вернется в родные покои, весь обшарпанный, нечесанный, худющий как метла и башка вся в шишаках. А там его уже и княгиня встречает насупившаяся да новая пара деток-трехлеток, тятькой его кличущих. Отожрется князь за несколько месяцев, румянец вернет, да благообразность и опять что-то у него начинает зудеть внутри, выворачивать и щипать, гоня в путь-дорогу.
Никто не знал, куда он бродит, почему променады эти затягиваются и как вообще обратно дорогу находит. Княгине, по большому счету, уже давно плевать, сожительствует с конюхами да поповской дочкой, государство управляется боярами да кухаркой одной, народец местный князя уважает и прощает ему все, так как он веселый и не прочь на ярмарке даже сплясать иногда.
А князь, одеваясь потеплее, засовывал за пазуху полкраюхи черного хлеба да баночку икры, шагал и шагал, шагал и шагал. За опушкой сворачивал на восток, останавливался, сжирал припасы и долго вглядывался в восходящее солнышко, недоумевая, отчего его всегда с ним сравнивают. Затем, когда надоест щуриться, двигался дальше, в лес, через болото, пока не попадал на темную полянку с небольшим домиком, обросшим мхом. Заходил внутрь, теплил лампадку, лез в погреб, доставал оттуда мясо вяленное, огурцов, четверть браги и напивался вдрыбаган. Пошатываясь, выходил на крылечко, спотыкался о порог, ударялся о притолоку и падал во весь рост перед избой, не забывая со всей силы шандархнуться башкой о колоду. И так все время, пока не кончались припасы, которые ему сюда притаскивал знакомый браконьер за золотишко.
И не было у него никакой определенной цели, ничего он не хотел и не желал, вот только каждое утро, кряхтя и матерясь, щупал князь шишку на лбу, о колоду родившуюся, мял ее, трогал по-разному и понимал, что шишка эта и есть весь материальный мир во своем многообразии, вся радуга спектров, видимых и невидимых. Счастье накатывало на него теплой волной, било под коленки и трепало за бороду. Не в силах скрыть радостный вопль, князь лез в погреб.
Однажды князь ушел и больше не вернулся. На престол сел старший сын, народ ничего и не заметил даже. Что же в избушке той? Она поросла вся мхом и запустела, князь так и не добрался до нее. Видите ли, частое соприкосновение с колодой дало свои плоды, и он позабыл дорожку-то. Слишком углубился на восток, был пойман татарскими моджахедами, стукнут по лбу дубиною и быстренько казнен путем сажания на кол. Татары князя в старичке не признали, а то бы выкуп попросили бы, конечно. На кол князь садился с улыбкой, с пониманием глядя на своих мучителей, шишка от дубины был не хилая и хоть он не мог ее потрогать связанными руками, но ласкал мысленно. Так и ушел, только татары подивились крепости духа старичка. И перестали применять к русским сажание на кол ибо им это, вроде, только нравится.
Такие дела.
Никто не знал, куда он бродит, почему променады эти затягиваются и как вообще обратно дорогу находит. Княгине, по большому счету, уже давно плевать, сожительствует с конюхами да поповской дочкой, государство управляется боярами да кухаркой одной, народец местный князя уважает и прощает ему все, так как он веселый и не прочь на ярмарке даже сплясать иногда.
А князь, одеваясь потеплее, засовывал за пазуху полкраюхи черного хлеба да баночку икры, шагал и шагал, шагал и шагал. За опушкой сворачивал на восток, останавливался, сжирал припасы и долго вглядывался в восходящее солнышко, недоумевая, отчего его всегда с ним сравнивают. Затем, когда надоест щуриться, двигался дальше, в лес, через болото, пока не попадал на темную полянку с небольшим домиком, обросшим мхом. Заходил внутрь, теплил лампадку, лез в погреб, доставал оттуда мясо вяленное, огурцов, четверть браги и напивался вдрыбаган. Пошатываясь, выходил на крылечко, спотыкался о порог, ударялся о притолоку и падал во весь рост перед избой, не забывая со всей силы шандархнуться башкой о колоду. И так все время, пока не кончались припасы, которые ему сюда притаскивал знакомый браконьер за золотишко.
И не было у него никакой определенной цели, ничего он не хотел и не желал, вот только каждое утро, кряхтя и матерясь, щупал князь шишку на лбу, о колоду родившуюся, мял ее, трогал по-разному и понимал, что шишка эта и есть весь материальный мир во своем многообразии, вся радуга спектров, видимых и невидимых. Счастье накатывало на него теплой волной, било под коленки и трепало за бороду. Не в силах скрыть радостный вопль, князь лез в погреб.
Однажды князь ушел и больше не вернулся. На престол сел старший сын, народ ничего и не заметил даже. Что же в избушке той? Она поросла вся мхом и запустела, князь так и не добрался до нее. Видите ли, частое соприкосновение с колодой дало свои плоды, и он позабыл дорожку-то. Слишком углубился на восток, был пойман татарскими моджахедами, стукнут по лбу дубиною и быстренько казнен путем сажания на кол. Татары князя в старичке не признали, а то бы выкуп попросили бы, конечно. На кол князь садился с улыбкой, с пониманием глядя на своих мучителей, шишка от дубины был не хилая и хоть он не мог ее потрогать связанными руками, но ласкал мысленно. Так и ушел, только татары подивились крепости духа старичка. И перестали применять к русским сажание на кол ибо им это, вроде, только нравится.
Такие дела.