Литературное
Вчера, мучаясь бессоницей, решил заняться литературным творчеством. Получился вот такой рассказик.
Двадцать девять
На лесной поляне возле костра сидел смуглый человек. Природная смуглость, длинные черные волосы и одежда любому знающему человеку сразу выдавали его принадлежность к коренному населению Северной Америки. Однако даже большой знаток никогда не смог бы определить к какому именно племени принадлежал этот индеец. Ни одежда, ни волосы, ни какие украшения не смогли бы выдать этого ни другу, ни врагу. Нельзя было понять и возраст индейца - несмотря на лицо молодого человека, едва ли достигшего двадцатилетия, его руки, глаза и частичная седина говорили о гораздо более зрелом возрасте.
Поведение индейца также нельзя было назвать обычным. К странной позе, в которой он сидел, и нервному подрагиванию, прибавлялось едва слышное бормотание. Фраза, которую он судорожно повторял на языке своего народа, означала "Что-то не правильно".
Поняв всю ненормальность своего состояния, индеец, наконец, решил прибегнуть к самому проверенному им способу обретения душевного равновесия. Он достал из своей дорожной сумки небольшой кожаный сверток и развернул его возле огня. В свертке ровными рядами к коже были приколоты двадцать девять иссушенных предметов - самая главная гордость и сокровище этого человека.
Глядя на содержимое свитка, он старался заставить себя не думать о том, что мучило его уже неделю: как вернувшись впервые за три года к своему народу, он обнаружил, что тот единственный человек, который был ему дорог с того самого момента как бледнолицые замучали его семью, самое прекрасное существо на свете, женщина о которой он думал не переставая почти все время, была отдана другому. Ее отец, сын старейшины племени, во всех смыслах уважаемый и мудрый человек, объяснил свое решение очень просто: "Ты не охотник и не войн!".
И действительно, он не был охотником для ее отца. Свое прозвище "Филин", которое навсегда заменила ему данное родителями имя, он заслужил не во время охоты на кабана или оленя. С момента как он себя помнил, он охотился на других зверей - на бледнолицых. В той войне, в которой у его народа никогда не было шансов, он не был войном. Его ремесло было делом ночи, искусством тайным и очень тонким. И тому, как Филин преуспел в своем черном искусстве, могли позавидовать даже хашашины.
Филин смотрел на разложенные перед ним двадцать девять скальпов, свидетельство дел всей его жизни, и мучительно искал смысл. Он помнил лицо и глаза каждого из хозяев скальпов. Филин не знал историю каждой жертвы, но помнил тех, кто этого заслуживал. Вот скальп номер два, принадлежавший бледнолицему полковнику, расстрелявшему всех женщин и детей целого племени пока мужчины были на охоте; номер семь, добытый с головы бледнолицего насильника; номер двадцать четыре, принадлежавший подонку, продававшему зараженное мясо голодающим индейцам; номер двадцать шесть, с головы врача, отдававшего индейским сиротам одежду умерших от тифа. Каждая засада, каждая стрела, каждый удар кинжалом, Филин все их помнил. Воспоминания о его победах всегда делали его сильнее, предавали ему уверенности, вкладывали в его поступки смысл.
Филин никогда не испытывал иллюзий насчет того, чем он занимался. И он справедливо считал, что в своем ремесле он достаточно преуспел. У него были все необходимые навыки, был редкий опыт. Да были и неудачи, но он был настоящим мастером в своем деле. Это признавали и бледнолицые, назначившие огромную награду за его голову.
В этот раз кожаный сверток не помог, наоборот, он только вызвал гнев. Да, к следующей зиме он мог бы удвоить свою коллекцию, возможно, он не нашел бы столько подонков, но он точно нашел бы тридцать бледнолицых достойных его внимания. Но разве ему именно это нужно? Разве все дело в количестве? И, не найдя для себя ответа на этот вопрос, Филин принял решение и бросил свиток в огонь.
" Войн очень легко может стать убийцей, но убийца никогда не станет войном" - учил его отец старшего брата, перед тем как мужчины его деревни отправлялись на "тропу войны" с бледнолицыми, откуда им уже не суждено было вернуться. И Филин решил попробовать стать войном.
Когда свиток догорел, и отвратительный запах паленой кожи рассеялся, Филин поднялся на ноги. Луна полностью взошла и время пришло. Филин направился через лес в сторону дороги. Забравшись на дерево, он принялся ждать. Через полчаса на дороге появился конный офицер. Когда офицер поравнялся с засадой Филина, мозг индейца заключил, что он уже четырежды мог снять свой тридцатый скальп. Но для Филина ни один из тех старых способов больше не годился. Сейчас Филин хотел быть войном, а не убийцей, он хотел любить, а не убивать.
Когда офицер проехал еще немного, Филин спустился с дерева и встал в центр дороги, где его было хорошо видно в лунном свете. На чужом для себя языке он произнес:
- Бледнолицый, десять лет назад ты приказал сжечь вместе со всеми ее жителями мою родную деревню. За это ты заслуживаешь смерти! Я вызываю тебя на…
Договорить ему не дал выстрел. Но уже после второй пули, пронзившей тело Филина мгновение спустя, обиду от того, что ему не дали договорить, сменило осознание победы: брошенный им отравленный дротик попал в цель и бледнолицему осталось жить не больше минуты. Победой насладиться он не успел, потому что третья пуля уже не принесла боли или эмоций, а только ощущение чего-то большого, чистого и светлого. Но Филин не успел осознать ни природу этого ощущения, ни насладиться им - через секунду четвертая пуля оборвала его жизнь.
Пожалуйста не судите строго, буду очень рад вашим отзывам!!
Двадцать девять
На лесной поляне возле костра сидел смуглый человек. Природная смуглость, длинные черные волосы и одежда любому знающему человеку сразу выдавали его принадлежность к коренному населению Северной Америки. Однако даже большой знаток никогда не смог бы определить к какому именно племени принадлежал этот индеец. Ни одежда, ни волосы, ни какие украшения не смогли бы выдать этого ни другу, ни врагу. Нельзя было понять и возраст индейца - несмотря на лицо молодого человека, едва ли достигшего двадцатилетия, его руки, глаза и частичная седина говорили о гораздо более зрелом возрасте.
Поведение индейца также нельзя было назвать обычным. К странной позе, в которой он сидел, и нервному подрагиванию, прибавлялось едва слышное бормотание. Фраза, которую он судорожно повторял на языке своего народа, означала "Что-то не правильно".
Поняв всю ненормальность своего состояния, индеец, наконец, решил прибегнуть к самому проверенному им способу обретения душевного равновесия. Он достал из своей дорожной сумки небольшой кожаный сверток и развернул его возле огня. В свертке ровными рядами к коже были приколоты двадцать девять иссушенных предметов - самая главная гордость и сокровище этого человека.
Глядя на содержимое свитка, он старался заставить себя не думать о том, что мучило его уже неделю: как вернувшись впервые за три года к своему народу, он обнаружил, что тот единственный человек, который был ему дорог с того самого момента как бледнолицые замучали его семью, самое прекрасное существо на свете, женщина о которой он думал не переставая почти все время, была отдана другому. Ее отец, сын старейшины племени, во всех смыслах уважаемый и мудрый человек, объяснил свое решение очень просто: "Ты не охотник и не войн!".
И действительно, он не был охотником для ее отца. Свое прозвище "Филин", которое навсегда заменила ему данное родителями имя, он заслужил не во время охоты на кабана или оленя. С момента как он себя помнил, он охотился на других зверей - на бледнолицых. В той войне, в которой у его народа никогда не было шансов, он не был войном. Его ремесло было делом ночи, искусством тайным и очень тонким. И тому, как Филин преуспел в своем черном искусстве, могли позавидовать даже хашашины.
Филин смотрел на разложенные перед ним двадцать девять скальпов, свидетельство дел всей его жизни, и мучительно искал смысл. Он помнил лицо и глаза каждого из хозяев скальпов. Филин не знал историю каждой жертвы, но помнил тех, кто этого заслуживал. Вот скальп номер два, принадлежавший бледнолицему полковнику, расстрелявшему всех женщин и детей целого племени пока мужчины были на охоте; номер семь, добытый с головы бледнолицего насильника; номер двадцать четыре, принадлежавший подонку, продававшему зараженное мясо голодающим индейцам; номер двадцать шесть, с головы врача, отдававшего индейским сиротам одежду умерших от тифа. Каждая засада, каждая стрела, каждый удар кинжалом, Филин все их помнил. Воспоминания о его победах всегда делали его сильнее, предавали ему уверенности, вкладывали в его поступки смысл.
Филин никогда не испытывал иллюзий насчет того, чем он занимался. И он справедливо считал, что в своем ремесле он достаточно преуспел. У него были все необходимые навыки, был редкий опыт. Да были и неудачи, но он был настоящим мастером в своем деле. Это признавали и бледнолицые, назначившие огромную награду за его голову.
В этот раз кожаный сверток не помог, наоборот, он только вызвал гнев. Да, к следующей зиме он мог бы удвоить свою коллекцию, возможно, он не нашел бы столько подонков, но он точно нашел бы тридцать бледнолицых достойных его внимания. Но разве ему именно это нужно? Разве все дело в количестве? И, не найдя для себя ответа на этот вопрос, Филин принял решение и бросил свиток в огонь.
" Войн очень легко может стать убийцей, но убийца никогда не станет войном" - учил его отец старшего брата, перед тем как мужчины его деревни отправлялись на "тропу войны" с бледнолицыми, откуда им уже не суждено было вернуться. И Филин решил попробовать стать войном.
Когда свиток догорел, и отвратительный запах паленой кожи рассеялся, Филин поднялся на ноги. Луна полностью взошла и время пришло. Филин направился через лес в сторону дороги. Забравшись на дерево, он принялся ждать. Через полчаса на дороге появился конный офицер. Когда офицер поравнялся с засадой Филина, мозг индейца заключил, что он уже четырежды мог снять свой тридцатый скальп. Но для Филина ни один из тех старых способов больше не годился. Сейчас Филин хотел быть войном, а не убийцей, он хотел любить, а не убивать.
Когда офицер проехал еще немного, Филин спустился с дерева и встал в центр дороги, где его было хорошо видно в лунном свете. На чужом для себя языке он произнес:
- Бледнолицый, десять лет назад ты приказал сжечь вместе со всеми ее жителями мою родную деревню. За это ты заслуживаешь смерти! Я вызываю тебя на…
Договорить ему не дал выстрел. Но уже после второй пули, пронзившей тело Филина мгновение спустя, обиду от того, что ему не дали договорить, сменило осознание победы: брошенный им отравленный дротик попал в цель и бледнолицему осталось жить не больше минуты. Победой насладиться он не успел, потому что третья пуля уже не принесла боли или эмоций, а только ощущение чего-то большого, чистого и светлого. Но Филин не успел осознать ни природу этого ощущения, ни насладиться им - через секунду четвертая пуля оборвала его жизнь.
Пожалуйста не судите строго, буду очень рад вашим отзывам!!