(no subject)

[artemiy1729]

Протопресвитер Василий Виноградов

О некоторых важнейших моментах последнего периода жизни и деятельности Святейшего Патриарха Тихона (1923-1925 гг.)

Продолжение

Поминовение "властей" за богослужением

Ультимативное требование о введении в богослужение поминовения Советской власти было предъявлено свят. патриарху со стороны ГПУ и, в частности, со стороны тогдашнего вершителя судеб Русской Церкви Тучкова почти тотчас же по освобождении патриарха, с мотивировкой, что так как организованное патриархом Церковное Управление и вся связанная с ним организация патриаршей Церкви является нелегальной, то она может быть до некоторой степени еще терпима при непременном условии формального признания патриархом Советской власти de jure, а не de facto лишь - (каковой позиции патриарх почти открыто держался до его ареста в мае 1922 г.). Актом такого формального, открытого и прямого признания Советской власти de jure и должен был быть, по мысли Тучкова, акт издания патриаршего указа о введении поминовения властей за богослужением. Конечно, в таком акте признания Советской власти de jure со стороны патриарха эта власть не имела ни малейшей внутренней нужды (в смысле ее устойчивости), но она хотела этим актом самым решительным и окончательным образом скомпрометировать патриарха политически: как на внешнем фронте - среди русской эмиграции, так особенно, и прежде всего - среди того церковного народа, который теперь снова встал под церковное водительство патриарха. Этот акт по расчетам ГПУ должен был решительно отпугнуть, оторвать народ от патриарха политически, а через то, как оно было убеждено, и религиозно церковно.

В свою очередь, патриаршее Управление хорошо понимало не только эту сторону дела, но еще и другую, не менее опасную - ту крайнюю остроту горечи оскорбленного религиозного чувства верующих, которое не могло примириться с упоминанием за богослужением и тем самым с церковным санкционированием безбожной Советской власти. К тому же этим упоминанием у богослужения отнималось еще нечто дорогое для угнетенного народного сердца: здесь, в стенах храма, за богослужением, где все оставалось неизменно по старине, русский человек чувствовал себя доселе как бы на блаженном острове (единственном только во всем царстве советского режима), на который еще не проник вовсе этот режим. Здесь русский человек отдыхал душою не только религиозно, но и от всех кошмарных условий и впечатлений жизни под коммунистическим режимом. Здесь для него был драгоценный остаток другого мiра - мiра Святой Руси. Введение в богослужение упоминания Советской власти означало "ложку дегтя в бочку меда". Таким образом, введение этого поминовения в богослужение угрожало патриаршей Церкви глубоким потрясением как чувства народной привязанности к патриарху - а на нем-то главным образом держалась внутренняя незыблемая спайка всего организма патриаршей Церкви, так и особенно тяготения верующих людей этой эпохи русской жизни к богослужению вообще и, в частности, к богослужениям именно в храмах патриаршей Церкви, где, в противоположность обновленческим храмам, религиозное чувство не было доселе оскорбляемо каким-либо проявлением общности с безбожной властью.

Но требование об издании указа о поминовении Советской власти было поставлено патриаршему Управлению ультимативно и настойчиво решительно. Положение для патриаршего Управления создалось крайне критическое. Отказаться от исполнения этого требования ГПУ означало в глазах Советской власти открытый отказ от признания Советской власти de jure, в то время как такое признание, хотя и подневольное, было уже дано всеми слоями русского народа и западноевропейскими державами. А с таким отказом патриаршее Церковное Управление и вся патриаршая церковная организация, как нелегальная, теряли всякое право на какую-либо терпимость со стороны Советской власти. Не было никакого сомнения, что в результате этого отказа должен неминуемо последовать полный разгром патриаршего Управления в центре и на местах, и насильственное возвращение всей церковной организации - большевицким кровавым террором - под ненавистное иго обновленческого церковного управления, от которого только что избавились приходы и епархии с освобождением патриарха и организацией им своего законного Церковного Управления. Нужно было спасать Церковь от нового обновленческого ига, сохранить ее под управлением патриарха. В такой критической ситуации патриарх вынужден был дать ГПУ принципиальное согласие на издание указа о поминовении Советской власти за богослужением.

Патриаршему Управлению теперь выпала трудная задача - выработать такую формулу поминовения, которая бы менее всего претила религиозным и политическим чувствам молящегося народа, и в то же время была приемлема и для Советской власти. Над этим особенно много потрудился епископ Иларион. Форма поминовения царской власти имела личный характер (имя Государя). Формуле поминовения Советской власти решено было дать характер безличный: поминовение "власти" вообще, без имен ее носителей. Формула поминовения царской власти заключала в себе поминовение именно верховной власти. В новую формулу вносится поминовение просто "властей", каковое понятие обнимает не верховную лишь власть, но все вообще "власти" в государстве, сверху донизу, носителями которых были не только безбожные коммунисты, но и тайные верующие христиане (подобно как в евхаристической молитве Василия Великого - «помяни, Господи, всякое начало и власть, и иже в палате братию нашу»). Но самое главное, в формуле царского поминовения ясно выражалось моление о благоденствии власти: «о еже покорити под нози его всякого врага и супостата». В новой же формуле не было никакого дополнительного выражения, которое бы указывало: о чем, собственно, нужно молиться при поминовении "властей" - о их ли благоденствии или же их вразумлении и обращении на путь Истины (подобно как в евхаристической молитве Василия Великого - «возглаголи в сердца их благая о Церкви Твоей и всех людей Твоих благия во благости соблюди, лукавыя - благи сотвори»), или же, наконец, об избавлении от нее. На сугубой ектении в формулу поминовения внесены были слова евхаристической молитвы св. Василия: «да тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте». Но и это дополнение нисколько не определяло, о чем собственно нужно молиться в отношении "властей", чтобы верующие имели «тихое и безмолвное житие». Одним словом, выработана была формула поминовения "властей" без выражения какого-либо - положительного или отрицательного - отношения к ним: «о стране Российской и о властех ее».

К счастью, этих внутренних тенденций новой формулы Тучков не заметил, но зато он заподозрил здесь другую тенденцию, в которой еп. Иларион и патриаршее управление здесь были вовсе неповинны. Ознакомившись с формулой, Тучков в самой резкой форме поставил патриаршему Управлению вопрос: «А почему здесь не отмечено, что дело идет именно о "советских" властях?! А может быть, Вы здесь разумеете и приглашаете молиться о ваших "белогвардейских" властях... о (Вел. Князе) Николае Николаевиче и его приспешниках?!» Тучков категорически потребовал вставить в формулу слово "советских"... «о стране Российской и о советских властях ее». Требование это было решительно неприемлемо для патриаршего Управления, так как более одиозного и нетерпимого, для слуха молящихся, слова трудно было и придумать. Но в то же время нелегко было и придумать достаточно убедительных для Тучкова возражений против вставки этого слова. Однако после длинных переговоров такое возражение было найдено: епископу Илариону удалось, наконец, убедить Тучкова, что слово "советский" никак нельзя вставить в богослужебную формулу потому, что это слово "русское", а все богослужение в патриаршей Церкви, согласно нерушимому закону (который дерзнули нарушить обновленцы) Русской Церкви, совершается на славянском языке. На этот довод Тучков в конце концов сдался - «ну так и быть», заявил он патриаршей делегации, «пусть будет по вашему: мы во внутренние порядки ваших культовых отправлений вмешиваться не желаем».

Согласованная таким образом с Тучковым формула поминовения властей была принята особым постановлением Св. Синода и разослана указами к исполнению по всем епархиям и приходам, а также была обнародована Тучковым и через советские газеты.

Добившись этого акта, Тучков считал свою цель дискриминации патриарха уже достигнутой и мало интересовался, насколько разосланные патриаршим Управлением об этом указы в действительности исполняются на местах в приходах. Видимо, он интересовался и до некоторой степени следил за исполнением этих указов только при патриаршем и, отчасти, архиерейских служениях, за которыми, как правило, всегда присутствовали специальные агенты ГПУ. И видимо также никаких инструкций от него в этом направлении органы ГПУ на местах не получали. Во всяком случае, не было известно ни одного случая, чтобы где-либо органы ГПУ привлекли кого-либо из духовенства к ответственности за непоминовение властей. В свою очередь, патриаршее Управление, конечно, не имело никакого желания следить за исполнением этих указов. Вследствие этого акт введения поминовения властей за богослужением прошел для верующего народа совершенно безболезненным образом. Народ отнесся к этому акту совершенно спокойно, понимая, что патриарх принужден был здесь уступить только ради бытия патриаршей Церкви. Но, конечно, слышать за богослужением эту формулу с напоминанием о безбожной власти всем было крайне неприятно. Остроумные приходские диаконы нашли исход - вместо выражения: «О стране Российской и властех ее» они стали употреблять созвучное выражение - «и областех ее». В других местах стали употреблять эту формулу только однажды за богослужением, и именно на начальной великой ектении, когда в храме бывает налицо еще очень мало богомольцев. В иных местах стали употреблять эту формулу не каждый день и не за каждым богослужением. А затем постепенно поминовение властей в приходских храмах, по крайней мере в Московской епархии, незаметно почти совсем прекратилось и сохранилось только при патриарших и, отчасти, архиерейских служениях. Так кончилось дело только потому, что в этот момент ГПУ заинтересовано было только самим актом постановления о введении в богослужения поминовения Советской власти, как актом, который должен политически дискриминировать патриарха и патриаршее Управление в глазах церковных русских людей и тем взорвать единство Патриаршей Церкви. Не добившись же этой цели путем указанного акта, Советская власть тотчас делает новую попытку взорвать Патриаршую Церковь изнутри: она предъявляет требование о введении в церковную жизнь нового стиля.

Новый стиль

Введение свят. патриархом нового стиля в церковную жизнь и быстрая его отмена представляют собою для Запада крайне загадочный факт. Было немало попыток его объяснения, но все они представляют собою лишь теоретические предположения, исходящие из европейских условий церковной жизни и вовсе не соответствующие тому, что в действительности было и представимо только в советских условиях жизни Церкви.

Новый стиль - это чисто большевицкое нововведение на Руси и для народного сознания как бы большевицкая печать или эмблема большевицкого режима на всем течении Русской земли. Поэтому новый стиль был воспринят русским народом как столь же одиозное явление, как и самый большевицкий режим. Но в гражданской жизни введение этого стиля было мало чувствительно для народных масс: для них это было только переименование одних чисел месяца в другие и, таким образом, некоторое, так сказать, арифметическое затруднение. Совсем другое означало для народа введение нового стиля в церковную жизнь. Здесь это означало коренную ломку всего его исторически сложившегося церковного быта и бытового мiровоззрения. Поэтому если бы введение нового стиля в церковную жизнь последовало даже в царское время и за авторитетом священной власти Государя, то и тогда это вызвало бы в народных массах весьма настойчивую оппозицию и, быть может, новый раскол "старостильников". Но в данный момент новый стиль являлся для верующего русского народа как бы "антихристовой печатью", печатью безбожной тирании большевизма, и введение его в церковную жизнь воспринималось верующим сердцем, как большевизация церковной богослужебной жизни. Мало того, так как после ареста патриарха введение нового стиля в церковную жизнь учинило самозванное обновленческое церковное управление, которое справедливо рассматривалось всеми как церковное разветвление или, так сказать, alter ego ненавистного большевицкого ГПУ, то новый стиль стал для народного сознания столь же ненавистной эмблемой ненавистных обновленцев, и введение его в церковную жизнь патриаршей Церкви должно было неминуемо быть воспринято верующим сердцем как оскорбительная для него "обновленизация" патриаршей Церкви, как потрясающий знак того, что и патриаршая Церковь пошла по пути "обновленчества".

Ввиду этого введение нового стиля для патриаршей Церкви означало ни что иное, как мероприятие неминуемого саморазвала, и поэтому на настойчивое требование Советской власти введения в церковную жизнь нового стиля патриарх в течение двух-трех месяцев отвечал категорическим отказом. Советская власть для своего требования представляла довольно сильную мотивировку государственно- хозяйственного характера: рабочие де фабрик и заводов празднуют и не работают в великие церковные праздники по новому стилю (тогда большевики еще сохраняли эти праздники в своем законодательстве), но когда эти праздники наступают и по старому стилю, они массовым образом самовольно уклоняются от работы в эти дни: для государства получается громадный хозяйственный ущерб. Но и патриарх имел со своей стороны не менее сильный аргумент для своего отказа: введение нового стиля означало откол Русской Церкви от всей Восточной Православной Церкви, от единства церковной жизни со всеми восточными патриархами и поместными Церквами. И пред силой этого аргумента Советская власть сочла за нужное отступить. Но не надолго.

В том же 1923 году произошло в жизни Восточной Православной Церкви событие, которое дало Советской власти возможность устранить в сознании патриарха и патриаршего Управления этот, казалось, непреодолимый против нового стиля аргумент, именно, "Всеправославный церковный конгресс" в Константинополе под председательством тогдашнего Константинопольского патриарха Василия. На этом Конгрессе, как известно, большинством было принято решение ввести новый стиль в богослужебную жизнь Православной Церкви. Советская власть постаралась заполучить от патриарха Василия официальную копию этого постановления и вручила его патриарху Тихону, но, конечно, намеренно не сообщила, что это постановление Конгресса фактически было принято не всеми восточными патриархами и патриархатами. Патриаршее же Управление, оторванное от каких-либо прямых сношений с прочими поместными Церквами, не имея возможности получения каких-либо и каким-либо образом известий о церковной жизни за пределами Советской России, ничего вообще об обстоятельствах, связанных с этим Конгрессом, не знало. Вследствие этого и патриарх, и патриаршее Управление, получив официальную копию означенного постановления, почувствовали себя перед угрозой двух чрезвычайных опасностей. С одной стороны, они лишились единственного веского в глазах Советской власти аргумента против нового стиля - ссылки на Православный Восток и всю Православную Церковь - и теперь остались безоружными против обвинения, что они отказываются от введения нового стиля исключительно по "контрреволюционным" мотивам. С другой стороны: встала другая и еще более грозная опасность, и уже чисто церковного характера - отрыва Русской Церкви от единства церковной и богослужебной жизни со всей остальной Православной Церковью, которая, как вытекало для патриаршего Управления из текста постановления "Всеправославного конгресса", уже приняла новый стиль, и этот стиль теперь мог быть законно представлен и верующему русскому народу не как безбожный и обновленческий, а как освященный авторитетом всей Православной Церкви. Под угрозой этих двух серьезнейших опасностей и опираясь на мнимо обще-церковный авторитет Конгресса, патриарх и Патриарший Синод в сентябре 1923 г. постановили неотложно принять новый стиль в церковную жизнь, но ввести его так, чтобы предстоящий Рождественский пост фактически обнимал полностью законный срок - 40 дней, и поэтому фактически начался 15 ноября уже по новому стилю (2 ноября по старому).

По поручению патриарха, епископ Иларион составил соответствующее патриаршее послание, где введение нового стиля мотивировалось ссылкой на постановление "Всеправославного конгресса", возглавленного Константинопольским патриархом, и необходимостью сохранять единство богослужебной жизни со всей Православной Церковью, уже принявшей новый стиль. Опубликование этого патриаршего послания последовало 1 октября ст. ст. в праздник Покрова Божией Матери при патриаршем служении в Московском Покровском монастыре. До самого момента запричастного стиха, никто из сослуживших патриарху не знал, кому он поручит прочтение своего послания - все полагали, что громогласному протодиакону. Но вот патриарх, вдруг, подозвал старейшего по положению из сослуживших ему иереев - председателя Епархиального Совета проф. протоиерея Виноградова и, вручив ему рукописный (единственный в этот момент) текст послания, предложил ему тотчас прочесть послание перед народом. Обладая слабым голосом, о. Виноградов пытался отказаться, ссылаясь на то, что при слабости голоса и плохой акустике громадного храма мало кто услышит его чтение. Но патриарх с обычной ему улыбкой возразил: «Ну, это ничего, ничего, прочитайте Вы, прочитайте». В результате недостаточно громкого чтения о. Виноградова, только передние ряды богомольцев могли, и только частично, расслышать кое-что из послания; до подавляющей же массы богомольцев долетали только отдельные слова, из которых она могла лишь понять, что речь идет о новом стиле; а что именно о нем здесь возвещалось - осталось для нее неясным. Может быть, и даже вернее всего, благодаря именно этому, народная масса, переполнявшая храм, никак не реагировала на послание ни в храме, ни около него. Но некоторые из духовенства за последовавшей после богослужения торжественной трапезой шутя говорили о. Виноградову: «Ну, хорошо, что вы так читали, что трудно было расслышать и понять, а то нашлось бы немало ревнителей старого стиля, которые вас непременно побили бы, считая, что вы от себя это читали». После, в частной беседе, он спрашивал патриарха: «Почему вы настаивали, чтобы я именно читал ваше послание, тогда как вы хорошо знаете, что у меня голос слишком мало подходит для такого всенародного чтения?» Патриарх с улыбкой ответил: «Это ничего, ничего... Вы не безпокойтесь об этом». Впечатление было такое, что и сам патриарх опасался нежелательной реакции на послание из среды присутствовавшей в храме народной массы.

Итак, патриаршее послание о новом стиле было в Покровском монастыре, таким образом, торжественно оглашено, но до народа, собственно, не дошло, а оно имелось и осталось только в патриаршем Управлении и то только в одном единственном рукописном экземпляре. Чтобы фактически ввести новый стиль в церковную жизнь, возможно менее безболезненно, необходимо было, чтобы послание было напечатано и разослано епархиальным архиереям при указах Св. Синода, и по всем приходам всех епархий при указах соответствующих епархиальных управлений, и притом с таким расчетом времени, чтобы экземпляры послания и сопроводительные указы дошли всюду своевременно, т. е. не позже, по крайне мере, 1-го ноября ст. ст. - 14-го ноября нов. ст.; иначе Рождественский пост не мог бы фактически начаться 15-го ноября по нов. ст. Патриаршее Управление имело все основания опасаться, что верующие народные массы решительно откажутся праздновать праздник Рождества Христова, прежде чем исполнится законное число (40) дней Рождественского поста. Так как для прохождения указов Св. Синода до архиереев, а от архиереев епархиальных указов до благочинных, от благочинных по приходам, требовалось времени не менее 10 дней, то рассылка указов Св. Синода должна была быть произведена не позже как за десять дней до 14-го ноября нов. ст. - самого позднего дня своевременного объявления в приходах начала Рождественского поста. Ввиду этого патриаршее Управление должно было уже к 1-3 ноября иметь в своем распоряжении все печатные экземпляры патриаршего послания. Но этого-то как раз и не случилось. И это обстоятельство повлекло отмену нового стиля.

После того как патриаршее послание о новом стиле было торжественно оглашено за богослужением в присутствии самого патриарха перед массой народа, и об этом факте оповещено было во всех советских газетах, как центральных, так и на местах, и в московских церквах везде начали служить по новому стилю, Тучков решил, что теперь патриархом сделан шаг безповоротный, такой шаг, которым он уже окончательно обязал себя перед русским народом и всем мiром фактически ввести новый стиль. Тучков решил поставить дело так, чтобы народ оказал, на почве введения нового стиля, возможно большую оппозицию патриарху. А так как все основания к такой оппозиции очень убедительно устранялись содержанием патриаршего послания, то Тучков решил лишить патриаршее Управление возможности разослать вместе с указами о введении нового стиля и объясняющее весь вопрос патриаршее послание. По его указанию типография задерживала печатание со дня на день на неопределенное время, оправдываясь недостатком времени. По просьбе патриаршего Управления Тучков обещал ускорить печатание послания, но не исполнил обещания. Послание не было напечатано и в советских газетах. А вместо того, в центральных советских газетах, по инспирации Тучкова, была в это время напечатана заметка, единственной целью которой могло быть только - настроить верующий народ патриаршей Церкви против принятия нового стиля. В этой заметке сообщалось, что т. н. "Всеправославный конгресс", вынесший решение о введении в церковную жизнь нового стиля, был обновленческого характера, а созвавший его патриарх Константинопольский Василий - обновленцем. Таким образом, народу внушалось, что введением нового стиля патриарх Тихон и сам переходит на сторону обновленцев и туда же ведет весь доверяющийся ему народ. Более действенной агитации среди верующего народа против принятия нового стиля трудно было и придумать. Хорошо зная, что без разрешения Тучкова ни одна заметка о церковных делах не может быть напечатана в центральных советских газетах, патриаршее Управление посылает к Тучкову делегацию с протестом против помещения такой заметки, пытающейся сорвать такое важное для государства, по мнению Тучкова, мероприятие, как введение нового стиля в церковную жизнь. Тучков, благодушно улыбаясь, отвечает, что он будто бы ничего об этой заметке не слыхал и не знает. А на вопрос, почему послание до сих пор не печатается, следует равнодушный ответ: «Да, я говорил, но они почему-то меня не послушали; поговорите сами с типографией». Делегация спросила, почему он сам относится к этому теперь так равнодушно, тогда как все время настойчиво требовал от патриархии немедленного введения нового стиля, обещая даже за это легализацию патриаршего Управления? Тучков ответил: «Раньше я все же думал, что вы перестанете быть контрреволюционерами, но теперь я не имею на это надежд». Делегация указала, что если в течение ближайших дней послание не будет напечатано, будет уже поздно и придется возвратиться на старый стиль. Будучи вполне убежден, что возвращение к старому стилю для патриарха теперь уже совершенно невозможно, Тучков ответил тем же равнодушно холодным тоном: «Ну, уж вы там как хотите... дело ваше».

Но Тучков весьма ошибался в действительном положении дела с введением нового стиля. Св. Синод решил указов о введении нового стиля епархиальным архиереям не посылать, пока не будет возможности получить из типографии экземпляры послания и приложить послания к указам. Таким образом епархии указов в это время еще не получили и посему нового стиля у себя официально не объявляли и не вводили. Что касается Московской епархии, то, заранее предполагая возможность провокации со стороны Тучкова и заранее приготовляясь к возможности в этом случае безболезненного "отступления на старые позиции", епископ Иларион, совместно с председателем Еп. Совета проф. прот. В. Виноградовым, испросили у патриарха разрешения указы о введении нового стиля разослать тотчас же только по церквам одного города Москвы (духовенство и народ которой были непосредственными свидетелями оглашения патриаршего послания в храме Покровского монастыря в присутствии самого патриарха), и таким образом фактически ввести новый стиль только в городе Москве. В отношении же прочих церквей всей Московской епархии испрошено было разрешение таких указов не посылать до напечатания и рассылки объясняющего дело патриаршего послания, и таким образом в этих церквах нового стиля официально тоже не объявлять и не вводить.

Таким образом, новый стиль был официально объявлен и введен исключительно только в церквах гор. Москвы и нигде больше. При такой ситуации можно было, чего Тучков не подозревал, легко, в случае нужды, возвратиться на старый стиль. Так и пришлось сделать. Когда оказалось, что и к 5 ноября нов. стиля послание еще не напечатано, то патриаршее Управление, опираясь на брошенную Тучковым делегации неосторожную фразу - делайте, как хотите - сочло себя вправе возвратиться на старый стиль. С согласия патриарха, по распоряжению епископа Илариона (как управляющего Московской епархией) Московской Епархиальный Совет около означенного числа разослал по московским церквам указы, в которых сообщалось, что вследствие задержки с печатанием патриаршего послания, введение нового стиля откладывается на неопределенное время. Получив такие указы, все московские приходы, три недели тому назад, хотя и вполне спокойно и покорно воле патриарха, но с большим прискорбием перешедшие на новый стиль, теперь тотчас же с большой радостью возвратились на старый. На другой же день от нового стиля в церковной жизни патриаршей Москвы не осталось и следа. Такой оборот дела был совершенно неожиданным для Тучкова. Но он попытался поправить дело своеобразной, своевольной дерзкой выходкой. Он приказал типографии, наконец, напечатать патриаршее послание и, хотя он знал, что оно уже отменено, распорядился расклеить его на всех афишных столбах Москвы. Этим путем он хотел явно ввести в заблуждение церковных людей, приезжающих из провинции, чтобы те, читая расклеенные везде экземпляры послания, думали, что новый стиль действительно введен и действует в московских церквах. Но и здесь Тучков имел мало успеха: все приезжающие в Москву церковные люди, смущенные тем, что они читали в послании, спешили обратиться за справками в ближайшую московскую церковь, а там им с торжеством объясняли, что "это было, да прошло". Раздраженный неудачей этой новой своей попытки взорвать изнутри патриаршее Управление и патриаршую Церковь, Тучков обрушил свой гнев на двух лиц, которых он считал главными виновниками своей неудачи - еп. Илариона и прот. Виноградова. Еп. Илариона он вскоре арестовал и отправил в концентрационный лагерь, а о. Виноградову запретил появляться в патриаршем Управлении и принимать в нем какое-либо участие на два месяца, угрожая в противном случае и ему судьбою епископа Илариона. За это время в декабре месяце Тучков опубликовал в советских газетах новое "патриаршее послание", в котором сообщалось, что патриарх объявленного им нового стиля не отменял, но что разрешается на местах, с согласия местных советских властей, праздновать наступающий праздник Рождества Христова и по старому стилю. Какого происхождения был тот "документ", мне не удалось выяснить, т. к. он через патриаршее Управление вовсе не проходил, никому он не рассылался и дальше советских газет не пошел; ни оригинала его, ни копии не имелось и, главное, никакого применения он в церковной жизни не имел. Везде и всюду в патриаршей Церкви, безпрепятственно со стороны советских властей, служили по старому стилю. Видимо, этот документ, кстати сказать, составленный кем-то и как-то наспех, понадобился Тучкову, чтобы затушевать перед какими- то высшими советскими властями полную неудачу своих махинаций при попытке навязать патриаршей Церкви новый стиль.

После этого вопрос о введении нового стиля в патриаршей Церкви не поднимался со стороны Советской власти до осени 1924 года. В это время при ЦИКе образовался особый комитет по церковным делам. Председателем этого комитета был Смидович, который, в противоположность Тучкову, производил впечатление серьезного государственного человека. Он пригласил к себе на совещание, по вопросу о новом стиле, представителей от патриаршей Церкви и обновленческого управления. Со стороны патриаршей Церкви явились: епископ Николай (Добронравов) - выдающийся представитель старого ученого московского духовенства, магистр богословия, автор магистерской диссертации об обете Иеффая, архиепископ Серафим (Александров) и проф. прот. Виноградов. Со стороны обновленцев - протоиерей Красотин. Совещание состоялось в присутствии Тучкова во втором доме Советов на углу Никитской улицы, где принимал просителей и сам Калинин. Совещание открылось вступительной речью председателя Смидовича, имевшей чисто деловой тон и характер, и вскрывавшей серьезные хозяйственные государственные трудности, возникавшие из наличия в церкви старого стиля при узаконенном в гражданском быту новом стиле, и именно из факта, что рабочие фабрик и заводов празднуют и не работают каждый праздник дважды, и по новому стилю - в законном порядке, и по старому - в своевольном порядке или, лучше сказать, безпорядке. Смидович обращался к патриотическому чувству и государственному разуму собравшихся и просил прийти на помощь государству установлением единого стиля, а именно нового. От делегации первым говорил протоиерей Красотин, речь которого представляла собой грязный поток самой безцеремонной клеветы на "тихонцев", которые будто бы исключительно из контрреволюционных побуждений отказываются от принятия нового стиля и тем затрудняют и обновленцам повсеместное введение у себя этого стиля. Во время этой совершенно неделовой речи Смидович углубился в разбор каких- то лежавших перед ним бумаг и явно показывал, что от представителя обновленцев он ничего нового и значительного не ожидает. Но зато он сразу превратился в слух и внимание, когда заговорил представитель патриаршей Церкви епископ Николай, который, совершенно игнорируя легкомысленные клеветнические выпады Красотина, спокойно и деловито стал разъяснять, что при всем сочувствии к хозяйственным нуждам советского государства, патриаршая Церковь, по целому ряду канонических и церковно- бытовых причин, никак не может принять новый стиль. Длинная обстоятельная речь еп. Николая охватывала вопрос всесторонне и исчерпывающе. Архиепископу Серафиму оставалось только заявить о своем полном единомыслии с еп. Николаем. Но это решительное и безусловное отклонение нового стиля не удовлетворило Смидовича, и он попытался еще раз, и, по- видимому, совершенно искренно, апеллировать к патриотическому чувству, обрисовывая в ярких красках крайне затруднительное положение, создаваемое массовым прогулом рабочих в церковные праздники по старому стилю. На эту, в своем роде весьма убедительную, речь третий представитель патриаршей Церкви проф. прот. Виноградов ответил еще более убедительным даже, как оказалось, для самого Смидовича аргументом против введения нового стиля. «Государственная власть, - ответил он, - требуя от нас введения нового стиля, требует тем от патриаршей Церкви, во имя хозяйственных интересов государства, чрезвычайной жертвы, затрагивающей коренные основы ее организации и долженствующей неминуемо вызвать в ней крайне опасное внутреннее потрясение. Но мы хотели бы знать, может ли государственная власть гарантировать нам, что эта крайне рискованная для нас жертва не окажется вскоре же совершенно ненужной и безполезной для советского государства, стоящего на почве самой резкой антирелигиозной идеологической позиции коммунизма? Мы хотели бы именно получить от вас, как от авторитетного представителя власти, авторитетный ответ на следующий вопрос: может ли Советская государственная власть дать нам твердую гарантию в том, что она через тот или другой период времени, через несколько месяцев или год-два, из чисто антирелигиозных побуждений, не отменит вовсе празднование церковных праздников и по новому стилю, перейдя на какие-либо другие праздники чисто гражданского характера? Ведь без этой твердой гарантии Церковь рискует рано или поздно оказаться в самом невозможном, трагическом положении: ради угождения государству она, положим, перейдет, вопреки воле верующего своего народа, на празднование праздников по новому стилю, чтобы праздновать их вместе с государством, а государство вдруг, исходя из антирелигиозных мотивов, вовсе перестанет признавать и праздновать церковные праздники даже и по новому стилю. Что же тогда останется делать Церкви? Продолжать держаться нового стиля, когда это уже совсем не нужно для государства, а для верующего народа останется по- прежнему крайне отталкивающим нововведением, было бы совершенно безцельно и безрассудно, а возвратиться к старому стилю невозможно без неминуемого нового и еще более опасного для Церкви внутреннего потрясения и даже хаоса».

Эта новая постановка вопроса о новом стиле, видимо, была для Смидовича совершенно неожиданной и при явной ее основательности привела Смидовича в некоторую растерянность. В явном смущении он вполголоса как- то невнятно почти пробормотал в том смысле, что он на этот вопрос дать решительного и определенного ответа не может. И тотчас, ссылаясь на необходимость для него сейчас же отправиться на какое-то другое правительственное заседание, объявил настоящее совещание оконченным, причем распрощался со всеми делегатами самым любезным образом.

С тех пор вопрос о новом стиле, насколько мне известно, уже более не возбуждался в патриаршем Управлении ни Тучковым, ни какой-либо административной советской инстанцией.

Продолжение далее