Прогулка...
...не поехал обратно на метро, на ступенях вестибюля уже решил пройтись через центр пешком. Ну и что, что дождь. Летний.
Прижатый матовым серым, низким небом - без единого просвета - город становится более камерным и почти ручным. Улицы пустеют, и посредством мокрых мостовых пространство обретает дополнительное измерение. Притушенные блики, глади, скрывающие свой китеж - город черно-белых, приглушенных фотографий и пастелей.
...Когда еще так - пройдешь через пустое Марсово и встретишь всего пару фигурок: пожилую женщину, идущую с лыжными палками на финский манер, да греющегося у вечного огня забулдыгу. Когда еще на пустом Троицком постоишь неспешно, сжимая в руке зонт, упругий от ветра, никуда не спеша, вглядываясь в светящиеся окна заплывающих под мост речных трамвайчиков, пытаясь сквозь матовую крышу разглядеть танцующие пары.
Этот вечер - гораздо честнее иных вечеров, с золочеными солнцем куполами на голубом небе, пьянящей жары и лета, отдающегося в висках, закатов и ночных прогулок с отражениями огней в водах, и эйфорией - обманчивых вечеров, обещающих чудо. Нет, этот вечер в сером полупустом городе, с которого смыли все запахи, вечер без чудес, если, конечно, не считать чудом обретение себя и города в некой точке С - не столько в таком-то конкретном пролете моста, но в таком-то определенном месте жизни. В пролёте. Здесь очень хорошо понимаешь, что ты есть N. таких-то лет, холост, и, что столько-то лет, вероятно, осталось (а, может, и нет). И это малое "здесь и сейчас" обретает негромкую ценность, как честный вкус пломбира на губах и бледного, словно в детстве, крахмального вафельного стаканчика.
...Но теплоходы проплыли, идешь дальше, по парку - и наблюдаешь мокрые кроны вековых дубов, степенно колышущиеся в несильном ветре, шепча за дубы, всем своим стоическим видом говорящие: век стоим, и стоять будем.
В тусклом свете грота немолодая южная женщина моет пол, но в серости вечера - свет кажется ярким, а женщина - стриптизершей за витриной бара.
С соседней дорожки навстречу мне выходит пожилая пара: он щурит глаза из под очков и посасывает губу, под большим семейным зонтом, она - в серо-буром дождевике с капюшоном на резинке.
- Может, - говорит он неуверенно, - зайдем в кафе и выпьем кофе с пироженным?
(По всему чувствуется, что это фигура речи, что яркий свет придорожной забегаловки, доносящаяся громкая музыка его пугают. Он не ощущает себя своим в мире фастфудов, выросший среди советских столовых, а раз в квартал - с премии, вероятно, и ресторанов.)
- Ну, там вечно какую-то бурду нальют, да и нечего шиковать. Тем более тебе врач кофе без молока запретил, пойдем лучше домой. Я ж оладий напекла, разогреем, с малиновым вареньем.
Уютная пара проплывает мимо, и я вижу как она кладет свою руку с венками сверху на его волосатые пальцы, сжимающие зонт, так они и идут вместе, держась за семейный зонт и семейную жизнь друг друга, ценя каждый вечер, который им остался вместе на вечере жизни.
...У летающей тарелки метро разноцветье петуний в клумбах, выглядящих - будто с другой планеты - на контрасте с мягкими, серыми оттенками города. Ныряю в подземный переход, нарочно громко шагаю по мокрому граниту Каменноостровского проспекта, пытаясь ощутить хоть что-то твердое под ногами. Впрочем, может ли быть что-то тверже и вдохновенней того чувства в сердце, что кто-то назовет молитвой, а кто-то благодарностью за этот город, за этот вечер, за эту жизнь.
Прижатый матовым серым, низким небом - без единого просвета - город становится более камерным и почти ручным. Улицы пустеют, и посредством мокрых мостовых пространство обретает дополнительное измерение. Притушенные блики, глади, скрывающие свой китеж - город черно-белых, приглушенных фотографий и пастелей.
...Когда еще так - пройдешь через пустое Марсово и встретишь всего пару фигурок: пожилую женщину, идущую с лыжными палками на финский манер, да греющегося у вечного огня забулдыгу. Когда еще на пустом Троицком постоишь неспешно, сжимая в руке зонт, упругий от ветра, никуда не спеша, вглядываясь в светящиеся окна заплывающих под мост речных трамвайчиков, пытаясь сквозь матовую крышу разглядеть танцующие пары.
Этот вечер - гораздо честнее иных вечеров, с золочеными солнцем куполами на голубом небе, пьянящей жары и лета, отдающегося в висках, закатов и ночных прогулок с отражениями огней в водах, и эйфорией - обманчивых вечеров, обещающих чудо. Нет, этот вечер в сером полупустом городе, с которого смыли все запахи, вечер без чудес, если, конечно, не считать чудом обретение себя и города в некой точке С - не столько в таком-то конкретном пролете моста, но в таком-то определенном месте жизни. В пролёте. Здесь очень хорошо понимаешь, что ты есть N. таких-то лет, холост, и, что столько-то лет, вероятно, осталось (а, может, и нет). И это малое "здесь и сейчас" обретает негромкую ценность, как честный вкус пломбира на губах и бледного, словно в детстве, крахмального вафельного стаканчика.
...Но теплоходы проплыли, идешь дальше, по парку - и наблюдаешь мокрые кроны вековых дубов, степенно колышущиеся в несильном ветре, шепча за дубы, всем своим стоическим видом говорящие: век стоим, и стоять будем.
В тусклом свете грота немолодая южная женщина моет пол, но в серости вечера - свет кажется ярким, а женщина - стриптизершей за витриной бара.
С соседней дорожки навстречу мне выходит пожилая пара: он щурит глаза из под очков и посасывает губу, под большим семейным зонтом, она - в серо-буром дождевике с капюшоном на резинке.
- Может, - говорит он неуверенно, - зайдем в кафе и выпьем кофе с пироженным?
(По всему чувствуется, что это фигура речи, что яркий свет придорожной забегаловки, доносящаяся громкая музыка его пугают. Он не ощущает себя своим в мире фастфудов, выросший среди советских столовых, а раз в квартал - с премии, вероятно, и ресторанов.)
- Ну, там вечно какую-то бурду нальют, да и нечего шиковать. Тем более тебе врач кофе без молока запретил, пойдем лучше домой. Я ж оладий напекла, разогреем, с малиновым вареньем.
Уютная пара проплывает мимо, и я вижу как она кладет свою руку с венками сверху на его волосатые пальцы, сжимающие зонт, так они и идут вместе, держась за семейный зонт и семейную жизнь друг друга, ценя каждый вечер, который им остался вместе на вечере жизни.
...У летающей тарелки метро разноцветье петуний в клумбах, выглядящих - будто с другой планеты - на контрасте с мягкими, серыми оттенками города. Ныряю в подземный переход, нарочно громко шагаю по мокрому граниту Каменноостровского проспекта, пытаясь ощутить хоть что-то твердое под ногами. Впрочем, может ли быть что-то тверже и вдохновенней того чувства в сердце, что кто-то назовет молитвой, а кто-то благодарностью за этот город, за этот вечер, за эту жизнь.