1949
Мироздание наделило меня двумя дарами: долгой жизнью и функционирующей памятью. События давних лет живы в этом мозгу. Старая, но прочно сделанная машинка умеет вызывать из памяти мелькающие кадры - движение, звуки, запахи и ощущения. Страх, радость, отчаяние, гордость, ужас.
21 декабря 1949 года Гениальному Вождю и Генералиссимусу исполнялось 70 лет. В начале месяца вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР о праздновании семидесятилетия товарища Сталина.
Нас собрали в школьный зал, чтобы сообщить радостную новость: все школы вступают в соревнование за право участия в Праздновании, и лучшим ученикам киевских школ будет позволено приветствовать торжественное собрание и вождей Украинской Советской Республики в Киевском Оперном театре в честь знаменательной даты.
Это было восхитительно, важно, необыкновенно. Я с гордостью сообщил об этом маме, папе и соседям по коммуналке. Мне, круглому отличнику, повезло: я был в числе пятиклассников, отобранных для участия в мероприятии.
На следующие три недели нас освободили от уроков. Мы разучивали на память текст приветствия, правила сбора у заднего входа в театр, порядок движения внутри здания, построение в колонны у входов в зрительный зал, тренировали скорость движения, готовили и подгоняли форменную пионерскую одежду. Все это делалось по-нашему, по-советски основательно, случайности были исключены.
До сих пор я видел руководителей партии Украины только на праздничных портретах, которые вывешивали в оконных проемах здания ЦК КПУ. Их гигантские плоские лица, лишенные морщин, родинок и сомнений, вздувались полотнищами в проемах окон большого серого дома на Банковой, в двух кварталах от нашего переулка. Я часто смотрел, как оттуда из подземного гаража выезжали сверкающие черным лаком ЗИСы, в которых может быть сидел кто-то из членов Политбюро. Я всегда думал об этом, пытаясь разглядеть лица за темными стеклами правительственных лимузинов.
Теперь нам предстояло увидеть вождей вживую. Сердце колотилось. Я был ужасно горд, что Родина дала и мне возможность участвовать в праздновании наравне с другими, я ведь уже понимал, что мне как еврею оказано избыточное доверие, и я не подведу товарищей!
В день Х я стоял в колонне пионеров в коридоре театра у входа в правый сектор партера. Сердчишко билось отчаянно. Но тут от осознания важности момента возбудился мой мочевой пузырь. Понимая всю несвоевременность своей нужды, я обратился к курировавшему нашу колонну товарищу из райкома комсомола:
⁃ Можно, я на минутку забегу в туалет, только по-маленькому, я через минуту буду обратно.
⁃ Никаких туалетов! - раздраженный голос не оставлял места для возражений, - раньше надо было проситься, теперь нам уже скоро ВХОДИТЬ.
Я и сам понимал, что нарушаю тщательно отработанный распорядок мероприятия, но что же делать!
⁃ Мне правда очень надо, я не дотерплю…
⁃ Одиннадцать лет, не первоклашка, а вести себя не умеешь. Расходиться запрещено, никто никуда не пойдет. Терпи!
Но я уже не слушал. Я бежал, осознавая, что совершаю непростительный поступок, и вслед мне несся сдавленный крик ответственного: «Куда!? Стой, выродок блядь!»
Оказалось, туалеты были закрыты. У входов стояла охрана в форме внутренних войск. Я понимал: мало ли кто мог там спрятаться, подстерегая членов правительства. Что же делать? Когда события перестают подчиняться твоей воле, человек становится загнанным животным, которого гонит страх. Разум молчит.
В ужасе я бросился за тяжелую золоченую портьеру у одного из запертых окон, расстегнул непослушными пальцами ширинку и выпустил больше не подвластную моей воле струю, прямо там же, на пол в коридоре государственного оперного театра. Неописуем был кошмар происходящего. Казалось этой струе никогда не будет конца. Я ждал, что вот сейчас охрана выволочет мена оттуда всем на показ. В довершение ко всему в спешке я не заметил, что форменные штаны мои тоже промокли.
Прикрывая рукой записанные штанцы, я вернулся в колонну, как раз когда была дана команда «Идем!».
Двери в зал растворились, и пионеры с красными галстуками на белых рубашках, девочки в черных юбочках и мальчики в коротких черных штанишках, влились несколькими колоннами в зал театра.
Сцена была ярко освещена. Перед задником с гигантским портретом Сталина на сцене стояла трибуна с вождями республики, окруженная необыкновенным количеством букетов живых цветов. Публика смотрела на нас, и все вместе в такт аплодировали. Мы добежали до сцены и громко проскандировали заученный текст приветствия. Я мог думать только о своих мокрых штанишках, и не помню ни лиц сидевших вождей, ни того, как мы выбрались из театра.
Штаны подсохли пока я добрался домой. Родителям ничего не сказал. Ожидал, что в школе будут разбирать мой поступок на пионерской собрании, но оказалось, ответственный райкомовец решил, что не в его интересах раздувать этот инцидент. Так что ни в школе, ни дома никто не узнал о происшествии в театре.
Но я навсегда запомнил празднование семидесятилетия тов. Сталина.
21 декабря 1949 года Гениальному Вождю и Генералиссимусу исполнялось 70 лет. В начале месяца вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР о праздновании семидесятилетия товарища Сталина.
Нас собрали в школьный зал, чтобы сообщить радостную новость: все школы вступают в соревнование за право участия в Праздновании, и лучшим ученикам киевских школ будет позволено приветствовать торжественное собрание и вождей Украинской Советской Республики в Киевском Оперном театре в честь знаменательной даты.
Это было восхитительно, важно, необыкновенно. Я с гордостью сообщил об этом маме, папе и соседям по коммуналке. Мне, круглому отличнику, повезло: я был в числе пятиклассников, отобранных для участия в мероприятии.
На следующие три недели нас освободили от уроков. Мы разучивали на память текст приветствия, правила сбора у заднего входа в театр, порядок движения внутри здания, построение в колонны у входов в зрительный зал, тренировали скорость движения, готовили и подгоняли форменную пионерскую одежду. Все это делалось по-нашему, по-советски основательно, случайности были исключены.
До сих пор я видел руководителей партии Украины только на праздничных портретах, которые вывешивали в оконных проемах здания ЦК КПУ. Их гигантские плоские лица, лишенные морщин, родинок и сомнений, вздувались полотнищами в проемах окон большого серого дома на Банковой, в двух кварталах от нашего переулка. Я часто смотрел, как оттуда из подземного гаража выезжали сверкающие черным лаком ЗИСы, в которых может быть сидел кто-то из членов Политбюро. Я всегда думал об этом, пытаясь разглядеть лица за темными стеклами правительственных лимузинов.
Теперь нам предстояло увидеть вождей вживую. Сердце колотилось. Я был ужасно горд, что Родина дала и мне возможность участвовать в праздновании наравне с другими, я ведь уже понимал, что мне как еврею оказано избыточное доверие, и я не подведу товарищей!
В день Х я стоял в колонне пионеров в коридоре театра у входа в правый сектор партера. Сердчишко билось отчаянно. Но тут от осознания важности момента возбудился мой мочевой пузырь. Понимая всю несвоевременность своей нужды, я обратился к курировавшему нашу колонну товарищу из райкома комсомола:
⁃ Можно, я на минутку забегу в туалет, только по-маленькому, я через минуту буду обратно.
⁃ Никаких туалетов! - раздраженный голос не оставлял места для возражений, - раньше надо было проситься, теперь нам уже скоро ВХОДИТЬ.
Я и сам понимал, что нарушаю тщательно отработанный распорядок мероприятия, но что же делать!
⁃ Мне правда очень надо, я не дотерплю…
⁃ Одиннадцать лет, не первоклашка, а вести себя не умеешь. Расходиться запрещено, никто никуда не пойдет. Терпи!
Но я уже не слушал. Я бежал, осознавая, что совершаю непростительный поступок, и вслед мне несся сдавленный крик ответственного: «Куда!? Стой, выродок блядь!»
Оказалось, туалеты были закрыты. У входов стояла охрана в форме внутренних войск. Я понимал: мало ли кто мог там спрятаться, подстерегая членов правительства. Что же делать? Когда события перестают подчиняться твоей воле, человек становится загнанным животным, которого гонит страх. Разум молчит.
В ужасе я бросился за тяжелую золоченую портьеру у одного из запертых окон, расстегнул непослушными пальцами ширинку и выпустил больше не подвластную моей воле струю, прямо там же, на пол в коридоре государственного оперного театра. Неописуем был кошмар происходящего. Казалось этой струе никогда не будет конца. Я ждал, что вот сейчас охрана выволочет мена оттуда всем на показ. В довершение ко всему в спешке я не заметил, что форменные штаны мои тоже промокли.
Прикрывая рукой записанные штанцы, я вернулся в колонну, как раз когда была дана команда «Идем!».
Двери в зал растворились, и пионеры с красными галстуками на белых рубашках, девочки в черных юбочках и мальчики в коротких черных штанишках, влились несколькими колоннами в зал театра.
Сцена была ярко освещена. Перед задником с гигантским портретом Сталина на сцене стояла трибуна с вождями республики, окруженная необыкновенным количеством букетов живых цветов. Публика смотрела на нас, и все вместе в такт аплодировали. Мы добежали до сцены и громко проскандировали заученный текст приветствия. Я мог думать только о своих мокрых штанишках, и не помню ни лиц сидевших вождей, ни того, как мы выбрались из театра.
Штаны подсохли пока я добрался домой. Родителям ничего не сказал. Ожидал, что в школе будут разбирать мой поступок на пионерской собрании, но оказалось, ответственный райкомовец решил, что не в его интересах раздувать этот инцидент. Так что ни в школе, ни дома никто не узнал о происшествии в театре.
Но я навсегда запомнил празднование семидесятилетия тов. Сталина.