ПО ВОЛНАМ МОЕЙ ПАМЯТИ
С наступлением старости память освобождается от необходимости хранить происшедшее вчера или сегодня, концентрируясь вместо этого на ярких, будто высвеченных фото вспышкой, событиях и мыслях давно ушедших лет.
* * *
Весной всех инженеров погнали с работы на субботник по озеленению города. Шли довольно плотной толпой, шествие открывали секретарь парткома и представитель райкома комсомола. Замыкали колонну начальник первого отдела Лёня Бессонов и председатель профкома, полезный еврей Зиновий Абрамович Шрага. Ещё в институте нам выдали инструмент - мотыги, грабли, лопаты и заступы. Мне досталась тяжеленная лопата, настроение было преотвратное, и я шёл, волоча её за собой по асфальту. Лопата издавала неприятные звуки, вроде мелка по грифельной доске, только погромче. Через несколько минут меня догнали Шрага и Лёня Бессонов и потребовали, чтобы я прекратил безобразие и взял лопату "как все" на плечо. Я ответил, что лопата тяжёлая, и если я буду тащить её на плече, у меня не будет потом сил копать. Они не унимались. Тогда я сказал: "Лёня, у тебя ведь нет ни лопаты, ни заступа, Шрага тоже ничего не несёт, давайте, берите мою лопату и носите её по очереди на своих могучих ответственных плечах, а я за это буду копать, когда придём на место!" С ненавистью глядя на меня, Зиновий Абрамович произнёс сквозь зубы: "Хер с ним, Лёня, пусть себе тащит, ему всегда больше всех нужно выёбываться, мы ему это припомним, когда летом придёт за путёвкой..."
* * *
соль крови
вкус разбитых всмятку губ.
автобусный народ молчит, но морда гада
передо мной маячит.
значит надо
бить хуком слева, сильно - и в отруб.
я был тогда - сейчас смешно подумать -
обижен за жидов и очень груб.
* * *
Середина 1970-х. Размышления о неминуемом отъезде. Временами кажется, я знаю себе цену, но случайность рождения забросила меня в страну, отрезанную от настоящего мира. И мне не будет покоя, пока не узнаю, чего я действительно стою.
Сейчас тот, тогдашний я кажется мне по-детски наивным, а ведь шёл мужику четвертый десяток.
Думается, эта инфантильность - часть багажа поколения, чьи юношеские надежды пришлись на хрущёвскую оттепель, только чтобы оказаться раздавлеными танками в августе 1968-го, после чего жизнь повисла в вакууме безнадежного, лишённого перспективы цинизма.
* * *
В совке я знал парнишку, который 9 лет бегал от военкоматов.
Во времена моего добровольного ухода от цивилизации на строительство Углегорской и Запорожской ГРЭС он работал сварщиком в бригаде монтажников-высотников Оргэнергостроя.
Мы вместе ловили сомов на сбросе охладительного канала в Энергодаре.
Потом он совершил "террористический акт", написав гигантскими чёрными буквами на стене котельного корпуса электростанции "КПСС - власть бандитов". После этого его несколько лет ловили соответствующие органы. В те времена мы с киевскими друзьями по очереди прятали его у себя. Потом гебня стала подбираться к нам ближе, и он, чтобы не подвергать опасности наши семьи, уехал прятаться куда-то на дальний восток.
Позже мы узнали, что они его поймали, но до сих пор мне неизвестно, жив ли он, и как сложилась его судьба.
Его звали Юрочка Семёнов. он был сиротой.
Всё время о нём думаю...
* * *
Заморозки на почве.
Облысение леса.
Небо цвета
Кровельного железа.
Выйдёшь на улицу
Серого Октября,
Ёжась, подумаешь:
Ох же ж бля.
* * *
Мой лучший на всю жизнь друг Адик Гак эмигрировал первым из нас - в далёком 1972 году.
Незадолго до его отъезда мы молча сидели вдвоём на лавочке на слякотной площади Калинина, раздавленные непредставимостью разлуки - тогда это была разлука навсегда. Ковыряя палочкой налипшую на ботинок грязь, не глядя на меня, Адик сказал: "Не понимаю, зачем я отсюда уезжаю - здесь можно жить, ненавидя их государство, презирать и тех, кто им правят, и тех, кто им служат, ощущая комфорт непричастности... этой роскоши у меня в Израиле никогда уже больше не будет!..."
* * *
Весной всех инженеров погнали с работы на субботник по озеленению города. Шли довольно плотной толпой, шествие открывали секретарь парткома и представитель райкома комсомола. Замыкали колонну начальник первого отдела Лёня Бессонов и председатель профкома, полезный еврей Зиновий Абрамович Шрага. Ещё в институте нам выдали инструмент - мотыги, грабли, лопаты и заступы. Мне досталась тяжеленная лопата, настроение было преотвратное, и я шёл, волоча её за собой по асфальту. Лопата издавала неприятные звуки, вроде мелка по грифельной доске, только погромче. Через несколько минут меня догнали Шрага и Лёня Бессонов и потребовали, чтобы я прекратил безобразие и взял лопату "как все" на плечо. Я ответил, что лопата тяжёлая, и если я буду тащить её на плече, у меня не будет потом сил копать. Они не унимались. Тогда я сказал: "Лёня, у тебя ведь нет ни лопаты, ни заступа, Шрага тоже ничего не несёт, давайте, берите мою лопату и носите её по очереди на своих могучих ответственных плечах, а я за это буду копать, когда придём на место!" С ненавистью глядя на меня, Зиновий Абрамович произнёс сквозь зубы: "Хер с ним, Лёня, пусть себе тащит, ему всегда больше всех нужно выёбываться, мы ему это припомним, когда летом придёт за путёвкой..."
* * *
соль крови
вкус разбитых всмятку губ.
автобусный народ молчит, но морда гада
передо мной маячит.
значит надо
бить хуком слева, сильно - и в отруб.
я был тогда - сейчас смешно подумать -
обижен за жидов и очень груб.
* * *
Середина 1970-х. Размышления о неминуемом отъезде. Временами кажется, я знаю себе цену, но случайность рождения забросила меня в страну, отрезанную от настоящего мира. И мне не будет покоя, пока не узнаю, чего я действительно стою.
Сейчас тот, тогдашний я кажется мне по-детски наивным, а ведь шёл мужику четвертый десяток.
Думается, эта инфантильность - часть багажа поколения, чьи юношеские надежды пришлись на хрущёвскую оттепель, только чтобы оказаться раздавлеными танками в августе 1968-го, после чего жизнь повисла в вакууме безнадежного, лишённого перспективы цинизма.
* * *
В совке я знал парнишку, который 9 лет бегал от военкоматов.
Во времена моего добровольного ухода от цивилизации на строительство Углегорской и Запорожской ГРЭС он работал сварщиком в бригаде монтажников-высотников Оргэнергостроя.
Мы вместе ловили сомов на сбросе охладительного канала в Энергодаре.
Потом он совершил "террористический акт", написав гигантскими чёрными буквами на стене котельного корпуса электростанции "КПСС - власть бандитов". После этого его несколько лет ловили соответствующие органы. В те времена мы с киевскими друзьями по очереди прятали его у себя. Потом гебня стала подбираться к нам ближе, и он, чтобы не подвергать опасности наши семьи, уехал прятаться куда-то на дальний восток.
Позже мы узнали, что они его поймали, но до сих пор мне неизвестно, жив ли он, и как сложилась его судьба.
Его звали Юрочка Семёнов. он был сиротой.
Всё время о нём думаю...
* * *
Заморозки на почве.
Облысение леса.
Небо цвета
Кровельного железа.
Выйдёшь на улицу
Серого Октября,
Ёжась, подумаешь:
Ох же ж бля.
* * *
Мой лучший на всю жизнь друг Адик Гак эмигрировал первым из нас - в далёком 1972 году.
Незадолго до его отъезда мы молча сидели вдвоём на лавочке на слякотной площади Калинина, раздавленные непредставимостью разлуки - тогда это была разлука навсегда. Ковыряя палочкой налипшую на ботинок грязь, не глядя на меня, Адик сказал: "Не понимаю, зачем я отсюда уезжаю - здесь можно жить, ненавидя их государство, презирать и тех, кто им правят, и тех, кто им служат, ощущая комфорт непричастности... этой роскоши у меня в Израиле никогда уже больше не будет!..."