(no subject)
Если в историческом повествовании, которое часто перекликается с современностью, достаточно легко выявить задание, выдуманное автором, то в рассказах, выстроенных на описывании абсурдных, ирреальных событий или же на языковой игре, распознать авторскую цель непросто, хотя ярлыки подобным текстам навешиваются тем быстрее, чем туманнее и сложнее они написаны.
В рассказе Ашота Аршакяна «Люблинское поле» необычно и ярко описываются детские впечатления: они являются словно бы вспышками жизненности в тексте. Жизнь героя в неприглядном юго-восточном округе Москвы оставляет отнюдь не гнетущее впечатление, а немного иное, что автор и попытался выразить. Ашот Аршакян не просто дает картину депрессивного спального района столицы (это слишком просто), он пытается уловить и рассказать о чувстве, сравнимом с выходом в открытый космос - при попадании в оторванное от «мира» Москвы пресловутое Марьино. К слову, это чувство подтверждается, если сесть в вагон метро на станции Театральная, а выйти через 30-40 минут в Люблино и по улице Новороссийской отправиться в сторону Верхних полей. Если бы Дон Кихот оказался в Марьино, то каждый житель этого района указал бы ему на три высотки, напоминающие части межпланетного комплекса, - между ними свищет ветер и что-то гудит.
Многострадальный Морик, уже после смерти решивший сделать бизнес на конопле, произрастающей на Люблинском поле, словно противостоит упомянутой жизненности. Автор выводит его буквально живым трупом, и, видимо, в этом заключается небольшой провал в рассказе: мы не понимаем, умер герой после самоубийства или же все-таки жив, а домыслить за автора нет сил, потому что в рассказе происходит постоянное перемещение во времени, и авторское «я» оказывается то в прошлом, то в настоящем, встречаясь с живым трупом Мориком. Можно принять, что автор создает собирательный образ в его лице - и стоит сказать, что несчастный Морик получился весьма убедительным.
В рассказе Ашота Аршакяна есть деталь, без которой его повествование «рассыпается». Эта деталь - горящий факел на горизонте за Люблинским полем, «искажающий воздух своим жаром». Факел - сердце сложного, фантастического организма, который автор попытался создать в тексте; факел мигает с частотой в одну секунду, он, как кащеева игла, хранит жизнь какой-то высшей силы, распростертой над упомянутым Люблинским полем - некоторым доступно слышать ее гудение между космических высоток, а некоторые могли бы и побожиться, что пресловутая сила, или «хозяин», порой отдает ясные и четкие приказы.
Такова картина мира Люблино - ирония автора не выходит за пределы разумного, а к финалу рассказа возникает чувство безысходности, и, оглядываясь на похожие рассказы современников, хочется задать простой вопрос: неужели в люблинском мире Аршакяна невозможен хоть небольшой свет?
Его сейчас очень не хватает, и рассказчики могли бы дать нам его вопреки мрачности и роботовой ограниченности реальности.
Рустам Габбасов
В рассказе Ашота Аршакяна «Люблинское поле» необычно и ярко описываются детские впечатления: они являются словно бы вспышками жизненности в тексте. Жизнь героя в неприглядном юго-восточном округе Москвы оставляет отнюдь не гнетущее впечатление, а немного иное, что автор и попытался выразить. Ашот Аршакян не просто дает картину депрессивного спального района столицы (это слишком просто), он пытается уловить и рассказать о чувстве, сравнимом с выходом в открытый космос - при попадании в оторванное от «мира» Москвы пресловутое Марьино. К слову, это чувство подтверждается, если сесть в вагон метро на станции Театральная, а выйти через 30-40 минут в Люблино и по улице Новороссийской отправиться в сторону Верхних полей. Если бы Дон Кихот оказался в Марьино, то каждый житель этого района указал бы ему на три высотки, напоминающие части межпланетного комплекса, - между ними свищет ветер и что-то гудит.
Многострадальный Морик, уже после смерти решивший сделать бизнес на конопле, произрастающей на Люблинском поле, словно противостоит упомянутой жизненности. Автор выводит его буквально живым трупом, и, видимо, в этом заключается небольшой провал в рассказе: мы не понимаем, умер герой после самоубийства или же все-таки жив, а домыслить за автора нет сил, потому что в рассказе происходит постоянное перемещение во времени, и авторское «я» оказывается то в прошлом, то в настоящем, встречаясь с живым трупом Мориком. Можно принять, что автор создает собирательный образ в его лице - и стоит сказать, что несчастный Морик получился весьма убедительным.
В рассказе Ашота Аршакяна есть деталь, без которой его повествование «рассыпается». Эта деталь - горящий факел на горизонте за Люблинским полем, «искажающий воздух своим жаром». Факел - сердце сложного, фантастического организма, который автор попытался создать в тексте; факел мигает с частотой в одну секунду, он, как кащеева игла, хранит жизнь какой-то высшей силы, распростертой над упомянутым Люблинским полем - некоторым доступно слышать ее гудение между космических высоток, а некоторые могли бы и побожиться, что пресловутая сила, или «хозяин», порой отдает ясные и четкие приказы.
Такова картина мира Люблино - ирония автора не выходит за пределы разумного, а к финалу рассказа возникает чувство безысходности, и, оглядываясь на похожие рассказы современников, хочется задать простой вопрос: неужели в люблинском мире Аршакяна невозможен хоть небольшой свет?
Его сейчас очень не хватает, и рассказчики могли бы дать нам его вопреки мрачности и роботовой ограниченности реальности.
Рустам Габбасов