Пушкинская премия и культурная иерархия. 120 лет назад
Поэт Игорь Караулов в «телеграме»:
Хотя символистский поворот был объявлен Мережковским ещё в 1892 году, настоящий разрыв между старой и новой поэтикой случился в следующем десятилетии, на фоне японской войны и первой революции. Всеобщая реальность затопила частную жизнь, и прежние литературные понятия стали неактуальны. Тогда Блок уходит от Прекрасной Дамы в красно-серые ландшафты "Города", ещё один символист, Белый, в "Пепле" присягает реалисту Некрасову, герметичный Бальмонт стремится воспеть рабочий класс, а ветерана символистов Минского заносит аж в редколлегию большевистской газеты. Тогда же в поэзию приходят люди как будто бы ниоткуда. Кузмин, начинавший как музыкант. Анненский, скромно сидевший в Царском Селе. Из каких-то скитов является Клюев. Возникает Елена Гуро, тихая домашняя дилетантка.
Всего этого вообще-то не должно было быть. Была же Академия наук, чья Пушкинская премия диктовала официальную иерархию. Из тех поэтов, которых мы сегодня широко читаем, этой премией был отмечен только Бунин. Не вызывают сегодня вопросов Случевский и Лохвицкая. А Цертелев, Голенищев-Кутузов, Вейнберг? Кто сегодня знает Ольгу Чюмину, отмеченную этой премией трижды? Разумеется, никакого Блока, Белого, Брюсова, Гумилева и т.п. в этой иерархии нет, хотя премия присуждалась аж до 1919 года.
Теперь может показаться, что башня Иванова была нормативной инстанцией. А это был приют контркультуры, вроде нынешнего "Бункера на Лубянке".
Вот примерно такой же разрыв поэтики, разрыв в понятиях о том, что в поэзии хорошо, а что плохо, происходит и сейчас. Закономерно, что он приурочен к наиболее жёсткому на нашей памяти столкновению частной жизни с исторической реальностью.
[источник]
Хотя символистский поворот был объявлен Мережковским ещё в 1892 году, настоящий разрыв между старой и новой поэтикой случился в следующем десятилетии, на фоне японской войны и первой революции. Всеобщая реальность затопила частную жизнь, и прежние литературные понятия стали неактуальны. Тогда Блок уходит от Прекрасной Дамы в красно-серые ландшафты "Города", ещё один символист, Белый, в "Пепле" присягает реалисту Некрасову, герметичный Бальмонт стремится воспеть рабочий класс, а ветерана символистов Минского заносит аж в редколлегию большевистской газеты. Тогда же в поэзию приходят люди как будто бы ниоткуда. Кузмин, начинавший как музыкант. Анненский, скромно сидевший в Царском Селе. Из каких-то скитов является Клюев. Возникает Елена Гуро, тихая домашняя дилетантка.
Всего этого вообще-то не должно было быть. Была же Академия наук, чья Пушкинская премия диктовала официальную иерархию. Из тех поэтов, которых мы сегодня широко читаем, этой премией был отмечен только Бунин. Не вызывают сегодня вопросов Случевский и Лохвицкая. А Цертелев, Голенищев-Кутузов, Вейнберг? Кто сегодня знает Ольгу Чюмину, отмеченную этой премией трижды? Разумеется, никакого Блока, Белого, Брюсова, Гумилева и т.п. в этой иерархии нет, хотя премия присуждалась аж до 1919 года.
Теперь может показаться, что башня Иванова была нормативной инстанцией. А это был приют контркультуры, вроде нынешнего "Бункера на Лубянке".
Вот примерно такой же разрыв поэтики, разрыв в понятиях о том, что в поэзии хорошо, а что плохо, происходит и сейчас. Закономерно, что он приурочен к наиболее жёсткому на нашей памяти столкновению частной жизни с исторической реальностью.
[источник]