Антиконсьюмеризм и сверхэксплуатация культурных образцов
Есть вещи, которые мне кажутся самоочевидными, а как оглянёшься вокруг и понимаешь - не входят они в список того, что «все и так знают».
В частности, мне кажется само собой разумеющимся, что та революция, которая триумфально шествует на Западе (а это именно революция, по масштабам перемен в культуре, демографии, экономике, характеру и типу потребления и т.д.), стала возможной потому, что предыдущий тип культуры, экономики, потребления и т.д. исчерпан, лишён внутренних резервов развития, выжат (почти) досуха. Это не значит, что предыдущий образ жизни нельзя длить (можно), но значит, что его можно опрокинуть, сменить (а было нельзя), «окно возможностей» открылось, в окно лезут.
И вообще, Запад каждые несколько десятилетий претерпевает радикальную трансформацию, это-то очевидно?
Чуть уйду в сторону. В нашем культурном антизападничестве присутствуют две (их можно выделить больше, но речь о двух) тенденции. Одна древняя и более-менее стабильная по своим установкам: противостояние Западу, как холодному миру рационализма, циничной и расчётливой силы, безжалостной конкуренции, хищнической эксплуатации, развращённости, культа золотого тельца и т.д.
Другая тенденция - это различные виды палеозападничества и ретрозападничества: протест против последних западных веяний с обращением к предпоследним, предпредпоследним и позавчерашним модам и укладам. В наших условиях - это восстание против мультигендерного безуглеродного постчеловеческого «дивного нового мира» и против условной одноногой чернокожей лесбиянки, как судьи, истязателя и палача мира старого. И обращение к «старому доброму» западному масскульту 1940-х, 50-х, 60-х, 70-х, 80-х, кому что ближе. Там всё было (на свой лад) человечно и просто, вот мужчина - ковбой, плейбой, хулиган, герой, спецагент; вот женщина - милашка, красотка, модница, серцеедка, стервочка; вот крутизна и сексуальность; вот большие автомобили, красивые пистолеты и красивые жесты. В общем, с нами Мэрелин Монро, Жан-Поль Бельмондо и «Ford Mustang» 1964 года, а с ними Карин Жан-Пьер и веганский бургер.
А то, что вчера эти символы, быть может, воплощали собой мир «бездуховности, насилия и чистогана», так то было вчера, а сейчас они тёплые и родные, как старые плюшевые мишки.
У ретрозападничества есть две понятные уязвимости.
Первая, «советский» дефект зрения, когда Запад определенной эпохи сводится к соответствующему времени масскульту, а сам масскульт сводится, например, к каталогу кооперативного видеопроката образца 1989-го года и даже к 5-6 любимым кассетам. За кадром остаётся огромная жизнь вне известных шлягеров, бестселлеров и блокбастеров. Не сказать, что информация об этой жизни была так уж недоступна: скажем, даже из советского ТВ и прессы можно было кое-что узнать об антивоенном движении на Западе, левой университетской профессуре, «зелёной» критике общества потребления (узнать, и не удивляться ни гендерквирам, ни Грете Тумберг).
Сентябрь 1970 года. Нью-Йорк ( источник)
Но прописавшиеся в давние года в «Международной панораме» пацифист Чарлз Хайдер, безработный Джозеф Маури и активисты Партии зелёных, остались скучной «невидимой» пропагандой, а милитаристичный, неэкологичный и токсично-маскулинный Рэмбо оказался (показался) лицом эпохи.
Второе, нечувствительность к тому, насколько в мире индустриальной масс-культуры и реального шоу-бизнеса каждая мода, каждый стиль, каждая эстетика, каждый художник заэксплуатированы как с точки зрения привлечения (и монетизации) зрительского внимания, так и с точки зрения извлечения, оформления и тиражирования потенциально содержащихся в этих явлениях смыслов, образов, идей, просто занятных находок, «колодец пуст».
Когда я вижу американский ролик с кривляющимся перед детьми дегенератом в платье a la Мэрелин Монро, я вижу не только рожу «нового мира», но и то, что Мэрелин действительно в печальной современности возможна только как пародия или ностальгическое воспоминание. Мы-то, потреблявшие условную «Мэрелин» нерегулярно и по ложечке, можем недоумевать, почему люди отказались от элегантности 1950-х или романтики 1960-х, но это и не было «отказом», просто не могло длиться дальше - всё выгрызено, все перекормлены. Сверхэксплуатация, как она есть.
Наша публика даже по жутковатой постсоветской попсе 1990-х умудряется ностальгировать, потому что настоящего пресыщения и настоящей исчерпанности не случилось, ибо неплатёжеспособную публику не перекармливают.
Сверхэксплуатация, разрушительная во многих отношениях, но выигрышная стратегия. Вот два владельца угольных копей; один безжалостно выгребает пласт и вкладывается, например, в нефтедобычу; другой берёт понемногу на обогрев своего дома и продажу соседям. Первый не просто окажется богаче, но заполучит копи второго, скажем, за долги.
Простите за банальность, но с культурой примерно так же. Приведу несколько притчевый пример из тех времён, когда музыка играла куда более значимую роль и в масс-культуре, и в жизни людей. Человек услышал симпатичную мелодию, через несколько лет он ещё раз услышал её на сельском празднике, ещё через несколько лет на своей свадьбе он заказал сыграть мелодию музыкантам (о, это было прекрасно); у одного из соседей, рассказывают, была грампластинка с этой мелодией, но давно разбилась; и вот сегодня наш постаревший меломан вновь слышит эту мелодию, оркестр играет в городском парке. Одна песня, как одна любовь, на всю жизнь.
Но в коммерческой культуре всё иначе: хит будет звучать «из каждого утюга», и вот у всех уже появилась потребность в новинке, и ещё одной, и ещё (пример условный, к тому же сейчас эксплуатация идёт по несколько другим алгоритмам).
Промежуточный итог: образ жизни такой же предмет потребления как уголь, песня, мода или престиж. И потребление образа жизни так же можно заэксплуатировать.
К чему я это всё? А вот к чему, читаю:
«Новая антиконсьюмерская культура, идеология пытается взорвать старый цемент. По сути, именно антиконсьюмеризм - единственное, что мы можем противопоставить Западу!»
Ох ты, взрыв цемента....
Я чудесно отношусь к авторам этих воззваний, они по мере сил меняют культурный ландшафт, и хочется пожелать им успехов. Я не знаю, стоит ли налегать у нас на консьюмеризм (безотносительно к теме Запада) или он «сам отвалится» по мере падения доходов и исчезновения из медийного поля прежних законодательниц мод.
Но видеть в консьюмеризме душу (и Кащееву иглу) Запада было естественно в эпоху рейгономики, объяснимо в условном гламурном 2007-м, а сейчас - это как-то совсем отстать от поезда. Потребительский образ жизни, как товар почти исчерпал свой потенциал, и уже не может потребляться (не тавтология - каламбур)))) в прежних объёмах, Запад на наших глазах очередной раз меняет кожу (других аспектов проблемы не касаюсь, а их много). Обобщённый и условный западный обыватель, вероятно, ещё не вполне готов к новой жизни, но уже почти убеждён в аморальности и неразумности жизни старой; десятилетия «зелёной» и мигрантофильской пропаганды подготовили перемены и в потреблении, и в отношении к собственности, а дальше в дело вступают законы, конформизм и «экономическая логика».
«Необходимость противостоять российской агрессии» несколько ускорила (вероятно, в ущерб «качеству») и облегчила процесс, но не определила его. Но зато в рутину «великого перехода» привнесена эдакая героическая нотка высокого долженствования:
«Это потребует личных жертв от всех нас, но мы не должны становиться слабыми, несмотря ни на что», - рассказала Циммерман.
Так что массовый антиконсьюмеризм на Западе будет свой, мы ещё ему удивимся, ужаснёмся и откажемся его понимать. И с нашей критикой потребительства он будет сочетаться примерно как еврокоммунизм сочетался с советской идеологией в 1976-м, т.е. никакие противоречия этот гипотетический новый аскетизм не снимет (это мягко сказано). А у нас будет бедноватый ностальгический консьюмеризм (точнее право на него), в пакете с другими традиционными ценностями.
При этом, уход от потребительства не означает конец рынка (не гарантирует, во всяком случае). Отсутствие потребления такой же товар, как предметы потребления, только более высокопередельный и высокомаржинальный.
В частности, мне кажется само собой разумеющимся, что та революция, которая триумфально шествует на Западе (а это именно революция, по масштабам перемен в культуре, демографии, экономике, характеру и типу потребления и т.д.), стала возможной потому, что предыдущий тип культуры, экономики, потребления и т.д. исчерпан, лишён внутренних резервов развития, выжат (почти) досуха. Это не значит, что предыдущий образ жизни нельзя длить (можно), но значит, что его можно опрокинуть, сменить (а было нельзя), «окно возможностей» открылось, в окно лезут.
И вообще, Запад каждые несколько десятилетий претерпевает радикальную трансформацию, это-то очевидно?
Чуть уйду в сторону. В нашем культурном антизападничестве присутствуют две (их можно выделить больше, но речь о двух) тенденции. Одна древняя и более-менее стабильная по своим установкам: противостояние Западу, как холодному миру рационализма, циничной и расчётливой силы, безжалостной конкуренции, хищнической эксплуатации, развращённости, культа золотого тельца и т.д.
Другая тенденция - это различные виды палеозападничества и ретрозападничества: протест против последних западных веяний с обращением к предпоследним, предпредпоследним и позавчерашним модам и укладам. В наших условиях - это восстание против мультигендерного безуглеродного постчеловеческого «дивного нового мира» и против условной одноногой чернокожей лесбиянки, как судьи, истязателя и палача мира старого. И обращение к «старому доброму» западному масскульту 1940-х, 50-х, 60-х, 70-х, 80-х, кому что ближе. Там всё было (на свой лад) человечно и просто, вот мужчина - ковбой, плейбой, хулиган, герой, спецагент; вот женщина - милашка, красотка, модница, серцеедка, стервочка; вот крутизна и сексуальность; вот большие автомобили, красивые пистолеты и красивые жесты. В общем, с нами Мэрелин Монро, Жан-Поль Бельмондо и «Ford Mustang» 1964 года, а с ними Карин Жан-Пьер и веганский бургер.
А то, что вчера эти символы, быть может, воплощали собой мир «бездуховности, насилия и чистогана», так то было вчера, а сейчас они тёплые и родные, как старые плюшевые мишки.
У ретрозападничества есть две понятные уязвимости.
Первая, «советский» дефект зрения, когда Запад определенной эпохи сводится к соответствующему времени масскульту, а сам масскульт сводится, например, к каталогу кооперативного видеопроката образца 1989-го года и даже к 5-6 любимым кассетам. За кадром остаётся огромная жизнь вне известных шлягеров, бестселлеров и блокбастеров. Не сказать, что информация об этой жизни была так уж недоступна: скажем, даже из советского ТВ и прессы можно было кое-что узнать об антивоенном движении на Западе, левой университетской профессуре, «зелёной» критике общества потребления (узнать, и не удивляться ни гендерквирам, ни Грете Тумберг).
Сентябрь 1970 года. Нью-Йорк ( источник)
Но прописавшиеся в давние года в «Международной панораме» пацифист Чарлз Хайдер, безработный Джозеф Маури и активисты Партии зелёных, остались скучной «невидимой» пропагандой, а милитаристичный, неэкологичный и токсично-маскулинный Рэмбо оказался (показался) лицом эпохи.
Второе, нечувствительность к тому, насколько в мире индустриальной масс-культуры и реального шоу-бизнеса каждая мода, каждый стиль, каждая эстетика, каждый художник заэксплуатированы как с точки зрения привлечения (и монетизации) зрительского внимания, так и с точки зрения извлечения, оформления и тиражирования потенциально содержащихся в этих явлениях смыслов, образов, идей, просто занятных находок, «колодец пуст».
Когда я вижу американский ролик с кривляющимся перед детьми дегенератом в платье a la Мэрелин Монро, я вижу не только рожу «нового мира», но и то, что Мэрелин действительно в печальной современности возможна только как пародия или ностальгическое воспоминание. Мы-то, потреблявшие условную «Мэрелин» нерегулярно и по ложечке, можем недоумевать, почему люди отказались от элегантности 1950-х или романтики 1960-х, но это и не было «отказом», просто не могло длиться дальше - всё выгрызено, все перекормлены. Сверхэксплуатация, как она есть.
Наша публика даже по жутковатой постсоветской попсе 1990-х умудряется ностальгировать, потому что настоящего пресыщения и настоящей исчерпанности не случилось, ибо неплатёжеспособную публику не перекармливают.
Сверхэксплуатация, разрушительная во многих отношениях, но выигрышная стратегия. Вот два владельца угольных копей; один безжалостно выгребает пласт и вкладывается, например, в нефтедобычу; другой берёт понемногу на обогрев своего дома и продажу соседям. Первый не просто окажется богаче, но заполучит копи второго, скажем, за долги.
Простите за банальность, но с культурой примерно так же. Приведу несколько притчевый пример из тех времён, когда музыка играла куда более значимую роль и в масс-культуре, и в жизни людей. Человек услышал симпатичную мелодию, через несколько лет он ещё раз услышал её на сельском празднике, ещё через несколько лет на своей свадьбе он заказал сыграть мелодию музыкантам (о, это было прекрасно); у одного из соседей, рассказывают, была грампластинка с этой мелодией, но давно разбилась; и вот сегодня наш постаревший меломан вновь слышит эту мелодию, оркестр играет в городском парке. Одна песня, как одна любовь, на всю жизнь.
Но в коммерческой культуре всё иначе: хит будет звучать «из каждого утюга», и вот у всех уже появилась потребность в новинке, и ещё одной, и ещё (пример условный, к тому же сейчас эксплуатация идёт по несколько другим алгоритмам).
Промежуточный итог: образ жизни такой же предмет потребления как уголь, песня, мода или престиж. И потребление образа жизни так же можно заэксплуатировать.
К чему я это всё? А вот к чему, читаю:
«Новая антиконсьюмерская культура, идеология пытается взорвать старый цемент. По сути, именно антиконсьюмеризм - единственное, что мы можем противопоставить Западу!»
Ох ты, взрыв цемента....
Я чудесно отношусь к авторам этих воззваний, они по мере сил меняют культурный ландшафт, и хочется пожелать им успехов. Я не знаю, стоит ли налегать у нас на консьюмеризм (безотносительно к теме Запада) или он «сам отвалится» по мере падения доходов и исчезновения из медийного поля прежних законодательниц мод.
Но видеть в консьюмеризме душу (и Кащееву иглу) Запада было естественно в эпоху рейгономики, объяснимо в условном гламурном 2007-м, а сейчас - это как-то совсем отстать от поезда. Потребительский образ жизни, как товар почти исчерпал свой потенциал, и уже не может потребляться (не тавтология - каламбур)))) в прежних объёмах, Запад на наших глазах очередной раз меняет кожу (других аспектов проблемы не касаюсь, а их много). Обобщённый и условный западный обыватель, вероятно, ещё не вполне готов к новой жизни, но уже почти убеждён в аморальности и неразумности жизни старой; десятилетия «зелёной» и мигрантофильской пропаганды подготовили перемены и в потреблении, и в отношении к собственности, а дальше в дело вступают законы, конформизм и «экономическая логика».
«Необходимость противостоять российской агрессии» несколько ускорила (вероятно, в ущерб «качеству») и облегчила процесс, но не определила его. Но зато в рутину «великого перехода» привнесена эдакая героическая нотка высокого долженствования:
«Это потребует личных жертв от всех нас, но мы не должны становиться слабыми, несмотря ни на что», - рассказала Циммерман.
Так что массовый антиконсьюмеризм на Западе будет свой, мы ещё ему удивимся, ужаснёмся и откажемся его понимать. И с нашей критикой потребительства он будет сочетаться примерно как еврокоммунизм сочетался с советской идеологией в 1976-м, т.е. никакие противоречия этот гипотетический новый аскетизм не снимет (это мягко сказано). А у нас будет бедноватый ностальгический консьюмеризм (точнее право на него), в пакете с другими традиционными ценностями.
При этом, уход от потребительства не означает конец рынка (не гарантирует, во всяком случае). Отсутствие потребления такой же товар, как предметы потребления, только более высокопередельный и высокомаржинальный.