Человекъ Калашникова. Воскресное чтение
Вот некоторые любят поговорить про Автомат Калашникова, а сами его даже не читали!
Я, впрочем, тоже пока не вполне прочёл, в сети выложены отрывки и краткое изложение, сижу, вчитываюсь. Предупреждаю, тем, кто к романтической прозе первой половины XIX века не привык, читать будет трудно: пафос, надрывность и сентиментальность могут быть опознаны, как ложь и елейность (каковое опознание ложно).
Книга, какой она мне открылась, о том, что человек не автомат, движимый примитивными потребностями, и посредством их же технично манипулируемый. Человек Калашникова - душа живая, у него есть папа и мама, родина и гордость, ранимое честолюбие и честолюбивые мечты, потребность в признании, любовь и верность до гроба или хоть грёзы о них. И всё это и есть жизнь, а без этого - что-то ей антиномичное.
«Ну вот такой взгляд на вещи».
Итак, воскресные чтения. Иван Тимофеевич Калашников, роман «Автомат», 1841 год:
«...Благовест к обедне вывел его из мечтания.
В Иркутске была получена грозная весть о вступлении в Россию Наполеона, весть, потрясшая сердца русских от Днепра до Камчатки. В Иркутске, за шесть тысяч верст от столицы, всякая рана, всякий удар, наносимый отечеству, столь же живо и сильно были чувствуемы, как и в самом сердце России.
Евгений поспешил в собор, где собрался почти весь город. Когда, после литургии, был прочитан незабвенный манифест о нашествии врагов и когда духовенство, с глубоким чувством умиления и горести, воспело: «Царю Небесный!», на глазах всего народа показались слезы; многие пали на колена и зарыдали. Нельзя забыть вечно этой торжественной минуты!
Евгений и Матвей Петрович, от природы чувствительные и пылкие, были вне себя; сам Илья Маркелович, великий философ и стоик, не мог удержаться от слез и, скрываясь вдали от людей за большим столбом, утирал себе глаза полою своего длинного сюртука.
- Друг мой! - сказал с жаром Матвей Петрович, выходя из церкви, - знаешь ли что? Мы потеряли здесь все, нам на земле ничего не осталось драгоценного, кроме отечества, - идем умереть за него!
- Идем! - повторил Евгений, бросаясь в его объятия - Положим за него свои головы!
- Бог да благословит ваше намерение! - говорил со слезами Илья Маркелович. - Теперь только я чувствую, сколь тяжка моя болезнь: я не могу умереть за милую отчизну; по крайней мере счастлив тем, что, может быть, умру прежде, нежели какая-нибудь злая весть...
- Неужели можно думать, - возразил Матвей Петрович, - что Россия может быть покорена? Никогда!
- Никогда! - повторил с тем же чувством Евгений. - Скорее русские лягут костьми от Днепра до Ангары, чем отдадут чужестранцам свою независимость и свободу!
- Да будет! - говорил с чувством глубокой молитвы Илья Маркелович. Сборы в дорогу Евгения и Матвея Петровича были не продолжительны...»
Иван Тимофеевич Калашников (1797 - 1863)