Я в курсе, что сейчас август. Но, видимо, он настолько невыносим, что меня спасает самый тяжелый месяц осени.
У него беззащитные глаза вареной креветки,
и иссушенная аскезой плоть святого Антония.
Под ногами трещат подмёрзших трагедий ветки,
и в руки, как гроздь черноплодки, падает анатомия
ноября - тонны винных бокалов тёмных,
губы смоляные к ним прилипают в стужу.
Штопка окон от сквозняка не защитит комнат,
так что дружеским трёпом их обшивай, как кружевом.
Ноябрь, мой друг, вот глинт с гвоздями и розмарином
- от мамы, от отца - белены настойка.
Знаешь, я с годами разучился писать лирику,
зато замечательно рассказываю истории.
Я прихожу в хоспис на шестом этаже донжона,
мы под сурдинку в сортире пьём.
…И ноябрь слышит в рокоте моря оксикодона,
как медбрат в коридоре гремит копьём.
И, как с марса - матрос, соскальзывая с матраса,
заскорузлого, дабы окончательно пасть во тьму,
ты шепчешь мне: избрание падёт на Фортинбраса,
мой голос умирающий - ему.