Картографическая мелодрама
Альтернативнаые вариации на темы из Грина.
Самка богомола танцует танго что ни день в кабаре в порту. Платье плотно сидит на ней, как шкура на спелом манго, и изумрудные зубы блестят во рту. Неплохую деньгу зашибает на ней хозяин, ведь она выбирает троих мужчин, и так их танго оргазмирующим терзает, что те горят, как иудейские отроки во пещи.
И бормочут от Дублина до Бомбея все моряки военного флота: "Матрос, поверь, кто выиграет в эту любвеобильную лотерею, тому в конце достается смерть!" А танцовщица, сплюнув кровь и осколки кости, хрустящие, как просроченные галеты, мечтает о том, кого ожидает в гости: боцмане с потрепанного корвета.
Боцман на парусах вышивает гарусом то, что не в силах сказать в словах: когда он жаждет пения птиц - Канарские, а когда голоден - Сандвичевы острова.
Он бывал везде, от Архангельска до Кейптауна, пережил сто драк, три стрельбы в упор, но дрожит как побитый ребёнок-даун, когда корабль входит в этот кошмарный порт.
Она движется к нему, не меняя галса, у боцмана нервы натянуты, как грот-шкоты. Увы: он не танцует танго - одни лишь вальсы, а у нее от оных вертиго и приступ рвоты. И она бежит, рыдая, к доктору Юнгу, таща ему боль, как волхвы - дары. А боцман в доках вальсирует с хилым юнгой, потому что тот к качке уже привык; они, как груз в воздухе, вертятся каруселью, у юнги бисер пота собирается над губой....
... Я, как автор, вхожу в историю в виде корабельного офицера хотя бы для того, чтобы выпить двойной бурбон.
Самка богомола становится богомолкой, носит плат, не пьет, и стрижет газон. А боцман всё орудует тонкой, как луч, иголкой. Он ослеп. И вшивает узоры незримые в горизонт.
Офицер так и не дослужился до капитана, какое там - занятий невпроворот. Сквозь его кровоток: от Гонконга до Юкатана идёт непобедимый военный флот!
Самка богомола танцует танго что ни день в кабаре в порту. Платье плотно сидит на ней, как шкура на спелом манго, и изумрудные зубы блестят во рту. Неплохую деньгу зашибает на ней хозяин, ведь она выбирает троих мужчин, и так их танго оргазмирующим терзает, что те горят, как иудейские отроки во пещи.
И бормочут от Дублина до Бомбея все моряки военного флота: "Матрос, поверь, кто выиграет в эту любвеобильную лотерею, тому в конце достается смерть!" А танцовщица, сплюнув кровь и осколки кости, хрустящие, как просроченные галеты, мечтает о том, кого ожидает в гости: боцмане с потрепанного корвета.
Боцман на парусах вышивает гарусом то, что не в силах сказать в словах: когда он жаждет пения птиц - Канарские, а когда голоден - Сандвичевы острова.
Он бывал везде, от Архангельска до Кейптауна, пережил сто драк, три стрельбы в упор, но дрожит как побитый ребёнок-даун, когда корабль входит в этот кошмарный порт.
Она движется к нему, не меняя галса, у боцмана нервы натянуты, как грот-шкоты. Увы: он не танцует танго - одни лишь вальсы, а у нее от оных вертиго и приступ рвоты. И она бежит, рыдая, к доктору Юнгу, таща ему боль, как волхвы - дары. А боцман в доках вальсирует с хилым юнгой, потому что тот к качке уже привык; они, как груз в воздухе, вертятся каруселью, у юнги бисер пота собирается над губой....
... Я, как автор, вхожу в историю в виде корабельного офицера хотя бы для того, чтобы выпить двойной бурбон.
Самка богомола становится богомолкой, носит плат, не пьет, и стрижет газон. А боцман всё орудует тонкой, как луч, иголкой. Он ослеп. И вшивает узоры незримые в горизонт.
Офицер так и не дослужился до капитана, какое там - занятий невпроворот. Сквозь его кровоток: от Гонконга до Юкатана идёт непобедимый военный флот!